Я отомстила Гитлеру. Менталитет советского народа

– Анна, ты у меня Олега не отбивай.

Что-то оборвалось внутри меня, неясная тревога заполнила, опустошила, унеслась. Совершенно безучастным голосом я отвечаю:

– Чего ты выдумываешь, разумеется, это исключено.

Но вот уже почти двенадцать, гости входят, музыка чуть слышно играет, стол готов, свет выключен, сияет ёлка, всё чинно и благородно. Я помню Жанкино предупреждение, излишне по-хозяйски веду себя, рассаживая гостей и хозяев. Понуро выбираю себе в кавалеры невзрачного блондина, предполагая, что он окажется не таким занудой, как Дима. Олега определяю рядом с Жанкой. Никто не спорит. Ждём двенадцати. И вот этот миг налетает, такой долгожданный и такой неожиданный. Все кричат, льётся шампанское, звенят стаканы, мир взрывается. Из коридора доносятся рёв, песни, музыка, топот. Едва успевая выпить шампанское, несёмся в коридор и вливаемся во всеобщее безумие. Взявшись рука за руку, все обитатели пятиэтажного общежития в едином потоке под невообразимую музыку несутся в неистовом танце по этажам – первый, второй… пятый, пятый… второй, первый. Все кричат, поют, свистят. Безумие длится пять, десять, пятнадцать минут – сколько выдерживают ноги. Танец заканчивается в рабочей комнате, где в мирное время стоят кульманы и рождаются курсовые. Сейчас здесь музыка, музыка, музыка. Она убыстряется, сменяются ритмы, безумие, захватившее нас в коридоре, продолжается. Кто-то кричит по ослиному, кто-то прыгает до потолка, кто-то пытается удержать ритм: все танцуют. Но вот безумие спадает, музыка утихает, утихают студенты. Медленный танец. Танцуя, замечаю, что со мной рядом не тот невзрачный блондин, и даже не зануда – Дима, а Олег. Олег? Почему Олег? А не всё ли равно, Олег так Олег. Душная комната одурманивает, думать ни о чём нет сил. И вот вся компания поднимается в комнату. Мы голодны и жаждем пира. Пир состоится. Пельмени идут на ура, салаты великолепны, Жанкины пирожные на бис. Мы сыты и счастливы. И вновь рабочая комната, танцы. На этот раз танцы до упаду, насколько сил хватит.

Но вот слышится истошный крик: «Горим!» Выбегаем на улицу. На втором этаже в какой-то комнате открыто окно, из него валит дым. Следом вылетает матрац, он объят пламенем. Огромным факелом он медленно опускается на снег. В комнате, видимо, больше ничего не загорелось, все успокаиваются. Морозный воздух освобождает от безумия, в летнем платье холодно. Зябко одергиваю плечи и замечаю, что чьи-то руки заботливо укутывают меня в пиджак. Кто это? Олег? Опять Олег?! Что? Танцевать? Танцевать, так танцевать! Теряемся от компании и танцуем, танцуем, танцуем. Ноги не выдерживают нагрузки, и я зову Олега наверх, отдохнуть. Мы идём, взявшись за руки. В комнате никого нет. Я скидываю туфли и босиком плетусь к столу. Олег подсаживается рядом. Еды на столе практически не осталось: студенты есть студенты. Но есть конфеты и шампанское, та самая выигранная нами бутылка, припрятанная мною на всякий случай. Олег наполняет стаканы и предлагает выпить на брудершафт. Я знаю, что это значит, но почему-то не сопротивляюсь, а пью всё до дна. В голове проносится, что за ночь выпита тройная норма, но опьянения нет. Заходят девчонки, и это освобождает меня от поцелуя, которого очень боюсь. Мы идём танцевать всей компанией, уже который раз за ночь. Ночь на исходе, все быстрые танцы танцуются медленно, остаются пары, среди которых мы с Олегом. Но вот и наши силы иссякают, мы идём наверх. В рекреации напротив нашей комнаты никого нет. Олег увлекает меня, прячет за штору и целует, целует, целует. Все мои страхи улетучиваются, реальность исчезает, я во сне.

