Манкая

Потом открыл свой собственный ресторан, потом, все же продал квратиру, бизнес и отправился в Москву. По дороге ему крупно повезло, но об этом чуть позже, ладно?

Все смотрели на него, ожидая первых его слов, будто вопрошая: «Ну, с чем пришел?».

– Добрый день, – и все.

Новые соседи помолчали, видимо ждали продолжения, но, не дождавшись, нестройно приветствовали Широкова. Сам Митька поглядывал на девушку-старушку и поражался ее сияющим глазам, добродушной улыбке. Она так славно поздоровалась, так просто и мило, что он заподозрил ее в желании подбодрить его, здорового мужика. Умилился и продолжил таки говорить.

– Я Дмитрий Широков, ваш новый сосед. Если у вас есть ко мне вопросы, я готов на них ответить, – как он и ожидал первой заговорила бабушка-пудель, та, что с изумрудами в ушах.

– Молодой человек, вы к нам надолго? – Если Митя и удивился ехидному вопросу, то никак этого не показал.

– Лет на шестьдесят, думаю, – ответ его вызвал легкую улыбку на лице красивой дамы.

– Ви ведь не станете устраивать оргии и дебоши? Дом у нас тишайший, лишние звуки неприятны, – господин в шапке попытался выяснить, чего ждать от него, Митьки.

– Обязательно буду, но не дома. Я много работаю и тут планирую только спать. Есть вероятность, что за шестьдесят лет соседства, мы с вами ни разу не увидимся, – после этих слов господин внимательно посмотрел на Митю и кивнул, скорее одобрительно, нежели с осуждением.

– А зачем тогда нужен дом, если в нем только спать? Спать можно там, где дебоширишь и безобразничаешь, – гранд-дама с любопытством ждала ответа.

– Для детей. Они точно не смогут спать там, где дебоширят и безобразничают, – да, Митя был честен, помня о мамином совете.

– У вас есть дети? – девушка даже дышать перестала от восторга.

– Пока нет, но обязательно будут. – Услышав его ответ, она слегка расстроилась, но постаралась скрыть это за улыбкой.

– Яков Моисеевич Гойцман, – господин протянул руку Широкову, получил ответное рукопожатие.

– Меня зовут Ирина Леонидовна Шульц, – еще одно рукопожатие, – А это Фира Рауфовна и Дора Рауфовна Собакевич. Ну и Юленька Аленникова.

Фира и Дора кивнули, а Юля протянула узкую ладошку, на которой Широков заметил ожёг и как опытный повар, понял сразу – от сковороды. Он сам постоянно обжигался. Это часть профессии и ее риск. Так же, как и порезы.

– Я из пятой квартиры. Слева от Вашей, четвертой. Ирина Леонидовна Ваша соседка справа, из третьей, а Яков Моисеевич из шестой. Мы соседи по площадке, – Юля улыбалась и указывала на двери, – Дора Рауфовна и Фира Рауфовна над нами, в седьмой.

Потом она спохватилась.

– Простите, я много болтаю. У вас усталый вид. Вам нужно отдохнуть. – В ответ на ее слова Митя кивнул, но не рассказал,что давно уже перестал замечать усталость свою.

– Я выживу, честно.

Юля немного подумала над его словами и ответила:

– Да, вы сказали, что еще лет шестьдесят точно будете живы.

Все заулыбались, и Широкову стало понятно, что знакомство скорее удалось, чем провалилось.

Любопытная Фира подошла ближе к Митьке.

– А чем это вы так сильно заняты, Димитрий? Настолько, что дома только спать планируете.

– Фира Рауфовна, я занят любимым делом.

Дора, тоже любопытная, но не такая быстрая, как сестра, решила вставить свои пять копеек:

– Дебошами и безобразием, да? – ну, старушки Собакевич не были лишены некоторого ехидства и чувства юмора.

– И этим тоже, но реже, – Митьке захотелось посмеяться, но он сдержался.

