Год Майских Жуков

3. Полуподвал

Портрет дворника, на первый взгляд, лучше всего рисовать углем или сангиной, поскольку есть опасность, что карандаш непременно внесёт ту самую деликатность, которой типичный дворник лишён. Но человек, о котором пойдёт речь, представлял собой редкое исключение. У него было простое мужицкое лицо, но взгляд приковывал своей отрешённой печалью, совершенно несвойственной людям его профессии. Впрочем, мало кто заглядывал в его глаза. И для большинства окружающих лицо дворника отличалось заурядностью. Тут, однако, возникает скрытый оксюморон, поскольку "отличаться заурядностью" – значит чем-то бросаться в глаза. Для того чтобы раствориться в толпе, необходимы униформизм, отсутствие разницы между числителем и знаменателем, полная уравниловка.

Эта путаница в понятиях привела к тому, что рисовать портрет дворника оказалось задачей посложнее, чем портрет подростка. Уголь щедро крошился, загрязняя и огрубляя детали, но карандаш не мог найти то разрез глаз, то форму уха, то ещё какую мелочь, потому что дворник всегда прятал свои глаза, и делал это весьма искусно. Подметая мусор во дворе или возле подъезда, он иногда останавливался и задумчиво смотрел вверх, словно облюбовывал себе подходящее облачко для дальнейшего проживания, а оказавшись в трамвайном вагоне или в магазинной очереди, – напротив, опускал голову, изучая тусклые с проплешинами овалы своих башмаков.

Дворника звали Михаил Захарович. Фамилия у него была приятная на слух, не броская, но и не куцая – Каретников. Однако никто из жильцов ни разу не обратился к нему по отчеству, а уж фамилия его оставалась под замком в буквальном смысле. Она была записана в его паспорте, а паспорт лежал в чемодане под кроватью. В списке жильцов, который был приторочен к стене на площадке первого этажа, он значился немного загадочно: Двор-к. Миха. Жильцы, посмеиваясь, говорили, что дворник сам себя подвёл под сокращение: должность сократил и имя.

Поэтому, если кому-то требовалась помощь, то, обращаясь к дворнику, называли его Михайло или Михаил, а за глаза звали трёхпалым, так как у него не было мизинца и безымянного пальца на левой руке. Но имя Миха не являлось сокращением. В детстве он страдал дислалией на шипящие и, когда кто-либо спрашивал его имя, он, отводя глаза в сторону, тихо отвечал "Миса", потом научился произносить "Миха", но когда до полноценного Миши оставалось совсем чуть-чуть, в семье произошла трагедия, и мальчик просто замолчал на несколько лет. А когда заговорил, то имя своё так и произнес – Миха.

Ходил Миха, слегка прихрамывая, у него был повреждён голеностопный сустав. Хромота его мучила особенно по утрам, когда он выходил из дворницкой, опираясь на метлу и заметно припадая на левую ногу. Лицо его в эти минуты ожесточалось, и желваки стягивали скулы. Но к середине дня боль, видимо, притуплялась, и хромота становилась почти незаметной.

Дворничал Миха, обслуживая жильцов и территорию двух трёхэтажных домов, построенных в ряд один за другим и разделённых арочным проходом, который вёл во двор. Дома заканчивались с одной стороны тупиком, а другой выходили на улицу Банковскую. Получившийся таким образом аппендикс носил название Каретный переулок. По другую сторону переулка, находились двухэтажные складские помещения с двумя широкими въездами, которые на ночь закрывались барабанными гофрированными воротами. Когда-то здесь ремонтировали конные экипажи. Отсюда и пошло название "Каретный".