Вдруг из-за дверей нашей комнаты доносится страшный грохот битой посуды. Влетаем в комнату и застаем необычную картину: Геля с Димкой напару бьют пустые бутылки шампанского, держа их за горлышки и ударяя друг о друга. На полу груда битого стекла, но руки их на удивление целы и невредимы. Вдвоём останавливаем это безумие. Всходит день. Сумрачная комната выглядит безобразно: с ёлки сорвана мишура, на столе груда объедков, на полу груда битого стекла, а на стене грамота за лучшее украшение комнаты. Олег увлекает меня за дверь, в рекреацию, я сопротивляюсь, беру ведро и начинаю собирать стекло и мусор. Никто не помогает мне. Кто лежит, кто сидит, кто поёт, кто что-то жуёт. Выношу мусор на свалку, возвращаюсь, начинаю мыть полы. Ребята потихоньку исчезают. Полы домыты, посуда убрана, комната вновь приобретает привлекательный вид: всё чинно и благородно. Парни ушли, девчонки принимаются пить чай. Хочу присоединиться, но вдруг понимаю: «Олег ушёл. Ушёл?! Почему ушёл? Как ушёл?» Со мной истерика. Я не хочу, чтобы он уходил, не хочу. Мои рыдания сродни моим мыслям, то громкие (он ушёл совсем!), то чуть слышные (может, ещё не всё потеряно?). Девчонки тащат валерьянку, уговаривают, упрашивают, вытирают мои слёзы, а я вдруг понимаю, что впервые в жизни безумно влюбилась.

– О чём задумалась? – возвращает меня в реальность голос Жанки.

И я вдруг замечаю усталость в её голосе.

– Осколки от бутылок шампанского, безумная радость и тоска, запах валерьянки – это и есть моя первая любовь, – отвечаю я.

И вот Олег забыт, он остался там, в прошлом. И уже не болит сердце и не стучит в такт приближающимся к комнате шагам. И давно высохла подушка от безудержных девичьих слёз. Двадцать лет прошло, двадцать.

– Валентина наша бросила к черту инженерную работу, вкалывает маляром, два неудачных брака, живёт одна, с дочерью, – продолжает выдавать новости Жанна.

Дождь за окном не утихает, пожалуй, даже усиливается.

– После института она развела бурную любовную деятельность, представляешь? Это наша-то Валька, недотрога и страдалица.

– Анюта, ну, пожалуйста, я тебя очень прошу…, – канючила Валя, не давая мне спать в поезде, который мчал нас в стройотряд.

– Анюта, я не умею сама знакомиться, а так хочется, чтобы у меня был парень. Понимаешь, я знаю, ты можешь мне помочь. А я тебя научу танцевать вальс, – поглядывая хитренькими глазами на меня, уговаривала она.

Одному богу известно, откуда она узнала о моём сокровенном желании. Контракт был заключен по взаимному согласию. Поезд вёз нас в романтическое лето, с работой от зари до зари, со свиданиями при луне, романами и страданиями. И жизнь внесла свои корректировки в реализацию девичьего соглашения.

– Боже мой, какие красивые! – возглас Вальки прозвучал над моей головой.

Моё письмо никак не дописывалось, виной тому была фотография Олега, неизменно находившаяся в записной книжке и случайно оказавшаяся в моих руках. Мысли сразу перепутались, бодрый тон письма маме о прибытии исчез, слова потерялись.

– Серёжка, ты их мне принёс? – спрашивает Валентина, а я пытаюсь сосредоточиться. Ответа я не слышу, обдумывая, что же писать дальше. Написать строчку не успеваю, так как на листок опускается чудесный букет красивых лесных лилий.

