Гербарий из преступлений
– Как хорошо, что ты не ушла, посидишь с мальчиками… Я мигом…
Решение пришло мгновенно, Дарья перегородила собой выход:
– Не ходите.
– Даша… – растерянно пробормотала Елена Егоровна. – Отойди.
– Не пущу, – насупилась Дарья, не зная, как ее убедить.
– Даша, мне очень нужно выйти. Я увижусь с мужем…
– Я знаю, что там написано, – подняла на нее отчаянные глаза Дарья. – Не верьте. Вас специально вызывают…
– Что за упрямство, девочка? – не верила ей Елена Егоровна. – Пойми, мне необходимо убедиться, что он жив и…
– Там написана неправда! – выкрикнула Дарья. – Вам написали, что вашего мужа будут перевозить и что он хочет посмотреть на вас. Ведь так? Откуда я знаю, скажите? Я ж не читала записку. Ведь так там написано, так?
– Да… – еще больше растерялась Елена Егоровна. – Как ты узнала?
– Не спрашивайте. – Глаза Дарьи наполнились слезами. – Пожалуйста, не спрашивайте. Я вчера слышала… вас будут ждать и… и подрежут.
– Что? Чем «подрежут»?
– Ножичком, – всхлипнула Дарья. – Лицо подрежут. И не говорите Фролу Пахомычу про то, что я вам рассказала. Пожалуйста.
– Но кто? За что?
– Не скажу, – опустила голову Дарья. – Не выходите из дома. Вообще не выходите никуда. Если вам нужно, я везде сбегаю… а вы не выходите. Я правду говорю!
Елена Егоровна опустилась на стул в прихожей и долго сидела, потом притянула к себе Дарью, обняла. Так началась их дружба.
Теперь Дарья задерживалась в доме Самойлова до позднего вечера. Елена Егоровна боялась отпускать сыновей во двор, поэтому Дарья выводила мальчиков гулять, взяв на себя обязанности няньки. Фрола она видела редко, тот работал допоздна в ведомстве под названием НКВД. Дарья имела смутное представление, что это такое. НКВД – звучало устрашающе, и только-то, а по сути, для нее было пустым звуком.
Елена Егоровна очень понравилась ей, особенно тем, что не считала зазорным поучиться у Дарьи стряпать вареники и пирожки, печь оладьи. Кое-что Огарева умела готовить, например, загадочный плов. И однажды, приготовив это сказочное блюдо, угостила Дарью. За приготовлением пирожков она рассказывала о себе, о том, как познакомилась с полковником Огаревым в двадцать шестом году. Только тогда он не был полковником, а являлся командиром доблестной Красной армии, командовал эскадроном, скакал на лошади с саблей, стрелял из «нагана» в бандитов, которых после Гражданской войны еще много оставалось. Он поразил ее воображение, потому что был удивительно хорош на гнедой лошади. Тем более что он спас обоз, в котором ехала она с родителями, от напавших бандитов.
Сама Елена Егоровна родом из Киева, конечно, из «бывших». Да и полковник Огарев тоже из «бывших». Он воспринял революцию как начало новой эры в России, поэтому перешел на сторону большевиков. В том же двадцать шестом году они поженились, потом он уехал куда-то по делам службы, а она ждала его. Вернулся Георгий Денисович через год, забрал жену, и с тех пор она везде следовала за мужем, даже в Туркестан.
А Фрола Самойлова, умирающего от голода, Огарев подобрал в деревне в девятнадцатом году и определил в свой эскадрон. Ему было тогда тринадцать лет. Когда Фрол вырос, Георгий Денисович заставил его учиться военному искусству, ведь в любом деле необходимы знания. После учебы Самойлов поступил под начало Огарева, боролся вместе с ним с басмачами в Туркестане, укреплял границы на Дальнем Востоке. Потом они переехали сюда. Вот и все.