Строительство домов велось накануне первой мировой войны с полным пренебрежением к архитектурным традициям. Собственно, это была чистая эклектика, прихоть заказчика, у которого то водились деньги, то их не было. Тупиковое расположение улицы не требовало придания домам исторического статуса или разных барочных финтифлюшек. Они получили шахматную нумерацию – дом № 2 и дом № 4, и строились по принципу недорогих доходных домов. Когда кирпичная кладка была в основном завершена, их вид оказался настолько уныл и непрезентабелен, что владелец, волей- неволей, выложил дополнительные деньги, и строители облагородили здание, пристроив по фронту цокольную стенку высотой в полметра. Войдя в раж, хозяин пошел ва-банк и приказал над подъездом дома № 2 достроить балкончик с фигурными балясинами из серого песчаника. Поддерживали это сооружения два картуша. Словом, балкончик получился просто академический, и если бы он выходил на центровую улицу Коперника, до которой ходу было всего полквартала, то с балкончика можно было принимать парады. Квартира, ради которой сия структура была задумана, имела дополнительную площадь, видимо лендлорд её приметил для себя. Уже в советское время квартиру сделали номенклатурной и отдали чиновнику из горсовета.

Со стороны двора к домам лепились длинные решётчатые балконы – каждый на две квартиры. Сам двор имел форму сильно вытянутого прямоугольника, отделённого от соседних строений кирпичной стеной метра три высотой, с небольшим карнизом. Во многих местах стену испещряли хулиганские надписи, которые постоянно затирались, но с невиданным упорством появлялись опять, причём вместо простых предложений становились придаточными. Школьные сочинения всё же какую-то пользу, видимо, приносили.

Балконы, выходящие во двор, с годами подзаржавели, искривились, и штукатурка стен кое-где подпухла и осыпалась. Задник дома никогда не освежали, весь ремонтный бюджет был брошен на фасад с академическим балкончиком, там время от времени что- то подкрашивали и латали.

Перпендикулярно к Каретному переулку шла улица Банковская, главной приметой которой являлась боковая стена банка, а сам банк своим гранитным фасадом выходил на улицу Коперника. Каретный переулок, как мощный пушечный ствол, целился прямиком в массивные кованые ворота банка, куда въезжали инкассаторские машины. Когда-то, ещё в конце пятидесятых, была сделана попытка ограбления, причём налётчики въехали за машиной инкассаторов, взяв разгон из тупичка Каретного переулка в тот момент, когда ворота открылись, но их газик слишком разогнался и уткнулся радиатором в задок инкассаторского фургона. Налётчиков, потрясённых столь неудачным раскладом, там же и взяли.

В одну из августовских ночей в памятном 1968-ом году, когда вдоль улицы Коперника, грохоча по булыжнику, тянулись колонны танков в пражском направлении, переулок своё название поменял. Каретный мистическим путём превратился в Каретников провулок, что удивительным образом совпало с фамилией дворника. Даже в домоуправлении местные бюрократы никак не среагировали на подмену, жильцы тоже проглотили наживку, не поморщившись. А уж почтальоны, эти оловянные солдатики периода застоя, успевали прочесть только коренную часть слова, а всякие там суффиксы и окончания их мало волновали. Письма продолжали отправляться и доставляться без изменений.

Дворник Миха слыл человеком необщительным. Он жил в полуподвале дома № 4, занимая одну комнату с низко встроенным окошком, которое с улицы защищала решётка из арматурных прутьев. Фактически полуподвал находился на уровне остальных подвальных помещений, отличаясь от них только дверью со двора и полуокном, лишённым подоконника.

Чтобы попасть в дворницкую, приходилось спускаться по щербатым ступенькам. Во время дождей Миха закрывал этот спуск большой бадьёй, чтобы вода не просочилась внутрь. Дверь в столь убогое помещение из-за строительных просчётов пришлось заметно укоротить, и со стороны она казалась элементом игрушечного домика, чему способствовало потемневшее медное кольцо, прибитое так низко, будто оно предназначалось для крошки Цахес. Сам дворник вынужден был входить внутрь и выходить из комнаты, горбясь и низко наклонив голову. Зато мало кто из жильцов без особой надобности мог заглянуть в дворницкую, что самого дворника вполне устраивало.

Михаил, он же Миха, плыл по жизни неторопливо, загребая метлой, как каноист веслом. Он редко ронял слова, больше молчал, словно уходил в себя, растворяясь в своих мыслях. Если к нему стучались жильцы с какими-то своими мелкими заботами, он их выслушивал, задавал один-два наводящих вопроса и обещал прислать то ли сантехника, то ли маляра, иногда он сам брался за несложную работу, но делал это редко из-за увечья.