– Это вам, – слышу я глуховатый мальчишеский голос откуда-то сверху. Поднимаю голову и вижу восторженные серые глаза Валькиного собеседника. Я ничего не спрашиваю, просто смотрю. Валентина недовольным голосом знакомит нас. Это ее одноклассник, он в соседнем стройотряде. Сергей устремляет свой взор на фотографию в моих руках и спрашивает:

– Это кто?

– Жених, – отвечаю я, – на север уехал деньги на свадьбу зарабатывать.

И мне так хочется, чтобы это была правда, но я знаю, что это не так. Грусть сквозит в моем голосе, но парень этого не замечает, он говорит утверждающе серьёзно:

– Отобьем!

Я не отвечаю и иду искать банку, чтобы поставить цветы. Второй раз в жизни мне дарят цветы, и я не хочу повторить ошибку школьных лет: отвергнутый мною букет был брошен в бурную горную реку. Валя сердится, мало того, что я не познакомила ее ни с кем, так еще и овладеваю вниманием её друзей.

Пора спать, мы всем мешаем. Девочкам утром на занятия, Сергею на работу. Да и нам рано вставать: Алексей заедет на машине в половине девятого. Мы расстилаем диваны, укладываемся, благо, что квартира большая и спальных мест много. А дождь все стучит и стучит за окном, порывы ветра срывают дверцу чердака, и она монотонно стучит на крыше. Заснуть не удается. Спотыкаюсь на Алексее, новость не выходит у меня из головы.

– Романовы разбежались! – сообщает Анечка, – Вы представляете, Катя выходит за Алексея?!

Новость ошарашивает всех без исключения. Катя с Андреем неразлучны с девятого класса, их давно все поженили. И вдруг она бросает самого умного парня в мире и выходит замуж за Алешку! Бесшабашный Алешка, душа общества, гитарист и добрый друг женится на самой заурядной девчонке в группе. Вот уж поистине мужская душа не изведана. Два интересных, умных, многообещающих парня не могут поделить посредственную троечницу, необаятельную глупышку. Но это так. И свадьба состоялась. И горе Андрея закончилось женитьбой на красивой архитекторше с четвёртого курса. Пути господни неисповедимы. И горечь от сознания того, что гуляние в ресторане выпускного бала не состоялось отчасти от того, что Катерина сдала в прачечную бельё, а Алексею необходимо было забрать его, он был чрезвычайно занят и заняться рестораном не мог. Обезглавленная группа в ресторан так и не пошла.

И вот теперь, двадцать лет спустя, Алексей оставляет Катю с двумя детьми и уходит из семьи. Боль, разочарование в конце – концов настигли его. А наш Андрей попадает в авиакатастрофу, его больше нет. Наши первые жертвы. А Катя? А что Катя? Работает на пятачке, торгует товарами. Ревность, разочарование, сознание потерянной возможности гладкой жизни с Андреем окончательно выбили её из колеи. Теперь самой приходится решать все проблемы. Жанка сказала, что Алексей без работы сейчас, ему очень трудно. Но в новой семье растёт сынишка – отрада и надежда. Сон не приходит. И радостно и страшно представить завтрашний день. Но вот он, рассвет. Разве скажешь, что на дворе июнь, когда за окном снег? Густая трава выползает из-под снежного покрова зелёными змейками, листья на деревьях отяжелели под грузом вывалившего не по расписанию снега, солнце едва пробивается из-за туч. Настоящий октябрь в начале лета. Гудок за окном оповещает о прибытии транспорта. И вот я уже вижу Алешку. Неужели этот маленький седоватый с угрюмым взглядом мужчина средних лет – душа и сердце нашей группы? Синие глаза внимательно, с головы до ног изучают меня, и я чувствую, что подобные моим мысли, но уже обо мне, проносятся в его голове. Ни удивления, ни восклицания. Всё там, в себе, внутри. Привычка жить без эмоций. Покупка хлеба, конфет и других мелочей отвлекает от беседы. Да я не могу еще прийти в себя от событий последних дней. Всё кажется нереальностью. Но вот уже и турбаза, боже мой, кто это стоит на крыльце? Неужели Ванечка, всеобщий любимец девочек, без всякой надежды на взаимность под зорким оком Алевтины? Это действительно он. И ничуть не изменился, всё такой же. Как хорошо смотрит за ним Алька, какой он вальяжный и ухоженный!