Дарья слушала, замирая, будто читала книжку с приключениями. Ей казалось, все самое интересное уже было, но с другими людьми, а на ее долю приключений не осталось. Елена Егоровна утешала ее, говорила, что у каждого человека своя судьба, но жить без приключений куда лучше. Так прошло чуть больше месяца.
Не забывала Дарья и о сестре, подозревая, что та не оставила подлой мысли досадить Елене Егоровне и обязательно выкинет какой-нибудь фортель. Мало того что себе навредит, так и папане с маманей достанется. Позор-то как пережить? И без того Василиса частенько приходила пьяная и злая, огорчая родителей, слухи о ней поползли грязные, от стыда у мамаши сердце разболелось. Размышляя о сестре, Дарья поняла, почему она бесится – из-за Фрола, но ее безобразного поведения не принимала. И удивлялась: неужели из-за мужчины можно так низко пасть? Она пыталась наладить отношения с Василисой, но та жила в обособленном мире оскорбленной и покинутой женщины, не пуская в него младшую сестру. На все у нее был ответ: «Отстаньте, как хочу, так и живу».
Приятель Дарьи Семка днем учился в ремесленном училище, а вечерами был свободен. И он взял на себя тайную слежку за Васькой. Дарья знала, где и с кем она пьет, с кем проводит ночь. Не оставляла сестра в покое и Фрола. Правда, все реже и реже приставала к нему. Он уходил от нее в молчании, но заговоров Василиса больше не устраивала. Дарья успокоилась. И напрасно. То, что вскорости случилось, окончательно погубило Василису, а виноватой осталась… Дарья.
Однажды она гуляла с мальчиками во дворе, сыпал мелкий январский снежок, и тут примчался Семка. Когда он прибегал, Дарья замирала, опасаясь худой вести, но Семка на сей раз прибежал просто так. Они разболтались, ведь интересов-то уйма! Взять хотя бы ремесленное училище – там не только учат профессии, есть и художественная самодеятельность, различные кружки, проводят собрания и балы, а на балах сначала показывают концерт, потом танцуют. Дарья решила на следующий год непременно пойти в ремесленное училище, не век же ей в прислугах жить. Советская власть открыла дороги каждому – выбирай и учись, хоть артисткой становись, хоть водителем трамвая, хоть геологом. Вообще-то Дарья мечтала о путешествиях, опасностях, Семка мечтал летать на самолетах, ну а пока сойдет и училище.
Вдруг они услышали крики. Глядь – мальчики Огаревы дерутся с пацанами из соседнего двора. Дарья и Семка кинулись на помощь, раскидали драчунов, но последствия драки оказались ужасны: у старшего, Никиты, кровью залило всю шею, он ревел от боли. Схватив его за руку, Дарья потащила Никиту домой, следом плелся хнычущий Дениска. Елена Егоровна осмотрела рану, пришла в ужас: мочка уха разорвана, болталась на малюсеньком кусочке. Дарья сбегала за военным доктором, который жил по соседству, тот сделал уколы, пришил ухо, а Никита орал, будто его режут.
– Ты мужчина, терпи боль, – строго сказала сыну Елена Егоровна. – Даша, как это произошло?
– Пацаны обзывались, – вместо Дарьи проревел Дениска, прижимаясь к няньке, по щекам мальчика потоками текли слезы. – Сказали, что у нас папа предатель и враг. Тут Никита им и врезал… И я врезал… Никита упал на качели, а там… там прут острый торчал…
– Простите меня, Елена Егоровна, – всхлипнула и Даша, – это я виновата, недоглядела. С Семкой болтала.
– Ну что ты, девочка, – погладила ее по голове она. – Они обязаны защищать свою честь и честь отца. Не плачь.
Неожиданная ласка и то, что Елена Егоровна не стала ругать и обвинять ее, тем более не побила, привели к еще большим слезам – рыдали втроем хором. Глядя на детвору, Елена Егоровна рассмеялась. Дарья была благодарна Огаревой, полюбила ее в тот момент как родную. А потом все пили чай, хохотали над потешным видом Никиты, которому доктор перебинтовал голову через макушку и подбородок, голова его стала напоминать грушу.