Спасаясь от одиночества, он завёл собаку. Видимо, подобрал кем-то брошенную. Собака старилась вместе с ним. Это была дряхлая дворняга чёрной масти с белесыми подпалинами на бровях, груди и передних лапах. Когда Михаил подметал улицу, она лежала перед арочным проходом, лениво выгрызая блох или отчаянно зевая.

– Всё дрыхнешь, лохматка, – сказал как-то, вышедший на прогулку со своей таксой, жилец 16-й квартиры. Собака подняла голову и с укоризной взглянула на страдающего одышкой толстяка, который за её лохмотьями не разглядел выправки старого кобеля. Хотя жилец укорял дворнягу вполне добродушно, его такса в силу своей натуры злобно урчала и, казалось, хотела отхаркаться, так у неё в глотке клокотало. Тётка, сидевшая на табуретке рядом с подъездом, поддакнула: "А ведь точно – лохматка". С тех пор все её так и называли, не особо интересуясь, как же зовут пса на самом деле.

4. Лобовое столкновение

В один из редких погожих дней в середине апреля небольшая стая мальчишек гоняла во дворе мяч. Сначала просто пасовали друг другу, перекрикиваясь, как мартышки, на своем обмусоленном уличном жаргоне, но тут появился Марик Лис, который, возвращаясь из школы, услышал знакомые голоса и заглянул во двор. Марика в силу его задумчивости редко приглашали играть в футбол, хотя на роль голкипера он вполне годился. Как ни странно, но он занимал в воротах почти всегда тот угол, куда приходился удар. Это было своего рода предчувствие, которое он даже не пытался объяснять себе.

Для обозначения ворот Марик положил ранец на место левой штанги, а на место правой лёг толстый том "Идиота". Книгу он носил с собой почти неделю, собираясь сдать её в библиотеку.

Уже в конце игры мяч срезался с ноги голкипера и рикошетом отскочил к низкому полуподвальному окну дворницкой. Арматурная решётка казалась надежной защитой, но по непонятной причине окно треснуло, и уголок стекла отвалился.

– Тикаем! – Закричал один из мальчишек. И Марик хотел было дать дёру, но вдруг в окне в смутном полумраке комнаты он увидел лицо дворника. Трёхпалый смотрел на него с какой-то кроткой печалью, и глаз у него дёргался, будто он готов был заплакать.

Марик, понурив голову, пошёл объясняться. Он боялся оказаться в унизительной ситуации, он думал, что дверь сейчас распахнётся, и Михайло в брезентовом фартуке появится перед ним, кроя матом и угрожающе размахивая метлой. Но за дверью царила тишина. С балкона третьего этажа, где вывешено было мокрое бельё, капала вода, рисуя пунктиры и точки вдоль стены. Каждый щелчок воды напоминал Марику китайскую пытку методичного каплепада на макушку заключённого.

Постучаться, что ли, подумал он, и, нервно потирая ладонью костяшки пальцев, потянулся к кольцу, но тут дверь сама отворилась.

Марик с удивлением смотрел на стоящего перед ним человека. Произошло лобовое столкновение заготовленного образа с реальным. На дворнике была белая льняная рубашка, аккуратно заправленная в тёмно-синие брюки, а на ногах вязаные шерстяные носки. Ни фартука, ни метлы. Заранее нарисованный человек с дворницкими причиндалами и реальный дворник были из разных измерений. Марик, сконфузившись, чуть повернул голову, разглядывая угол комнаты, очерченный дверным косяком. А трёхпалый своими грустными глазами внимательно рассматривал, будто изучал, раскрасневшееся лицо пришедшего с повинной.

Шмыгнув носом, чтоб заполнить паузу, Марик начал мямлить что-то оправдательное. Во всём он винил чей-то коварно сделанный сухим листом удар, отчего и мяч по касательной пошёл вбок вместо того, чтобы отскочить в сторону забора. Закончив объясняться, Марик тяжело вздохнул и с горечью сказал, что заплатит за стекло.