– А где Анечка? – обращается он вместо приветствия, – Анечка будет?

Отвечаю, что Анечки не будет, и замечаю, как тускнеют глаза первого парня в группе, исчезает его задорный огонек, который как магнитом притягивал девчонок двадцать лет назад. Он разочарован, обижен, убит. А я не могу понять причину этого превращения. Я не помню, что что-то связывало их в студенчестве, Анюту и Ивана, но предаваться размышлению некогда, ребята окружили, заохали, заахали, обнимаются, признаются в любви, восхищаются, поворачивают, говорят, говорят, говорят. В большинстве это адэшники, я их абсолютно не помню к своему стыду. Появилась Жанка с видеокамерой, все застыли как перед фотоаппаратом, застеснялись невидящего ока, стали чопорными и неестественными. Она засмеялась, разрядила обстановку, и все опять ожили и засуетились. А ко мне уже спешит Виктор, я помню его, он ни чуточки не изменился.

– Это ты?! – вопросительно – восклицательно произносит он. И я понимаю, ведь нас кроме группы связывает еще одно воспоминание: практика в Усть-Илимске. И его первый вопрос конечно о том времени.

– А помнишь, – говорит он, – как мы летели из Братска в Усть-Илимск в кабине пилотов?

Я не успеваю ответить, просто окунаюсь в тот душный ужасный летний день практики после четвёртого курса.

– Вам необходимо добираться до Усть-Илимска, – голосом, не терпящим возражений, заявил начальник отдела кадров в Братске.

После самолета, битком набитого автобуса от аэропорта, волокиты с чемоданами, предложение казалось мне издевательством. И если бы не было Виктора, я бы расплакалась. Но он без эмоций взял чемоданы, бумаги и молча направился к автобусной остановке. После очередной пытки в автобусе – аэропорт. Билетов нет, и не предвидится на ближайшую неделю. Количество желающих улететь немедленно в десятки раз превышает возможность аэрофлота. Вся страна строит Усть-Илимск. О, чудо, лётчик выбирает Виктора из толпы желающих, и мы летим зайцами с оплатой по цене билета летчикам! Кроме нас в салоне еще три зайца. Но я единственная особа женского пола, лечу в кабине летчиков, на запасном сидении, Виктор со мной. Самолет отрывается от земли, моя душа уходит в пятки, но величие возникшей перед глазами панорамы захватывает меня целиком и полностью. Я не могу оторваться от «зелёного моря тайги», голубых сверкающих ниточек-рек, аккуратных просек ЛЭП, я в восторге. Сейчас и я хочу быть лётчиком, смотреть через застекленную кабину в любую сторону, видеть красоту Земли с неба, а не ютиться в душном, некомфортабельном салоне самолета. Уже одно это объясняет мне желание мальчишек летать. Но вот уже Ангара, плотина строящейся ГЭС, три – пять многоэтажек и …дачи, дачи, дачи.

– А где город, почему одни дачи? – обращаюсь я к лётчикам. Они в ответ смеются. Оказывается, всё, что я вижу под ногами, это и есть город. Времянки, построенные из отработанных щитов опалубки на ГЭС. Нового города на правом берегу еще не видно в тайге, там строится всего несколько домов. Приземлились мы благополучно, автобус довозит нас до конторы. Получаем распределение в палаточный городок для проживания, на строительную площадку для работы.

– Опять палатки, – огорчаюсь я, у меня третье лето в палатках.

Надеясь на нормальные условия, я и вещей-то тёплых для палатки не взяла. И работать придётся мастером в смену, строить город на правом берегу.