В этот мирный момент кто-то постучал в дверь. Елена Егоровна побежала открывать, думая, что это Фрол Пахомыч, но вдруг Дарья испуганно замерла, услышав удивленное:
– Василиса?
– А я к тебе… – сказала сестра Огаревой.
Дарья сорвалась с места и рванула в прихожую. Василиса стояла в дверном проеме и даже не заметила сестру, потому что смотрела Елене Егоровне в лицо, пылая гневом. Одну руку она держала за пазухой, укрывая ее бортом пальто. «Ножик! – догадалась Дарья, чувствуя мелкую дрожь в теле и медленно, как бы не по своей воле, подходя ближе к обезумевшей сестре. – Подрезать надумала. Ну зачем она, зачем?..»
– За все мои страдания, – говорила ничего не понимающей Елене Егоровне Василиса. – За то, что отняла его у меня…
Васька распахнула пальто…
Дарья успела заметить, что прятала сестра не нож, а стеклянную банку с какой-то жидкостью, только это ничего не изменило. С криком: «Не надо!» она кинулась на Василису и толкнула ее в дверной проем. Та упала на площадку, и как-то так получилось, что жидкость из банки выплеснулась на лицо Василисе. Она страшно завыла, закаталась по полу… От ее воплей у Дарьи мороз пробегал по коже, она не понимала, что произошло. Ну, упала – делов-то!
Елена Егоровна бросилась к Ваське, расспрашивая, что с ней и почему кричит, а та лишь выла и терла платком лицо. Пришлось еще раз сбегать за доктором.
Удар ждал родителей: Василиса удумала плеснуть на лицо Елене Егоровне соляной кислотой, а вышло – себя изуродовала. Ее отвезли в больницу, но спасти лицо не смогли. Василиса ослепла на правый глаз, правую же сторону выжгла кислота, она навечно осталась обезображенной. А вина легла на Дарью.
– Ты-то зачем вмешалась? – корила младшую дочь мамаша.
– Будя! – прикрикивал на мать отец. – Дарья тут ни при чем, Васька сама виновата. Господь водил рукой Дарьи, он наказал Василису за злой умысел.
– Бога, папаня, нет, отменили, – тихо пробормотала Дарья.
– А он плюет на отмены! – взорвался папаша. – Ладно, не горюй, Дарья, стало быть, такова судьбина Васькина.
Что бы ни говорили родители, вину свою она без них знала. А как надо было поступить? Ваську бы засадили, мамаша не пережила бы позора. Да и откуда Дарья могла знать, что там кислота? А если бы знала, толкнула бы сестру? И признавалась себе: толкнула бы. Точно бы толкнула, надеясь, что кислота прольется мимо.
Васька выписалась из больницы и запила. Дарью она ненавидела, да и вообще всех стала ненавидеть, мамашу с папашей тоже. Приходила редко, только когда нужны были деньги или чтобы поесть. Работала она по найму, на производство не хотела идти, там слишком суровые были законы. Наказания за Васькин проступок не последовало. Подумаешь, бабы мужика не поделили! Тогда именно так смотрели на подобные выходки, хулиганство зачастую не наказывалось, а за неосторожно брошенное слово, имеющее политический смысл, попадали в лагеря на долгие годы. К тому же пострадала Василиса, ее и жалели. Елену Егоровну все осуждали – как-никак, при живом-то муже с другим жила. И никто не вспоминал про то, что ей просто негде жить.
Дарья продолжала работать у Самойлова, дожидаясь времени, когда пойдет учиться. Как-то в феврале она застала Самойлова дома, чего никогда не случалось. Встретил он ее весь потерянный, взъерошенный:
– Не сегодня, Даша. Елене Егоровне плохо.
