Украденный век

– Да, похоже, папа прав. Весь народ выступает за Учредительное собрание.

Колонны двинулись по улице, и вдруг по ним ударили пулемётные очереди. За пулемётами чернели бушлаты матросов. Всю Первую мировую войну эти матросы не принимали участия в боях, их корабли простояли на рейде. Дисциплина падала, моряки пьянствовали и слушали большевистских агитаторов, сеющих пораженческие настроения. Конечно, лучше пьянствовать в тылу, чем лезть под пули и снаряды немцев!

После падения монархии матросы вообще озверели. Они убивали своих офицеров, издевались над их семьями. Доблестным офицерам Российского флота разбивали головы, топили в прорубях.

Рассказывали, что Дыбенко, возглавивший Центробалт, вместе со своим соратником и собутыльником Раскольниковым катался на лошадях по офицерским трупам. Они считали офицеров и членов их семей врагами народа.

И вот теперь эти «борцы за народное дело» расстреливали своих соотечественников, тех рабочих, от имени которых они захватили власть.

Люди падали, сражённые пулемётными очередями. Растерянные живые бросились врассыпную. Виктор с Александром успели нырнуть в какой-то подъезд и от волнения долго не могли прийти в себя.

Домой они попали только к вечеру, потрясённые увиденным. Отец уже успел вернуться с завода. Посмотрел на сыновей, побледнел, всё понимая, и сказал:

– Сейчас смутное время, дети. Мы, может быть, чего-то не знаем и не можем судить, кто прав, кто виноват. Поэтому дайте мне слово, что не будете сейчас вмешиваться ни в какие политические игры. Вам ещё и по возрасту трудно разобраться во всём. Вот вырастете – тогда другое дело. Дайте мне слово.

Вытянув из сыновей обещание, отец пригласил их ужинать. Вид у обоих был неважный. Хорошо, что Мария Степановна в этот вечер была на дежурстве.

Вскоре и вовсе наступило жуткое время. Начались аресты. Многие даже не знали, за что их забирают. Людей увозили и запросто расстреливали как врагов советской власти. Под эту категорию попали не только владельцы предприятий, магазинов, деревень, но и просто мало-мальски состоятельные люди.

Бориса Ермолаевича пока не трогали, но уплотнили, вселив две семьи и оставив хозяевам только две комнаты на четверых. От домработницы пришлось отказаться. Во-первых, потому, что заводы почти не работали и Борис Ермолаевич не получал жалованья. А во-вторых, держа домработницу, можно было прослыть эксплуататором. А эксплуататоров уничтожали как класс.

Став почти безработным, Борис Ермолаевич чаще дышал свежим воздухом, прогуливаясь возле дома и обсуждая с соседом, инженером Бережным, создавшееся положение. Говорили тихо, чтобы не привлекать внимание окружающих.

– Вы понимаете, – горячился Бережной, – нас уплотнили, подселив какого-то матроса с женой. И теперь у нас не жизнь, а ад. Вы себе не представляете, что творится на кухне. Теснота, шум. Матрос почти всегда пьян и шумит на весь дом. Жена его развешивает бельё на кухне. Стараемся туда не выходить. Но еду готовить надо?

– Боюсь, что скоро в этом не будет необходимости, – задумчиво вздохнул Борис Ермолаевич.

– Почему?

– Во-первых, нас с вами в любой момент могут забрать как «ржавых интеллигентов», а на том свете можно обойтись без пропитания. Во-вторых, если и не заберут, то питаться скоро будет нечем.

– Почему?

– Потому что всё хозяйство в стране разрушено. Никто ничего не производит. Вы обратили внимание, сколько сейчас выдают граммов хлеба на человека? Распределят старый урожай, доедим, а дальше что? Будет ли уцелевший крестьянин сеять следующей весной в таких условиях? То ли бандиты потом отберут хлеб, то ли большевики со своей продразвёрсткой, – какая разница?

– Что же нам делать?

– Я думаю, надо уезжать за границу.

– Как уехать? Ведь мы же россияне в двадцатом колене! И теперь бросить Родину?

– Да, мы россияне, но в этих условиях нам не выжить. Как это ни больно, но надо уезжать. Я ещё за сыновей беспокоюсь. Им необходимо дать образование, а здесь это в данное время невозможно. Кроме того, я не хочу, чтобы они по молодости влезли в политику за ту или другую сторону.

– Но как же так. Здесь у нас свое жильё. А там надо будет где-то устраиваться.

– Конечно, тяжело расставаться с Родиной. Но я думаю, что это ненадолго. Разберётся народ с этой смутой, и мы ещё вернемся. А пока и за границей сможем устроиться. Мы с вами люди образованные, имеем хорошую специальность. Думаю, Бог нас не обидит.

– А я всё-таки останусь. Не могу бросать родной кров и всё нажитое.