– Какое стекло? – спросил дворник.

Марик не знал, что ответить, и почему-то вспомнил сценку из фильма Чарли Чаплина. Там шла типичная челночная околозаборная беготня традиционной чаплиновской троицы – бродяги, собачонки и громилы полицейского. Он себя в эту минуту чувствовал не столь бродягой, сколь собачонкой. Им овладело жалкое и безъязыкое чувство беспомощности. Но и дворник не укладывался ни в кого из этой троицы, не было в нём ни свирепости полицейского, ни изобретательности бродяги. В чаплиновской сценке иногда возникал попыхивающий сигарой обыватель у входа в пивной бар, но и он никак не мог сойти за дворника, поскольку по моде того времени носил густые висячие усы, а человек, открывший Марику дверь, был безус, хотя седая щетина на щеках и подбородке говорила о том, что он уже дня три-четыре не брился.

– Ваше стекло, – наконец разрешился от бремени Марик и мотнул головой в сторону окошка.

Дворник сделал шаг назад, повернулся и, наверное, полминуты с некоторым недоумением изучал своё приземистое окошко.

Марик тем временем, стреляя глазами, осматривал комнату. Он увидел пришпиленные кнопками к стене две черно-белых фотографии, на одной из них был изображен знаменитый готический собор, на другой был снят угол их дома с табличкой, на которой значилось название переулка – "Каретников провулок". Что-то в названии смутило Марика, но он не успел это "что-то" взвесить на весах сомнений, потому что дворник, мельком взглянув на мальчика, опустил голову и сказал, словно размышлял вслух:

– А как же оно могло треснуть? Снаружи решётка… Да ещё уголок отвалился. Может быть, это старая трещина, мною не замеченная, от удара повело её… но уголок-то отвалился…

Тут он поднял голову и с мягкой укоризной посмотрел мальчику в глаза.

– Отвалился, – сказал Марик и вздохнул.

– И скажу наверняка, – голос дворника понизился до уровня повышенной секретности. – Отвалился уголок ровно четыре минуты тринадцать секунд назад.

Марик улыбнулся и тут же спрятал улыбку, но внутренне он сразу расслабился и принял этот искусственно таинственный тон, как своего рода приглашение к игре.

– Так вы время засекли с момента удара?

Дворник приложил два пальца своей изувеченной руки ко рту и, сделав комичную мину, шепнул: "Наугад ляпнул", – при этом его брови быстро взлетели, сморщив лоб гармошкой, и тут же опустились. И в глазах его мелькнула какая-то весёлая искорка. После чего он приставил к носу указательный палец, словно хотел почесать кончик, но передумал и, хмыкнув, произнёс:

– Чудеса! Что-то тут не по правилам. Дайте-ка мне взглянуть снаружи. Просто чудеса.

Он сунул свои шерстяные ступни в грязные рабочие ботинки без шнурков и вместе с Мариком вышел во двор.

– Я на воротах стоял, – начал объяснять Марик. – Кто-то сильно ударил, я ногу просто подставил…

– Вижу, вижу – успокоил его дворник. – Но всё равно загадка. Посмотрите.

Они подошли поближе к окошку.

– Здесь решётка от самого окна отступает сантиметров на десять. Как же мяч мог стекло задеть?

Марик пожал плечами.

– Говорите, на воротах стояли?

– Да, я правый угол прикрывал.

– А ранец это ваш?

– Мой.

Марик опять почувствовал неловкость из-за непривычно подчёркнутого обращения на "вы".

Дворник подошел к футбольным воротам, но, не задержавшись возле левой условной штанги, сразу подошёл к правой, где прочно обосновался том Достоевского.

– Не знал, что теперь в школах Достоевского читают. Вы в каком классе учитесь?

– В восьмом. Но в программе Достоевского нет. Я сам по себе.

– Сложная книга. Вам не кажется?

Марик почувствовал, как уши у него слегка накалились. Он знал, что врать в таких случаях бесполезно – уши выдадут.

– Я только первую часть прочёл, – ответил он честно, но решил не добавлять, что остальные в ближайшем будущем читать не собирается.