– Ви, молодой человек, не говорите при сестрах о безобразиях. Замучают вопросами. Кстати, а как ви отличили одну бабушку от другой? Гойцману до сих пор это тяжело дается. Хоть и знаю я их побольше вашего, лет так на сорок пять.

– По серьгам, – за Митю ответила Ирина, которая всегда была наблюдательна.

Скажем так, в свое время это было ее профессией. Она никому об этом не рассказывала, потому и весь дом полагал, что дело ее жизни связано было с магическими буквами «КГБ».

– Серьезно? Все так просто, что я готов посмеяться. Ирина, радость ви моя, могли бы и раньше помочь несчастному еврею. Я уж хотел одну из них зеленкой мазнуть.

Мадам Шульц шутку оценила и заулыбалась юристу Гойцману.

А вот Митя уже не слушал болтовни соседей. Удивляясь самому себе, он снова глазел на Юленьку. У той с головы сполз таки, окаянный капюшон. На фоне стены красивого жемчужного цвета профиль его соседки смотрелся, ни много ни мало старинной камеей, его, Митиной, матери. Тонкая, длинная, какая-то беззащитная шея. Над ней тяжелый узел шикарных пшеничного оттенка волос. Полные губы. Длинные ресницы.

Юленька между тем, совершенно женским жестом, поправила волосы, пробежавшись тонкими пальцами по прическе, проверяя, не выбился ли непокорный локон. На пальце ее Митя приметил обручальное кольцо. Приметил и слегка обиделся? Расстроился? Чепуха. Ему не было никакого дела до соседки, пусть даже и привлекательной.

Замужняя Юленька. А чему тут удивляться? Молодая, милая, небедная. Разумеется, нашелся герой. Пожалуй, Митя порадовался за приятную соседку. Почему? Потому, что глаза у нее сияли, вот почему. А коли так, стало быть барышня счастлива за мужем. Кто бы он ни был.

– Димитрий, наверно Юленька наша права. Пойдите и отдохните уже. Вы засыпаете стоя. Я уже минуту пытаюсь узнать, кем были ваши родители, а вы молчите и смотрите в стену, – Фира обиженно глядела на Широкова.

– Простите, задумался. Моя мама работала корректором в ярославском «Вестнике». Об отце я бы говорить не хотел.

Москвичи промолчали, усваивая информацию.

– Добро пожаловать, Димитрий. Надеюсь, мы неплохо уживемся под одной крышей, – Ирина Леонидовна дала понять, что беседа окончена и все могут расходиться.

Так и поступили. Яков Моисеевич ушел пить свой коньяк, бабушки уползли на третий этаж. Юля и сама гранд дама, разошлись по квартирам.

Митька открыл свою дверь и огляделся. Ну, новичку дизайнеру удалось сделать из жилища то, что хотел увидеть Широков. Все просто, удобно и неброско. Дорого, но оно того стоило.

Решив, что разборка личных вещей подождет, Митя принял душ и упал в свою огромную кровать. Три часа сна и снова на работу. Да, такой и была жизнь ярославского (теперь московского) шеф-повара.

Отдохнул и в путь. Уже на выходе, Митька увидел Юленьку. Снова в куртке ее дурацкой и с тяжеленными сумками, шла она по лестнице. Из под скособоченного капюшона свисали волнистые пряди, мешая ей видеть. Руки-то у нее две, обе заняты сумками, потому и не было возможности смахнуть с глаз пушистую завесу. Широков в два шага оказался рядом с приятной соседкой.

– Давайте, Юля, – сказал так, для проформы, а сам уже цапнул тяжелые вьюки (с продуктами) и понес к ее двери.

– Что вы, Дмитрий Алексеевич, я сама прекрасно справлюсь, – он уже поставил баулы на пол возле квартиры, – Спасибо большое.

И снова ее улыбка, чистая, детская, почти святая. Это изумляло. Чем? Искренностью. Она улыбалась от души, никакой фальши не было в ее губах и глазах. Откуда столько благодарности за обычный поступок? Любой сделал бы так же на его месте. Или нет….? Митька удивился, но виду не показал.