Позже дошли слухи, будто полковника Огарева расстреляли. Собственно, о расстрелах кругом шептались, в газетах писали о заговорах, заговорщикам выносилось всеобщее порицание и презрение. Но в кругу семьи люди шептались совсем с другим смыслом: что ж это творится, не может же столько быть врагов и предателей?! Шептались и мамаша с папашей, предупреждая Дарью, чтобы нигде об этом ни словечком не обмолвилась, а то и мамашу с папашей заарестуют. А за что? Если бы не частые аресты, Дарья не верила бы и в расстрелы. Жизнь ей виделась прекрасной, наполненной событиями и свершениями, а она не принимала участия в этой жизни! По Европе шагал фашизм, Советское государство окружали недремлющие враги, все равно делались научные открытия, совершались подвиги… Тут еще Семка вступил в комсомол, а она мыла полы!
Елена Егоровна совсем поникла, много курила и молчала, жила затворницей. Дарья старалась занять мальчишек, им ничего не говорили про отца, но они знали и скрывали от матери, что знают. Время ползло, будто черепаха, но оно в конце концов подлечило Елену Егоровну. Веселой она не стала, всего-навсего примирилась со смертью мужа.
Как-то она пригласила Дарью за стол на пирог с капустой, который сама приготовила, – так уж случилось, что домработница стала единственной ее подругой. За столом Елена Егоровна сообщила:
– А я вышла замуж, Даша. Вчера.
У Дарьи глаза выкатились. Замуж! А где свадьба, цветы, радость? Дарье уже исполнилось четырнадцать, она поумнела и, естественно, догадалась, за кого вышла замуж Елена Егоровна, – ведь спальное место Фрола исчезло из кухни, а новой кровати нигде не появилось. Но отчего Огарева опустила глаза и с полчаса болтала чайной ложкой в чашке? Почему прятала слезы?
– Поздравляю, – сказала Дарья, словно на похоронах высказала соболезнования.
– Осуждаешь меня?
И слезы… кап, кап… падали на белую скатерть, оставляя темные пятна. Дарья подскочила к ней:
– Да что вы, Елена Егоровна! Чего ж вы плачете? Радоваться надо! Вам одной никак невозможно, а Фрол Пахомыч хороший человек, ребят любит… и вас.
За те редкие часы, когда Самойлов оказывался дома, Дарья подметила, с какой робкой заботой и нежностью он относился к Елене Егоровне. Даже ей, подростку, стала очевидной его любовь, которую он тщательно прятал от всех. А Василису, стало быть, не любил, просто гулял с ней. Конечно, Дарья терялась, испытывала к нему двойственные чувства. С одной стороны – он поступил дурно, гуляя с Васькой и бросив ее, с другой стороны – сестра сама лезла к нему и тем самым уронила себя в его глазах. И на чьей стороне больше правды, Дарья не могла решить.
Тем временем Елена Егоровна вытерла щеки платком, извинившись за глупые слезы. Потом они разговорились. Дарья похвастала, что поступила в ремесленное училище, будет фрезеровщицей.
– Но женское ли это дело, Даша?
– А нынче нет мужских и женских дел, – гордо ответила та. – Сейчас равноправие во всем. Погодите, я стану большим человеком, стахановкой обязательно.
Мечты… они менялись с течением жизни, а в те времена Дарья крепко взялась за учебу. К Самойловым забегала редко, делилась планами с Еленой Егоровной, заодно помогала ей по хозяйству. Впрочем, бывшая полковничиха справлялась с домашними делами неплохо. Росли и мальчишки. Наступила весна сорокового года.
Семка и Дарья возвращались из кино, делились впечатлениями, спорили, кто лучше из артистов. В спорах всегда правой оказывалась Дарья, категорично не признававшая противоположного мнения, из-за чего Семка с ней ссорился и по два дня не разговаривал. Однако в тот вечер мнения обоих совпали – Любовь Орлова затмила всех артистов. Они проходили мимо двора Самойловых, у подъезда заметили людей и медицинскую машину. Екнуло сердце – что-то случилось у Самойловых. Почему Дарья так подумала? Из-за Василисы. Та как напьется, так ревет и клянет Елену Егоровну, мол, она мне жизнь поломала, ненавижу ее и Фрола.