– А скажите, мяч, который вы отбили, был хорошо накачан?

Марик опять растерялся, вопрос прозвучал как-то невпопад с "Идиотом".

– Мяч почти сдулся, – сказал он. – Один пацан даже за велосипедным насосом побежал.

– Так я и думал! – с неожиданной радостью в голосе произнес дворник.

– Вот вам и разгадка.

Он подошел к решётке и подозвал Марика поближе.

– Туго накачанный мяч, даже попав между прутьями решетки, отскочил бы себе в сторону, но полуспущенный залепился достаточно плотно, чтобы возникла ударная волна, и стекло дало трещину. А то, что ещё и уголок отвалился, – это уже вроде цепной реакции, или одна из очередных загадок неопознанных летающих объектов. Согласны?

Марик пожал плечами. Теория дворника ему показалась маловразумительной, но уже то, что этот человек в грубых башмаках без шнурков приплёл в свои рассуждения загадочные космические объекты, прозвучало одновременно странно и страшно интригующе.

– Но так как в чудеса мы не верим, – продолжил дворник, – значит это знак.

И опять его брови подпрыгнули и опустились.

– Какой знак?

– Вот вы Достоевского читаете. Там у него на каждой странице какой-нибудь зловещий знак, предвестие или меч дамоклов над головой главного героя. А знаки эти должен читатель разгадывать. Но для их разгадки нужен определённый жизненный багаж или опыт, понимаете? Вы детективы любите?

– Я серьёзные книги читаю, – ответил Марик, насупившись.

– Так ведь у Достоевского, что ни роман – так детектив, он его просто усложняет своей философией. А скажите, зачем вам в 13 лет эта больная философия?

– Мне четырнадцать, – сказал Марик и ещё больше насупился.

– Вы поймите меня правильно, – дворник неожиданно положил руку ему на плечо. – Достоевский, конечно, великий писатель, но я вам рекомендую из всего, что он накалякал, прочитать "Дядюшкин сон". Незлобная карикатура на провинциальный быт. Обхохочетесь. Могу дать.

– А у вас…

– У меня есть одна-единственная книга Достоевского, в ней несколько его водевильных историй, в том числе "Дядюшкин сон". Прочитав после "Идиота" "Дядюшкин сон", вы никогда не поверите, что это сочинил один и тот же человек. Достоевский великолепно умел смешить. Но делал это крайне редко. Копался в закоулках человеческих душ, выкорчёвывал всё низменное, утробное, а мир от этого стал лучше?

Дворник задал свой вопрос, похоже, самому себе. Он покачал головой и сказал:

– Идёмте. Хочу, чтоб вы взглянули на один альбомчик. Думаю, вам будет интересно. Это, конечно, не "Идиот", но…

5. Рецепты и рецепторы

Зайдя в дворницкую, Марик сразу удивился как обстановке, так и запахам, царившим в полуподвале. Запахи шли от плиты. Это была восхитительная смесь обжаренного сала, грибов, чеснока, и над всем этим витал, как домашний ангел, аромат свежемолотого кофе. Подобное сочетание запахов было узаконено в кухне дорогого ресторана, но в дворницкой…

Ноздри мальчика вздрогнули, в желудке произошёл выброс соков и засосало под ложечкой. И неудивительно. В семейном меню на их коммунальной кухне роль блюда du jour, как минимум три раза в неделю, исполняли свиные котлеты, поэтому нос Марика слегка повлажнел от возбуждения, и сам Марик Лис на какое-то мгновение, словно подтверждая старое латинское изречение "имя – это знамение", превратился в молодого голодного лиса, который, затаившись, принюхивается и прислушивается к запахам из курятника. О, какие волнующие ароматы создают эти пёстрые создания… А звуки!

Квохтанье да кудахтанье, токование да ропот… для лисьего уха это музыка надежд и разочарований… А вот и наседка зарычала, почувствовав тревогу… И весь курятник зашевелился, посылая сигналы голодному зверю, притаившемуся в кустах.

Дворник, видимо, сразу угадал, что творится в носовых раковинах будущего писателя, и тут же спросил, слегка наклонив голову:

– Вкусно пахнет?