– Не на чем, Юля. Доброго вечера, – и ушел.

«Ярославец» полон был гостей. Вечер предстоял не из легких, поскольку публика собралась взыскательная. Капризная. Стало быть, нужно постараться! И Митька старался. Заказы на блюда от шеф-повара сыпались непрестанно. Разные. С претензиями. Но, ему не привыкать. Большие руки, крепкая спина, надежная команда на кухне и любовь к своей работе.

Ресторан удачно располагался на пересечении бизнес путей. Как это? А так. Рядом с «Ярославцем» много шикарных офисов, три банка, театр и клуб. Место «сладкое», доходное. И не видать бы Мите, как собственных ушей, такого местечка, если бы не один случай. Тот самый, что выпадает раз в жизни.

В день, когда Митя решил отправиться в Москву за лучшей долей, он стоял на вокзале в задумчивости. Дело в том, что на экспресс до Москвы остались билеты только в бизнес салоне. Дорого, но поворачивать поздно. Он и купил дорогущий билет в бизнес класс, хоть и принял волевое решение экономить каждую копейку, пока не наладит свое дело в столице. Нет, Широков не бедствовал, но кто его знает, как все повернется?

На платформе Митька заметил женщину с двумя детьми. Та, бедняжка, тяжело волокла кладь, ручную и колёсную, пытаясь прижимать к себе еще и двух пацанят дошкольного возраста. Широков подхватил чемоданы, парней, и засунул все это в вагон. Выслушал горячую благодарность от женщины, кивнул и ушел в роскошный бизнес класс. Уселся на свое место, краем глаза приметив соседа, мосластого, жилистого мужика с тяжелым свинцовым взглядом.

– Что, кавалергард, помог бабёнке? – голос у мужика скрипучий, неприятный, но не это подкинуло Митьку, будто ошпаренного.

Мать называла так его. Кавалергард. Митя смеялся и просил маму не позорить его такой стародревней кличкой.

– Сыночка, это похвала. Ты на офицера похож. Знаешь, а ведь в нашей семье есть немножко голубой крови, – и мать рассказала старую историю.

Еще во времена революции в Ярославле прятался один белогвардейский офицер. На свое счастье и на счастье пра–пра–прабабки маминой, он полюбил ярославскую мещаночку. Женился на ней и осел учителем в местной школе до поры до времени. Его посадили за подозрение в принадлежности к дворянскому сословию, но скоро выпустили. Вот от него и пошли в их роду симпатичные, крепкие мальчишки. Высокие, русоволосые, не лишенные обаяния «настоящих полковников».

Так вот слова мужика изумили Широкова. Откуда этот простоватый на вид дядька, знал это слово. Более того, употребил его именно по отношению к нему, Мите?

– Что уставился? Твоя что ль? А чего ты тут в красоте, а баба твоя в простом вагоне?

– Женщина не моя. Просто помог.

– Жалостливый, да?

– При чем тут жалость? Тяжело ей было, вот и помог. Да, вам-то какое дело?

– Вот я и говорю – кавалергард. Рыцарь, млин, – ну потешался мужик, как умел.

Митя такого не позволял никому.

– Дуло залепи, – его словами мужик не обиделся, даже засмеялся.

– Эва как. Борзый?

– Борзый, не борзый, а ржать надо мной не нужно. Сел в вагон и сиди себе, в окно смотри. Я в собеседники к тебе не набиваюсь.

– Ладно. Остынь, – мужик беседу решил продолжить, – Ты никак в Москву? На заработки или на постоянку?

– Тут все в Москву. Экспресс. Без остановок.

– Я это к чему, просто рожа у тебя решительная и напуганная разом. Я сам такой был, когда рванул из Ярославля в столицу. Что делать там будешь? – ну докопался по полной.