Дарья подошла к немногочисленной толпе:
– Что тут стряслось?
– У Самойловых беда. Ленка, кажись…
Не дослушав, Дарья сбросила пиджак, который накинул ей на плечи Семка, и взлетела на этаж. Дверь открыта, в квартире тихо. Защемило внутри в предчувствии непоправимого, в глазах потемнело, дыхание затормаживалось. Дарья несмело вошла в прихожую, словно преодолевая невидимую преграду. Везде горел свет. Заглянула в комнату. Седой доктор сосредоточенно что-то собирал со стола, второй доктор или санитар стремительно прошел мимо. Возле дивана сидел Фрол, опустив голову, а на диване лежала Елена Егоровна. Спала. Спала ли? Сердце все быстрей и быстрей отстукивало: не спит, не спит… Седой доктор шел к выходу, Дарья схватила его за рукав.
– Отравилась, – сказал он, догадавшись, что хочет узнать девушка.
У Дарьи перехватило горло, с трудом она выдавила:
– Жива?
Доктор отрицательно покачал головой и вышел.
Пересохло во рту, душили слезы… Это была первая в жизни Дарьи серьезная и необъяснимая утрата, причинившая невыносимую боль.
Дарья побрела на кухню выпить воды и набраться сил, чтобы войти в комнату, где лежала Елена Егоровна, Семка молча последовал за ней. Она подставила стакан под струю воды, которая быстро наполнила стакан и переливалась через края. Брызнули слезы. Как же так? Почему?! О, эти вопросы еще не раз она задаст себе в будущем. И никогда на них не будет однозначных ответов. Дарья стояла у раковины и беззвучно плакала, вдруг Семка шепнул:
– Дашка, смотри!
Она обернулась, он держал лист из тетрадки, протягивая его Дарье. Взяв бумажку и пробежав кривые строчки глазами, Дарья похолодела. Нет, она едва не умерла на месте! Зашумело в голове, лихорадило все тело… Чувствуя, что вот-вот упадет, Дарья опустилась на стул и попросила Семку:
– Никому не говори! Слышишь? Никому!
– Почему?
Она свернула листок, сунула его в карман платья, не ответив Семке, а он шепотом говорил, что нельзя забирать записку. Дарья кинула на него испепеляющий взгляд, и он замолчал. Оба остались у Самойловых поддержать напуганных мальчиков. Впервые Дарья видела, как плачет мужчина. Фрол плакал над телом жены, пряча слабость за папиросами и низким наклоном головы.
Утром Фрол что-то искал. Дарья знала – что, знал и Семка, но оба молчали. Наконец Фрол спросил:
– Даша, Семен, вы не видели здесь записку?
Те лишь мотнули головой: мол, не видели.
Елену Егоровну скромно похоронили.
– Молодая такая… двое деток… – слышалось со всех сторон на похоронах. – Как же она так? Ой, грех-то какой! Из-за чего ж можно жизни себя лишить? Видать, причина была… Да какая ж причина? Деток не пожалела…
Не знал и Семка причин, вернее, знал частично. Он приставал к Дарье, что она намерена делать с запиской и зачем украла ее, та отмалчивалась, так как у нее не было плана. Но то, что открылось Дарье, кроме нее, не знал никто. Даже Фрол не догадывался.
8
– Поставьте-ка на огонь чайник, – попросила Дарья Ильинична.
Давнишнюю историю с сегодняшним днем Щукин не связывал. Собственно, связывать пока было нечего, но рассказ его заинтересовал. Да и торопиться некуда, сегодня ведь законный выходной. Единственное, в чем он испытывал неудобство, – уже более трех часов не курил. Прервать рассказ не решался, вдруг после паузы у старушки пропадет запал, а хотелось услышать до конца, тем более что Дарья Ильинична говорила, будто знает убийцу мужа и сына. Она знала, но почему следствие не дозналось? Судя по всему, она ничего не сказала милиции. Опять же – почему?