Палатки встречают нас безразличием, Виктор будет жить с москвичами, я – с ленинградками. В палаточном городке десятка два палаток, живут студенты со всего Союза. Кроме москвичей и ленинградцев большие группы из Новосибирска, Омска, Томска, Алма-Аты, Караганды, Тулы, Душанбе. И по одному – два со всех городов необъятной Родины.

– Скучно не будет! – успокаиваю я себя, и первый раз за эти суматошные дни после разлуки с Фёдором, теперь уже официальным моим женихом, осенью будет свадьба, мне легко и свободно. Тоска уходит.

– Аня, я помню твой роман в то лето. Но я Фёдору ничего не говорил, хранил тайну, -возвращает меня в настоящее обращение Виктора.

– Какой роман? – недоумеваю я.

Я не помню никакого романа, его просто не было. Была моя сумасшедшая тоска по Феде, слезы в подушку, ожидание писем и нелётная погода, телеграмма «почему молчишь?» и ответная «почему молчишь?», неделя без писем и следом шесть писем в один день.

– Какой роман, ты о чём? – спрашиваю я.

– Ну, помнишь, как мило вы танцевали? – отвечает Витя. Концентрируюсь на его словах и вспоминаю…

Если в Ленинграде белые ночи, то в Сибири – полубелые. Сумерки наступают поздно, ближе к двенадцати. Поэтому разнообразие русых, чёрных, рыжих, каштановых, и разных оттенков волос студентов, танцующих на танцплощадке, порядком позабавило меня. Пока я разглядывала вьетнамцев, арабов, негра, таджиков, туркмен и просто тех, кто попал в мое поле зрения, смеркалось. Полилась необыкновенная волнующая мелодия, танго. Это мелодия была до боли знакомая, в то же время неведомая и космическая для меня: это было наше с Фёдором танго. Чтобы не расплакаться, поворачиваюсь и ухожу, но на полпути меня догоняет парень, он просит потанцевать с ним. Его голос умоляющий, я не могу отказать. Мы выходим в круг и …я ничего не помню. Я чувствую рядом Фёдора, мы плывём, мы в неведомом пространстве, наши чувства объединяются, моя тоска уплывает через горы на Маму, к геологам, мне хорошо и спокойно. Партнёр не обнимает меня, не пытается целовать, не разговаривает. Его не интересует, кто я, откуда, как меня зовут, он живёт танцем, он растворяется в нём без остатка. Я понимаю, что он чувствует то же, что и я. Каким-то шестым чувством он уловил мою тоску, его любовь так же далека, как и моя, через меня и волнующую мелодию он там, рядом с любимой. Звучат последние аккорды, парень доводит меня до выхода, извиняется и уходит. И я ухожу, мне больше нечего делать на танцплощадке. И так каждый свободный мой вечер. Он ждёт меня, ждёт заветное танго, и мы танцуем. Ни одной реплики, ни одного лишнего слова, ни единого вопроса. Разрешите, спасибо, простите. Три слова и летящий необыкновенный танец помогают нам пережить месячную разлуку сумасшедшей любви, ему – к невесте, мне – к моему жениху.

– Ты абсолютно прав, – обращаюсь я к Виктору, – у меня действительно был роман. Я не хочу ничего объяснять ему.

– Анюта, ты строила первые дома на правом берегу Усть-Илимска! Ведь это уже история! – слышу я сплошные восклицания.

Моя история уносит меня в тайгу, вечерние сумерки.