Митя не хотел заводить долгой дорожной беседы, но попал таки под обаяние «поезда». Да, в поездке случайному попутчику можно было рассказать даже то, что таилось ото всех. Просто потому, что знаешь – случайная встреча. И нет никакой надежды на то, что увидишь ты своего соседа хотя бы еще раз в жизни.

– Хочу открыть свой ресторан. В Ярославле было у меня свое дело. Но… В общем, хочу большего.

Мужик покивал и выдал свой вердикт:

– Дохлый номер.

– Вам откуда знать?

– Ты не кипятись, кавалергард. Если говорю, значит, знаю, – и на митькиных глазах превратился мужик из вальяжного, пошловатого типа, в серьезного «пахана».

Как? А так. Ехидный взгляд уступил место, хмурому, стальному. Лицо затвердело. Брови сошлись над переносицей. И голос тоже изменился.

– Я на платформе стоял и охреневал. Ведь ни одна тварь не подошла к бабе. Сам уж было ломанулся, а тут ты. Мля, что за долбучее время? Все боятся пупы надорвать. Лишний раз задницей ворохнуть не хотят. Ушлёпки. Бабе помочь чемодан дотащить – уже подвиг. Козлячья демократия.

Митя разумно промолчал в ответ на вдохновенную речь.

– Ресторан в Москве дело гиблое. Там их, как грибов после дождя. Все закрываются, не успев открыться, – а дальше пошла беседа обо всем.

Двое мужчин говорили долго. Ночь промелькнула незаметно. Высказано было много. Похоже, что разговор принес облегчение обоим. О чем говорили? О жизни. Пересказать такое сложно, да и не нужно.

На вокзале в Москве Митю ждал сюрприз и тот самый, заветный, счастливый случай. Шанс. На платформе встречали того мужика (дядю Славу) крепкие ребята в костюмах. Подхватили его вещи и застыли в ожидании приказа. Дядя Слава обратился к Мите, не замечая своих подчиненных, видимо.

– Митяй, я не благодетель по жизни, сам понимаешь, но долг хочу один отдать. Когда в Москву приперся, ошалевший и дурной, мыкался как умел. Бедовал. И тогда помог мне мужик один. Помер потом, а я так и не успел ему отплатить. По ходу придется мне тебе помогать, раз такая оказия вышла. Забирай свои манатки, и поехали. По дороге озвучу тебе свое решение, а ты сам думай.

В салоне дорогого авто премиум класса дядя Слава (Вячеслав Сергеевич Бахирев) сделал Мите предложение от которого никто бы не отказался. И Митя тоже, не отказался.

– Есть у меня здание одно. Сойдет тебе под ресторан. Я бы мог стрясти с тебя бабла, но если уж долги отдавать, то сполна. Даю тебе год. Если к исходу выгорит у тебя дело твое, здание подарю. Если нет, не обессудь. Стрясу аренду по полной программе.

Выгорело. Но, не просто так. Митька жилы рвал. Работал до темноты в глазах. К концу оговоренного срока, дядя Слава пришел в «Ярославец», поужинал. Огляделся.

– Да. Парень ты не фуфло. Добро. Забирай дом. Мне уже ни к чему. Врачи говорят, допрыгался дядя Слава.

Дальше они напились. Что было, что творилось, Митя не помнил. Да это и неважно. Просто знайте, что Митька был с дядей Славой до самого его конца и все время думал о том, что слово «кавалергард» было Знаком. От мамы. Оттуда. Даже за гранью, она нашла способ помочь ему, своему сыночке.

***

– Дмитрий Алексеевич, – Гена Кудрявцев, завхоз «Ярославца» гудел приятным басом над ухом уставшего хозяина, – Все путём. Гости разошлись. Езжайте домой. Вера сказала мне про пол в холле. Завтра днем порешаю. Печку починим, по гарантии. Я заменил диван в эркере на новый. Там стол большой, диван нужен покрепче. Гости подлокотники расшатали. Непорядок.

– Ага, – Митя выдавил из себя одно только слово и направился к выходу.