Щукин вернулся из кухни с чайником и не выдержал:
– Я бы хотел выйти покурить…
– Бог мой! Да курите здесь. Я никогда не курила, но табачный дым люблю. Пепельницу возьмите в серванте, там их две, выбирайте любую.
Теперь Щукин был вполне доволен, устроился поудобней в кресле, закинув ногу на ногу, с наслаждением затянулся сигаретой.
– Что же было в той записке?
– Э, миленький, не все сразу… – усмехнулась она. – Ага, заинтриговала вас? А я тогда сна лишилась. Меня терзали сомнения, подозрения, вопросы. И взбрело мне в голову самой получить ответы. Я даже не понимала, куда ввязывалась. Но, знаете ли, молодость горяча, она верит в справедливость, она безрассудна. Это потом молодость костенеет, с возрастом, когда сталкивается с реальным и далеко не идеальным укладом, сталкивается с подлостью старших. В том, что молодежь часто бывает жестока, виновато старшее поколение, ибо нельзя воспитать порядочность на лжи. Мне было пятнадцать лет, я готовилась стать комсомолкой, воспитывала в себе волю, характер и непримиримость к подлости. А та записка представлялась подлым предательством, и я должна была убедиться, что это так, потому что… Нет! Слушайте по порядку…
Дарья не спала, все думала, как ей поступить. Она хотела правды, а виделась эта правда чудовищной с двух сторон. И какая-то из этих сторон – лживая и предательская. Дарья искренне хотела, чтобы обе стороны остались непричастными, а такого быть не могло, посему следовало все выяснить, а потом думать, что делать.
В записке было написано одно имя – парикмахера Силантия Штепы. Когда-то он ухаживал за Василисой, но с тех пор как ее нечаянно обезобразила Дарья, Штепа в сторону Васьки не смотрел, хотя не все мужчины оказались привередливыми. Как судачили, Васька таскалась по мужикам – ночью-то рожу не видно. Повзрослевшая Дарья заметила, что люди имеют слабость добивать лежачего. Ну, какое им дело до Васьки, ее похождений и пьянства? Что ей осталось в жизни? Да и слабой оказалась Василиса, не способной пережить увечье, неспособной подавить в себе обиду и отойти в сторону, найти новые интересы в жизни и начать строить ее по-новому. Почему же надо ее добивать пересудами и оскорблениями? Так она думала до смерти Елены Егоровны. Это плохо, когда из жизни уходят хорошие люди, а когда они уходят по причине козней негодяев, что-то, выходит, не так в этой жизни, что-то идет неправильно. Решив выяснить, что к чему, Дарья собралась с духом и пошла к Штепе.
Силантий был женским мастером и женским угодником, несмотря на скромную внешность. И не раз его колотили обманутые мужья, избивая до полусмерти. Славился Штепа обхождением, ко всякому человеку подход имел, одевался аккуратно и модно. Стриг и брил он мужчин тоже, а перед женщинами ужом вился, относился к ним с предельным вниманием и уважением, потому и пользовался успехом у слабого пола. На всякий случай Дарья позвала с собой Семку, который отговаривал ее идти к Штепе, но разве ж ее отговоришь? Она вошла в зал с большим зеркалом, села на стул и ждала очереди, пока Силантий завьет щипцами жирную бабищу в цветастом крепдешиновом платье.
– Пейсики будем завивать? – крутился вокруг бабищи Штепа.
– А как же! – кокетничала толстуха. – И на височках завейте.
Час прождала Дарья. Наконец села в кресло и наблюдала за приготовлениями Штепы в зеркало, одновременно обдумывая, какие должна сказать ему фразы. Он остановился у нее за спиной и будто только сейчас увидел:
– Дашенька? Как ты выросла! Красавица, честное слово.
Ага, так и купил он Дарью своими буржуазными комплиментами! Эта мерзкая рожа в бабьих кудряшках и с тонкими усиками даже не догадывалась, что будущей комсомолке его сладкие слова противны. А он наклонился к ней, заглядывая в лицо, от него несло одеколоном, аж ноздри защипало. Спросил:
– Что будем делать с головкой?
– Прическу, – проговорила Дарья, считая в уме, хватит ли у нее денег.
– По какому случаю?
– По случаю… именин.
Волосы у Дарьи были длинные, состричь их она не решилась, хоть и мечтала, а то папаня с маманей в гроб раньше времени слягут. Она ждала чего угодно, какого-нибудь бедлама на голове, но парикмахер уложил косу короной, затем завивал на висках и лбу тонкие пряди. А Дарья не знала, как начать. В таком случае… И она спросила прямо:
– К вам приходила Елена Егоровна?
Штепа застыл. Она не спускала с него глаз, устремив их в зеркало.
– Бывшая полковничиха? – спросил Штепа обычным тоном, продолжив завивать локоны. – А почему ты спрашиваешь, Даша?
– Я хочу знать. Она приходила?
– Ну, конечно. Я стриг ее…
– Перед смертью она к вам приходила?
– А что еще ты хочешь знать?
– О чем она вас спрашивала?
– Извини, я не обязан тебе отвечать.
– Ах, не обязаны? – развернулась к нему негодующая Дарья. – Умерла хорошая женщина. Отравилась! Кто-то ей прислал записку, а в записке ваше имя! – Парикмахер заметно переменился в лице, побледнел. – Да, ваше имя, – повторила она, – и совет… обратиться к вам.
– Откуда ты это взяла? – не растерялся он.
– Читала ту записку, – созналась Дарья. – А если она попадет… куда следует? Там много чего написано. Вы стали виновником смерти Елены Егоровны.
– Я?! – нервно рассмеялся Штепа. – Бог с тобой, Даша. Ну что ты такое говоришь, девочка? Я ничего не знаю, и Елена Егоровна перед смертью ко мне не приходила, соответственно, ни о чем не спрашивала. Записка! – фыркнул он. – Какая-то сволочь решила опорочить мое доброе имя, а я должен оправдываться? Так вот: не буду!
– Да что вы так нервничаете, Силантий? – произнесла она спокойно, поедая глазами его зеркальное отражение. – Я хочу лишь знать: правда там написана или нет?
– А что там написано?
– Вы сами знаете, – уклонилась она от ответа. – Ведь в записке ссылались на вас.
– Не понимаю, о чем речь, – отрезал он. – Все, Даша, выглядишь ты великолепно, настоящая русская красавица. До свидания.
– Сколько я вам должна? – поднялась она и полезла в карман.
– Нисколько. Это подарок к именинам. Иди.
Семка назвал ее дурой, когда Дарья пересказала ему разговор с парикмахером, посоветовал бросить заниматься глупостями и настоятельно требовал ответа: зачем ей это надо? Но не могла она рассказать ему, что и как понимала. Просто не могла!
– Дура! – вздохнул снова Семка и передразнил Дарью: – Записочка попадет куда следует… Дура, потому что намекнула, что записка у тебя.
А утром следующего дня Силантия Штепу нашли избитым и задушенным в парикмахерской.
Мысли Дарьи закрутились в одном направлении: Штепа кому-то доложил о ее расспросах, и убили его, чтобы он не проболтался. Он испугался, когда она расспрашивала его, значит, за всем этим кроется нечто более серьезное, чем себе представляла Дарья. Кто же убил Штепу? И чем грозит ей знание содержания записки? Она вынуждена была признать, что поступила неосмотрительно, и похолодела от страха за собственную жизнь, а учитывая обстановку – за жизнь родителей тоже. Если бы не следующее событие, она бы уничтожила записку, полагая, что с ее уничтожением пройдут страхи и минует опасность.