– Господи, это что за явление? -вопрос сорокалетнего водителя панелевоза, только что прибывшего из Братска, обращён явно не ко мне, а к моим рабочим. Сначала я не обращаю на вопрос никакого внимания и требую накладную. Но шофер всё ещё в шоке, и я вдруг вижу себя его глазами. Темнота, тайга, стройплощадка, сварщики в масках и сварочных костюмах, крановщики на башенных кранах, монтажники на втором этаже закрепляют панели. Идёт монтаж дома. И вдруг на фоне этого чрезвычайно серьёзного момента откуда-то из темноты появляется девятнадцатилетнее воздушное существо, скорее подросток, чем девушка, в жёлтой элегантной кофточке, джинсах, ярко жёлтых носках и такого же цвета заколке в волнистых уложенных волосах. Место мое на танцплощадке, а не на стройплощадке. Мне смешно, я не могу удержать смех, а водитель просит воды и жадно пьёт, пока я осматриваю панели, принимаю, даю распоряжение на разгрузку и ставлю штамп в накладной.

– Тебе и печать доверили? – всё ещё не верит мужчина. В его глазах и недоверие, и страх, и жалость. Он долго чертыхается перед отъездом, всё смотрит и смотрит в мою сторону. Я ухожу в бытовку, следом заходит дядя Гриша – крановщик, про которого я знаю, что восемь раз он падал с краном, но остался жив, бросить кран не смог, так и работает, пока не упадёт в девятый раз.

Он смеётся над водителем и докладывает, что монтируют последнюю плиту, получилось двадцать кубов за смену, я отмечаю на графике и радуюсь, прораб утром будет доволен, на этаж дом вырос.

А днём, когда я сладко сплю после успешной трудовой смены, в палатку просовывается сначала рука с кружкой, затем чёрная блестящая голова вьетнамца Вьета. Он громко, нараспев, спрашивает:

– У вас есть чайварка?

Всех зовут в столовую, ребята, как и в далёкой юности, набрали столько водки, что и представить невозможно. Звучат тосты, каждый второй посвящён Жанке. Она и красавица, и умница, и молодец, и лучик солнца. Жанка смеётся, спрашивает сразу всех, что же двадцать лет назад она этого не слышала ни от кого из присутствующих. Чай заканчивается, больше нет кипятка, и Олег Хлебов зовёт меня на кухню, вскипятить еще воды. Мы оставляем компанию и по крутой лестнице спускаемся вниз. Работники кухни ушли, дверь заперта. Только одно раздаточное окошко даёт возможность совершить задуманное. К моему удивлению Олег без раздумий пролезает сквозь него на кухню, я жду с другой стороны. И не могу себе представить, чтобы двадцать лет назад могло произойти что-либо подобное. Наше разгильдяйство не позволяло нам сдавать проекты вовремя, у нас вечно не хватало времени. А Олег всегда был на высоте, один из первых. Но никогда мы не осмеливались просить помощи у него, он казался недосягаем и недоступен.

– Олег, – говорю я, – я тебя так боялась в студенческие годы. К тебе невозможно было подступиться. А сейчас ты можешь мне ответить, ты достиг в жизни того, чего хотел?

Он недолго думал, чтобы ответить.

– Что касается карьеры и работы – без сомнения да. Но только сегодня, после ваших воспоминаний о студенчестве я понял, что обокрал сам себя. Мои воспоминания связаны с учёбой, занятиями, успешными экзаменами. А вы просто жили, дурачились, влюблялись, выручали дуг друг друга, попадали в невероятные ситуации и выкручивались из них, я прошёл мимо вас, тогда это казалось мне не главным, второстепенным. Знаешь, почти все пары со студенческих лет не распались. Скоро серебряные свадьбы играть будут. Очень жаль, что я понял, что не прав, очень поздно.

Чайник вскипел, несём его назад, в компанию. Навстречу Ванечка с печальными глазами. Он пытается уйти пешком в город, уехать к Анечке, он пьян и необуздан. Мои уговоры на него не действуют, Ванечка начинает нудно объяснять мне причину своего поведения. Появляется Виктор, он трезв и как всегда придирчив к ребятам. Ему не нравится приставание Ивана ко мне, и он абсолютно серьёзно заявляет, чтобы я не боялась, никто не смеет сегодня обидеть нас с Жанкой. Мне смешно, я обнимаю Ванечку и целую его в щечку. Наши мальчики никогда не посмеют обидеть нас. Мы сидим в комнате, орём песни. Песни нашей молодости. Алешка уже не может играть на гитаре, у него болят пальцы. Больше нет сил, засыпаем на ходу. Идём с Жанкой в свою комнату, проваливаемся в тяжёлый сон. Едва посветлело за окном, слышим стук в дверь. Не открываем. Жанка поднимается, придирчиво осматривает себя в зеркало, поправляет причёску, одежду. Только после этого открывает. На пороге Валерка, он фотографирует с ходу и разочарованно произносит:

– Ну, девчонки, вы уже готовы к приёму гостей.

Жанка смеётся, поясняя, что мы красавицы от природы. Занимается рассвет, приезжает Жанкин Сергей, мы покидаем турбазу. С нами Ванечка, он не хочет уезжать, не повидавшись с Анечкой. У Сергея новенькая волга, он горд своей жизнью и уверен в себе. В Жанкиной квартире нас встречают девчонки, они готовят завтрак.

– Жанка, ты что, крутая? – задает вопрос Ванечка, осматривая комнаты, и садится завтракать в «крутой» квартире.

– Девчонки, скажите честно, вы не хотели бы сейчас оказаться на месте своих детей, двадцать лет назад? – задает он вопрос, – ведь это так здорово, можно изменить всё что захочешь.

– Нет, – отвечает Жанна без раздумий. – Меня моя жизнь устраивает.

Я молчу.

– Ну что тебе дал этот БАМ? – задаёт Ванечка вопрос мне, – ты же бамовский авантюрист. Я не отвечаю, вспоминая декабрь 1985 года.

Мороз, ветер, пурга. Окна вагончика зашторены, света нет, только свечка. Но внутри тепло и уютно, ребята натопили печку. Вся наша компания после тяжёлого предсдаточного трудового дня рада домашней обстановке. Позади – монтаж ферм на пронизывающем ветру, холод, проникающий под любую одежду, ругань с бесноватым начальником участка по поводу отсутствия колонн, впереди – день рождения крановщицы Валентины. Традиция отмечать праздник с ребятами на работе не нарушена несмотря на сухой закон Горбачева. Наш скромный Санька рассказывает, что когда он не был женат, при этом он переводит дух и задаётся вопросом: а когда же это было? Между первым и вторым или между вторым и третьим браком? Его рассуждения тонут в шквале хохота, он работает у нас недавно, все мы считали его самым скромным девственником, который за версту обходит девчат из бригады штукатуров. Осетин Миша степенно разливает вино, при этом умудряясь рассказать дюжину анекдотов; каждой даме, а нас всего три, оказать внимание; с каждым мастером перекинуться одним им понятными фразами. А когда из-под рабочего полушубка извлекаются три живые гвоздики, по одной для самых прекрасных женщин, нашему восторгу нет предела. Санька задаётся вопросом, как назвать свою дочку, а что будет дочка, он не сомневается. Мы с радостью причастности к великому событию вспоминаем всевозможные имена, а он только хитренько улыбается, отрицательно покачивая головой. Наши фантазии не беспредельны, мы назвали всех Аленок, Машек, Джульетт и Настась.

– Вы не нашли достойного имени для моей дочки! – кричит Саша – Я назову ее Анной! Я назову ее Анютой в честь тебя, мой строгий нормировщик, – обращается он ко мне. – Она всю жизнь будет напоминать мне о той ночи, когда я переписывал две дюжины нарядов, которые ты мне зарубила. Между прочим, это была незабываемая ночь!

Обвальный хохот заглушает его слова, перед моими глазами предстает Сашенька с выражением обречённости на лице, когда я возвращала ему пачку проверенных нарядов. А за окном снег, метель. И пора расходиться по домам, и мы бредём по колено в снегу, пряча лицо от пронизывающего ветра, прижимая к груди чудо – живой цветок…

– БАМ дал мне то, что не может дать ни одна страна в мире – отвечаю я Ванечке.