Дома был к двум часам ночи. Переоделся, умылся, сварил кофе и захотел курить. Широков не был курилкой. Но, от усталости бывало, хотелось посмолить. Взял сигарету из пачки, купленной месяца два тому назад, чашку с кофе и вспомнил о новом законе, который запрещал курить на балконах. Ладно, не проблема. Спуститься по лестнице и покурить у подъезда тоже недурно. В доме не смолил, потому, что запаха въевшегося табака не выносил.

Накинул пальто на плечи и вышел на площадку. Из двери квартиры Якова Моисеевича показался молодой человек, характерной внешности. Высокий, сутуловатый, с печальными черными глазами. И это в два ночи? Кто таков?

– Приветствую. Новый сосед, верно?

– Здравствуйте. Он, самый, – Митя протянул руку черноглазому, получил солидное рукопожатие, – Дмитрий Широков.

– Давид Гойцман. Можно – Дава.

Стало быть сын Якова Моисеевича?

– Можно – Митя, и на ты. Я покурить, – Широков кивнул в сторону лестницы.

– Идем. Место покажу.

Парни тихо, ночь же, направились туда, куда вел Дава. А вел он на черную лестницу. Между вторым и третьим этажом была дверца неприметная. Вот туда соседи и ввинтились. Прошли коридорчиком, который заканчивался небольшой площадкой с тремя дверьми. Одна – на лестницу и две в помещения, предположительно, хозяйственные. На площадке диванчик искусственной кожи, стоячая пепельница, фикус в огромной кадке и окошко. Его и приоткрыл Дава.

– Здесь курильщики кучкуются. Уютно.

Они сели и молча закурили.

Митя прихлебывал кофе, а Дава делал из дыма колечки и пускал их к потолку. Ну, не самое интеллектуальное занятие, однако они же не на лекции в Политехе, верно?

– Слышал, ты успел познакомиться с нашими? Ну и как? Не уели тебя соседи?

– Люди, как люди.

– Не скажи, Мить. Ни одной простой фигуры тут нет. Собакевичи, например, те еще ехидны. Я люблю бабулек, они интересные, но это не значит, что они милашки. Кстати, дочери известного ювелира. Внучки еще более известного ювелира. И правнучки ювелира Царского двора. В их семье много секретов. Ну, и денег, разумеется, – это Мите было понятно и без пояснения Давы, одни серьги Фиры чего стоили!

– Династия. А их дети? Мужья?

– Нет никого. Так и живут одни. А Ирэн? Видел? Загадка для всех, кстати. Чем жила, чем живет? Непонятно. Есть у отца догадки, но опять таки, все мутно. Но, женщина большого ума и острого языка.

– Дава, а с чего ты мне все это рассказываешь? Я же чужой. Вдруг, мошенник, а ты мне тут … – кстати, хороший вопрос.

Парень только ухмыльнулся.

– Мой папа, сиятельный юрист Яков Моисеевич, еще ни разу в своей жизни не ошибся ни в одном человеке. Он так и сказал мне: «Нормальный гой этот Широков». Я папе своему верю.

От автора: Гой– не еврей.

– Ну, спасибо,– Митя изобразил шутовской поклон.

– Ешьте с маслом, – отпел Дава.

Поулыбались. Закурили еще по одной. Мите пришлось угоститься давиными, ароматными.

– А Юля? – не удержался от вопроса Митька.

Глаза Давы стали еще темнее и еще печальнее.

– Что, понравилась?

Широков сразу понял, что парень влюблен в соседку, похоже давно, и совершенно безнадежно. С такими глазами можно только о горячо любимой и абсолютно недоступной Женщине говорить.

– Интересная девушка.

– Забудь.

– И не думал даже, – приврал Митька, – Она же замужем.

– Юродивая она. Для всех хлопочет, обо всех печётся. А о себе не думает, – сказал горячо и глубоко затянулся.

Широков понял, что тема больная, и решил перевести разговор в другое русло:

– А кто на первом живет?

– О, там у нас культура высокая. Тенор Ведищев и скульптор Гасилов. Ведищев вечно в поездках, а Гасилов в вечном запое и поисках новых форм. На третьем Собакевичи и Заварзины. Ты с Артемием Заварзиным аккуратнее. Он кадровый офицер. Контужен. Сильный и без кукушки в голове. Выпивает раз в половину года, но последствия всегда катастрофические. Жена у него очень хорошая. Света. Героиня, честное слово. Он жив только благодаря ей. Бездетные. Мы тут все бездетные, кроме папули моего.

– Что так?

– Вымирающий вид. Коренных москвичей почти не осталось. Вот мы и вырождаемся, не оставляя потомства. Впрочем, у меня еще есть шанс. Правда, нет желания. Абы с кем детей заводить не хочу, – Дава снова запечалился.

А Широков был согласен с младшим Гойцманом. В его жизни было много женщин, но ни одной из них он не сделал предложения. То занят был, то «абы кто»… Неважно.

– Ладно, Дава. Спасибо тебе. Пойду спать.

– Устал котлеты жарить? Что? Отец выяснил о тебе все. Он же не просто так Гойцман.

– А ты какой Гойцман?

– Я в папулю. Адвокатура махровая, – смеялся Давид.

Тихо прошли обратным путем к своим квартирам и распрощались теплее, чем сами планировали.

Субботнее утро Митька прекрасно проспал, но это позволительно. Ресторан начинал работать в полную силу только после часа дня. Как говорила помощница Широкова, Вера Стрижак, суббота, это «день выгула девчулек». А что это значит? А это значит, что в субботу в «Ярославце» заказывались невообразимые блюда и, желательно, чтобы все это было красиво украшено. И в конце, непременно, «десертик». Малинка, клубничка, сливочек побольше. На этот случай кондитер «Ярославца», Илья Сомов, готовил побольше бисквитов (прекрасного вкуса и качества, надо сказать) и творил для них прекрасные кремы и начинки. И вот что измыслил, хитрец татуированный, крем делал чётко под цвет платья гостьи. Работало безотказно! Особенно тогда, когда он сам, брутальный громила, выносил в зал свое легкое, воздушное и сладкое творение. Дамы пищали от восторга, а он, шельмец, говорил.

– Красное платье? К нему прекрасно подойдет красный крем. Земляника – это ваше. Никаких сомнений! – ставил десерт перед очарованной гостьей и делал «горячий» взгляд.

Митька и сам иногда выносил блюда особо важным гостям. Правда, притворяться не умел, а потому просто ставил тарелку на стол и говорил:

– Мы все очень старались, – кивал гостю и достойно удалялся.

Тоже работало.

Так о чем мы? А, да… Субботнее утро Митя проспал, но днем вышел таки из дома, и столкнулся на лестничной площадке с Юлей и каким-то …. Нет, слово для того мужика, что стоял рядом с Юлькой у Митьки было, только оно непечатное.

Представьте себе павлина, а рядом с ним воробышка. Вот так и выглядела эта пара. Юля, закукленная в широчайшую, дорогую куртку длинною ниже колена, и ее муж, в моднейшем пальтишке, стильной, цветной рубашечке. Брючки со стрелочкой. Часики на руке сияют престижненько. Причесочка , волосок к волоску. Бородка подбрита по последней московской моде.

– О, новый сосед? Наслышан. Кирилл Раевский, – муж Юленьки протянул руку и Митя ответил, – Юля рассказала мне. Как наш дом? Понравился?

И слова, вроде, правильные. И улыбка, вроде, нормальная, но что -то в этом парне было неприятненькое. Чуял Широков и ложь и муть. Впрочем, неважно. Сосед не брат, потому и не стал Митя выёживаться, а ответил просто и по существу.

– Дмитрий Широков. Дом хороший и соседи интересные.

– Да, этого у нас в достатке. Соседей имею в виду. Может на ты, а? – ну, на ты, так на ты.

– Как скажешь, сосед, – Широков смотрел на Юлю и снова поражался ее виду.

Глаза ясные. Волосы сияют. Улыбка приветливая. И сама она, ровная, тёплая. Будто свет от нее идет. Не успел он мысли свои додумать, как Кирилл поинтересовался.

– Это твоя тачка на четвертой парковке? Знатная! Давно говорю Юленьке, надо нашу менять! – приобнял жену, – Да, малыш? Мы же купим внедорожник?

А «малыш» кивнула и прижалась щекой к груди мужа.

– Мне пора. Хорошего дня, – Широкову стало неприятно смотреть на все это, а в особенности на выражение лица Раевского.

– Пока, пока, – это Кирилл.

– До свидания, Дмитрий Алексеевич, – а это приятный голос соседки…

Уже на спуске, Митьке пришлось подслушать разговор супружеской четы.

– Юльчишка, я совсем забыл! К вечеру гости у нас будут. Человек десять, не больше. Ты уж пошурши на кухне, ладно?

– Кирочка, а как же…? У меня занятия с группой вечером. Боюсь, не успею.

– Все ты успеешь. Ты же у меня чудо! Зайдешь за продуктами? Я не смогу привезти.

– Хорошо. Я все сделаю.

До Широкова донесся звук поцелуя. Митька толкнул парадную дверь и вышел на воздух. Пока заводил машину, видел как Юля и Кирилл попрощались. Девушка побежала в одну сторону (торопилась, похоже), а Кира подошел к шикарной ауди. Пока машина шумела двигателем, достал телефон. Митька счищал снег (ночью прошел) с лобового и разговор услышал.

– Киса, вечером жду у себя. Что? Нет! Ничего не нужно. Юлька все сделает. Просто приходите и посидим. Кого? И Егора с Ульяной берите, где десять, там и двенадцать.

Митька сел в машину и поехал на «выгул девчулек».

Глава 4

То ли из-за погоды, переменчивой, невнятной, то ли из-за серого неба, но дети сегодня были не в настроении. Группа занималась сложная. Хмурые детские лица, глаза пустые. Даже не так, широко закрытые. Как? А так. Вроде бы слышат, вроде бы видят, но не реагируют.

Юленьке всегда удавалось достучаться до ребят, но сегодня все шло не так. Витя Пёрышкин сидел в углу, не хотел подойти к рабочему столу и взять в руки карандаш. Алина Бескудникова и вовсе собралась заплакать. А Саша Прокопенко дробно и настойчиво лупил по столу пластмассовой линейкой. Нервничали все.

Ну, что же… Юленьке пришлось прибегнуть к крайнему средству. Она запела. Сначала тихо потом чуть громче. Тут главное соблюсти баланс. Пела на корейском. Не удивляйтесь. Язык плавный, напевный, никому не понятный. Детки в группе, не все, но многие, знали иностранные языки и Юленька рисковать не хотела. Нужно было привлечь внимание детей незнакомым напевом и трудным языком. Получилось.

– Юлия Викторовна, а про что песня?

– Про то, что весна наступает тихо. Про то, что скоро теплый дождик смоет все сугробы, льдины и зацветут цветы. Листья появятся. Небо станет голубым, а солнце теплым.

– А на каком вы пели?

– На корейском. Меня этой песне соседка моя научила. Ирина Леонидовна, – дети потянулись ближе к Юленьке и приготовились слушать.

Время сейчас стремительное. Все торопятся, спешат. Работа, деньги, кредиты, заботы. Иной раз родителям просто некогда поговорить с ребенком. А им, детям, нравится слушать. Думаете, они любят сами поболтать? Вовсе нет. Точнее не всегда.

– А зачем? – хмурый Витя Пёрышкин вылез из своего угла.

– Да просто так, Вить. Иногда мы делаем что-то просто так, – и начала плавно рассказывать обо всем, что диктовала ей интуиция.

О цветах, о корейской морковке, о страшной рыбе-фонаре, что живет глубоко в океане. Сначала говорила сама, а потом дети принялись обсуждать между собой полученную «инфу», как выразился Саша Прокопенко.