– Ага.

– Я тут кое-чего готовил, чем пока не могу вас угостить. Блюдо весьма специфическое, моё фирменное, оно называется селянская замазка. Это исключительно простое и в то же время замысловатое сочетание четырёх ингредиентов. Сначала на смальце обжаривается шкурка старой свиньи, если спросите – почему именно старой, отвечу:

поросячья шкурка, конечно, нежнее, но намного дороже, а на мою дворницкую зарплату не разгонишься. Так вот, когда шкурка уже почти готова, обжариваем куриные потроха и отдельно грибы рыжики, а если сезон не грибной, так пару сушёных, предварительно размягчённых в воде тех же рыжиков или боровичков… И наконец, главный ингредиент, чеснок обыкновенный – создаёт эффект благовония, расходящийся радиально по всей кухне и за её пределы. Всё это хозяйство пропускается через мясорубку, тогда смесь приобретает вид пищевой замазки, и я её мажу на обычный ржаной хлеб кирпичик. И храню в холодильнике, иной раз неделями. Но знаете, – тут он как-то доверительно наклонился к Марику и, конфузясь, добавил: – замазка, вообще-то, мужицкий деликатес, для интеллигентной личности она – ну, никак… создает внутреннее неудобство. У нежных особ вызывает запор, а чеснок не выветривается даже за сутки. Хотя должен заметить, русский мужик и тут преуспел. У рыжиков есть латинское название deliciosi, то есть, грибы деликатесные. Русские повара их замечательно готовили в старые времена. Так что многие заезжие гости вместе с рецептами украли у нас имя. У венгров в ресторанных меню это блюдо так и называется "rizike". Тот же финт сделали немцы. То есть, слово "рыжики" стало названием деликатесного блюда. Подобных примеров много. Всё это я говорю к тому, что у меня есть другие интересные рецепты, и я могу с вами поделиться. В следующий раз, если зайдете, я вас могу угостить яичницей по-мароккански. Блюдо простое, но с секретом. В Марокко ни одна живая душа эту яишню ещё не пробовала, потому что секрет хранится у меня и выдаётся только по особым случаям.

Марик растерялся и, стараясь скрыть своё замешательство, спросил, ткнув пальцем в сторону стены:

– А что это за фотография?

– Фотография? – Дворник приподнял брови и сделал долгую паузу, словно раздумывал, стоит ли ему отвечать на этот, уводящий в сторону, вопрос после такой вдохновенной речи о марокканской яишне. Но затем, втянув носом добрую порцию вкусного кухонного аромата, переспросил:

– Вы про какую фотографию говорите?

– Ту, что рядом с Миланским собором. – Марик произнёс это слегка небрежно, как само собой понятное. Дворнику Михе совсем необязательно было знать, что все эти башенки, узорчатые арабески и заточенные карандашиками пинакли он успел разглядеть, тайком проникнув в кинотеатр повторного фильма, где всего один сеанс был выделен на показ фильма Висконти " Рокко и его братья".

– Ах, эту… – дворник опять высоко задрал брови и посмотрел на Марика с уважением. Ну, эта висит для отвода глаз. Фотографиями займёмся в другой раз. Давайте я вам лучше марки покажу. Хотите взглянуть?

Речь дворника в комнате звучала совершенно иначе. Там, во дворе он притворялся хитроватым и недоверчивым русским мужичком, а здесь его слог звучал так, будто старый граммофон с тупой иглой поменяли на современный агрегат с пьезоэлементом. Каждое слово, слетая с его губ, напоминало балетное па.

Марик сел на стул и слегка осмотрелся. Перед ним на столе лежал увесистый, основательно потёртый на краях, кляссер, похожий на том Большой Советской Энциклопедии. Дворник перевернул несколько страниц и подвинул кляссер поближе к Марику. Из целлулоидных кармашков, дразнясь, выглядывали марки. Марик сразу прилип к ним глазами. Дворник присел рядом на табуретку и стал потирать пальцами жёсткую щетину на подбородке, потом откашлялся и спросил: