Тойво – значит надежда. Красный шиш

Молодость и любовь – что еще нужно миру, чтобы получить хороший разгон? Во всяком случае, старость и ненависть – это уже тормоз, который замедляет мир на пути к Радости и Счастью.

Но самое важное во всем этом – чтобы никто не мешал. И зачастую этого очень тяжело добиться. Не в лесу живем, право слово, люди вокруг – и среди них обязательно найдутся те, кто сунут нос в чужой вопрос.

Будучи реалистом, даже на отдыхе Тойво был настороже. Да по другому-то и быть не могло – враги кругом. Каждый счастливый отпускной день он убеждал себя: «не враги, враги на фронте остались». Но тут же говорил сам себе: «не друзья».

Семья Лотты, потеряв свой маленький бизнес, ненароком потеряла и свой круг общения. Отец еще как-то пытался держаться, плюнув на условности и довольствуясь любой поденной работой, которая подворачивалась. Ему надо было находить средства для содержания семьи, ему некогда было отвлекаться на условности общественного мнения и прочей чепухи.

С матерью дела обстояли не так просто. Она никак не могла смириться с тем, что быть виноватым – вовсе не означает быть виновным. Ни она, ни другие члены ее семьи не были виновны ни в чем. Но перед обществом она чувствовала себя виноватой. Была в тюрьме – какой стыд! Это ее мучило, также не давало покоя то, что теперь ей уже сложно было поддерживать какие-то теплые, «задушевные» отношения с былыми приятельницами.

Свободного времени сделалось не то, чтобы очень много, но его хватало на поиски виновного. И, конечно, таковой сразу же нашелся. Виноватить каких-то далеких русских было неинтересно. Вот жениха ее Лотты – самый правильный вариант.

Если бы не он, к ним в дом не пришли бы эти проклятые комиссары. Если бы не он, не было бы этой мучительной поездки в ужасный город Буй, не было бы изнурительной работы на лесоповале. Если бы не он, не потеряли бы они своего маленького дела, когда все трудились и были счастливы. Если бы не он, не приходилось бы теперь перебиваться с «хлеба на воду».

В общем, Тойво – парень хороший, конечно, но от него одни несчастья. И надобно Лотте держаться от него подальше. Таково ее материнское слово.

Именно так она и сказала, когда ее дочь пришла домой вместе с этим Антикайненом, да еще и показала золотое колечко на пальце, якобы – обручальное.

У Лотты хватило ума не устраивать каких-то разборок и выяснений отношений. Время на это тратить было никак нельзя. Время было драгоценным. Время нужно было для счастья.

– Мама, мне уже пора самой думать о своем будущем, – сказала Лотта. – Давай, мы с тобой потом об этом поговорим.

Мама на это ничего не сказала, а ушла на кухню, откуда сразу же выбежал переживший в одиночестве долгую разлуку с хозяевами кот-британец. Теперь он научился распознавать людские настроения, и поэтому крайне редко позволял себя застать врасплох. Он-то понимал, что материнское сердце – это непознанное, это неведомое, это не поддающееся объяснению явление в нематериальном мире. Он-то догадывался, что мать – не против своей дочки, что она – не против ее выбора, что она – против того будущего, которое пугает ее. К материнскому сердцу редко прислушиваются, в том числе и сами матери.

Кот строго посмотрел на Лотту, остановившись на несколько мгновений, потом медленно, задрав хвост, прошел к Тойво, неловко переминающемуся с ноги на ногу в коридорчике, и боднул его в голень. Уж если коты бодаются, то непременно норовят угодить именно в голень. Мол, спокойно, парень, мол, семейные дела, мол, кури бамбук, а в остальном они сами разберутся.

– Здорово, приятель! – сказал ему Антикайнен и погладил по голове. – Ну, вот, я же обещал тебе, что все будет хорошо. Ты сберег этот дом – ты молодец. Такие коты, как ты – самые нужные коты в мире.

Тот же ничего не ответил, пару раз мурлыкнул и ушел по своим кошачьим делам. Кошачье племя – мудрое племя, это еще Сентон-Томпсон в «Королевской аналостанке» написал, а потом Ханлайн в «Двери в лето» развил.

Они с Лоттой ушли обратно на свою съемную квартиру, точнее – комнату, и было им хорошо. Матерей не выбирают, как не выбирают свою семью. Поэтому, какие бы ни были произнесены слова, реальность оставалась одной – нельзя не любить членов семьи, потому что в целом мире только они одни остаются самыми близкими родственниками. Действительно, уж таково оно – кровное родство.

Пошел снег, словно разделяя мир на черное и белое. Черное – то, что укрыто снизу, белое – то чем все это укрыто. Не копай – и не доберешься до черного.

– Ты слыхала когда-нибудь про Зов Полярной Звезды? – спросил Тойво, смотря, как на потолке мерцает отражение пламени, пробивающееся через отверстия на дверце печке.

– Нет, – сказала Лотта, тоже вглядываясь в игру отражений.

Антикайнен кротко вздохнул и подумал, что все это ерунда. Зов, Полярная Звезда – все. Главное – блики огня на потолке, медленно падающий снег за окном, тишина в целом свете. А самое главное – это то, что на его плече сейчас покоится голова самой дорогой ему женщины, а рядом покоятся ее остальные волнующие части тела.

– И что это? – спросила Лотта.

– Что? – удивился Тойво.

– Ну, зов какой-то.

– Не знаю, – ответил он.

– Расскажи, – потребовала она.

– А ты меня потом позовешь? – без тени улыбки спросил Антикайнен.

– Тебя и звать не надо – ты сам приходишь, когда считаешь нужным.

– Только не выгоняй меня.

Лотта приподнялась на локте и внимательно посмотрела Тойво в глаза. На фоне окна, светлого от идущего за ним снега, он мог видеть только ее силуэт, но и этот вид был волнующим и притягательным. Как Зов Полярной Звезды.

– Ладно, – сказала она. – И ты меня никогда не бросай.

– Я без тебя жить не могу, – ответил Тойво и, стараясь избежать ненужного пафоса, пожал плечами. – Вот и договорились.

– Теперь про Зов расскажи.

Когда-то, будучи еще газетчиком у Куусинена в редакции, он читал об этом явлении. Все, конечно, на грани предположений и за гранью домыслов, но интересно. Дело было в Северном сиянии – таком вот природном явлении, пленительная красота которого сравнима была, разве что с молнией. Но молния – это миг, а сияние – это вечность. В смысле, когда смотришь на зеленые, синие и красные сполохи, переливающиеся на небе, время теряется и перестает ощущаться напрочь.

Застыл взглядом – и бац, вдруг, услышал странные голоса, удивительные звуки, чарующее пение. Присмотрелся – а там ангелов целое небо и прекрасные женские лица между ними. Ой, какие они манящие, влекущие и многообещающие! Конечно, неизвестно, что можно от ангелов ждать, но вот от женских лиц всегда ждешь таких же прекрасных женских тел. Вероятно, даже, нагих.

И вот уже очарованный видениями человек идет маршрутом на север и теряется на безбрежной снежной пустыне. Сияние – возьми, да и угасни. Движущийся строго на север человек сразу же приходит в себя, но поздно. Тут ему и конец, в смысле – замерзает с концом. До полного трупного окоченения.

Вероятно только отвыкшие от женского общества путешественники попадаются на такой Зов, хотя, может быть, и определенные женщины, которые, вроде бы и не женщины вовсе.

Поморы такое состояние называют «мерячка», а эскимосы – «зов Полярной звезды». Второе название, конечно, гораздо романтичнее.

Конечно, без красивых легенд тут не обходится. Например, индейцы северных территорий Канады и сочувствующие им эскимосы Аляски считают, что все души умерших улетают в небесный дворец, над которым горит Полярная звезда. Для живых людей этот дворец невидим, но иногда его обитатели открывают окна для проветривания, свет из них падает на облака, и его видят люди, копошащиеся в снегу в Канаде или Аляске – это полярные сияния.

Но не все так просто: когда верхние боги открывают окна в своем дворце, это значит, что они в этот же самый момент призывают к себе души еще живых людей, и человек, услышавший этот зов, идет ему навстречу в свой последний путь к Полярной звезде, как водится, строго по азимуту.

Сообщалось в газете и о более жутких случаях, когда почти все население эскимосского или индейского поселения внезапно говорило друг другу «Хау!» и бросало свои дома, маленьких детей, даже горящие очаги и уходило словно на чей-то зов в белое безмолвие. Там в белом безмолвии они таились некоторое время, а потом выходили обратно – белые и безмолвные, потому что не успевали дойти до Северного полюса, а Сияние закончилось.

Кое-кто утверждал также, что люди, охваченные мерячкой, уподобляются зомби – выполняют любые команды, а если в таком состоянии человека ударить ножом, то нож не причинит ему вреда, и очень может быть, что сломается. А человека с ножом все равно посадят в тюрьму – нефик с ножом на обкумаренных бросаться!

Здесь Тойво сделал паузу в своих пространных рассуждениях и вспомнил, как шли на дело парни из «Револьверной оппозиции». Их воля, словно бы, была не их воля. «Теперь все будет иначе». Чьи слова они говорили?

Впрочем, что там с Зовом Полярной Звезды?

Красивая сказочность в норвежских народных легендах говорит, что полярное сияние – это небесный танец душ умерших девственниц. Вот уж, поистине, искрометные и зажигательные танцы! Вероятно, они и есть те лица, что мнятся «ходокам» на север, а ангелы промеж них на бубнах играют.

Вообще, это муслимы имеют навязчивое посмертное желание оказаться среди девственниц. Может, «мерячке» подвержены люди, предрасположенные к той или иной религии? Бывают же люди, предрасположенные к полноте, а тут – имеющие стойкую тягу к каким-то посмертным девственницам.

Но эскимосы, те, что с Аляски из отдельно взятого населенного пункта Пойнт Барроу, а также канадские индейцы отдельного племени Лиса в Висконсине не особо доверяют своим братьям, рассуждающим про «небесные дворцы», а говорят: «Это, бляха муха, привидения мертвых врагов. Или свет фонарей, которые несут духи, ищущие души умерших охотников». Потому, кочумай, пацаны, и бойся.

Есть еще точка зрения австралийских аборигенов, но ей, пожалуй, можно пренебречь: какое Северное Сияние в Австралийском буше? Разве что сидят аборигены, все синие, в кустах, точат свои бумеранги и видится им что попало. Рядом кенгуру и дикие собаки динго валяются на сухой выжженной солнцем земле и дрыгают ногами от смеха.

Но пес с ними, с бухими аборигенами, с темными эскимосами и дремучими индейцами – в последнее время все больше цивилизованного народа попадает под очарование Полярной Звезды.

Вот – русские, жадные, бесцеремонные, беспринципные. Это про купцов, которые поехали Грумант осваивать. Осваивают, осваивают – все им мало. А на носу не темные века, а просвещенный 1792 год, надо иметь понятия. Промысловая шхуна купца Рыбина не успела вовремя в Мурманск уехать, задержалась возле берегов.

Получите Северное Сияние во всю ширь небосвода!

Купеческий сын Алексей последнюю неделю все время в каюте лежал, потому что цинга на него напала – папаша не озаботился запастись нормальной едой перед рейсом, экономил, паскуда. Но в момент, когда пляски девственниц на небе под ангельский аккомпанемент достигли своего цветового апогея, он вышел на палубу и, не мешкая, выбросился за борт.

Промысловики только диву дались.

Ну, а Алексей, презрев свое недомогание, в хорошем темпе по-собачьи поплыл на север. И так быстро у него это получалось – словно всю жизнь собакой был! Товарищи по шхуне опомнились, конечно, и начали метать в него прицельно спасательным кругом, потому что в целях купеческой экономии он тоже был в единственном экземпляре на борту.

Да где там попасть! Уворачивается Алексей и все дальше плывет, все на север, того и гляди к Северному полюсу прибьется.

Но тут кто-то меткий достал пловца таки! К сожалению, не спасательным кругом, а тем, что подвернулось под руку – пудовой гирей для взвешивания освоенного богатства Груманта.

В общем, спасти несчастного Алексея не удалось.

Все закручинились, а Грумант переименовали в Шпицберген.

Или другой случай на другом полюсе с другим людьми.

Дело было у берегов Антарктиды. Судно «Бельжика» под командованием Жерлаша де Гомери с какого-то перепугу осталось здесь на зимовку. На дворе стоял 1898 год, всему экипажу раздавали витамины против цинги и алкоголь по выходным против скуки. Против женщин, а, точнее, против их отсутствия, ничего не раздавали. Пингвины бегали вокруг судна и показывали экипажу кукиши. Цель зимовки была загадочна, но капитан знал, какую цель преследовать и что нужно при этом исследовать. Кого попало Жерлашем не назовут и не разрешат командовать «Бельжикой».

Но тут на окрестности упала полярная ночь, пингвины разбежались по своим делам, и в небе замерцало полярное сияние.

«Ага!» – торжествующе закричал один из членов экспедиции молодой норвежец Толлефсен. – «Это мне как раз и надо!»

Он стремглав перепрыгнул через борт и убежал по льду в сторону полюса. Вероятно, он не был исключением среди всех предыдущих очарованных, и помчался к Северному полюсу. Его путь лежал то ли через лед, океан, экватор, всякие австралии-китаи напрямик, то ли через, собственно говоря, Южный полюс. Капитан Жерлаш растерялся и позабыл определить направление.

А тут, в довершение ко всему этому недоразумению, еще один матрос хотел последовать за Толлефсеном, но оказался не настолько расторопным, что его сняли с фальшборта метко пущенным гарпуном. Про норвежца и думать забыли: пусть бежит себе, куда хочет. Этого же матроса принялись вязать, но тот проявил нечеловеческую силу, вырвал из себя гарпун, разорвал все веревки, отобрал у набежавшего штурмана топор и воткнул его ему в голову.

Обычный человек от топора в голове непременно помер бы, да штурман – это не человек. Он очень расстроился и выбросил матроса прямо на Южный полюс, там тот и повис, израненный гарпуном, веревками и укусами коллег.

Вот какие ужасы творятся на материке Антарктида. А все оно – Северное сияние!

После таких событий развелось очень много исследователей, которые принялись писать очень много исследований. Иногда они, все, как один, начинали сообщать, что странное состояние охватывало почти все население целых поднадзорных им поселков: люди синхронно начинали повторять движения друг друга, причем как находящиеся в домах, так и на улице; словно по команде пели на разных языках, даже на тех, которых они не знали. Иногда население образовывало нечто вроде хоровода и безостановочно, до изнеможения, ходило по кругу. Вывести их из подобного состояния было почти невозможно.

Исследователи били тревогу: Полярное сияние всех нас заставит плясать под свою дудку! Они начали изучать формы сияний и пришли к выводу: этот странный психоз начинается с появлением некоторых форм полярных сияний, особенно ярких и пульсирующих, и прекращается с их угасанием.

Также очень сильно влияет изобилие алкоголя и его отсутствие.

В начале 20 года загадочным явлением заинтересовался академик Владимир Бехтерев, особенно после того, как получил сообщение от бывшего ссыльного Григорьева, врача по специальности, до революции проживавшего в районе Ловозера на Кольском полуострове. Григорьев рассказал о своих наблюдениях спонтанного возникновения мерячки среди местного населения, выяснил, что эти вспышки возникают одновременно в соседних поселениях, и однозначно связал это с появлением полярных сияний.

Будучи руководителем петроградского Института мозга, Бехтерев, не долго думая, направил в Заполярье экспедицию во главе с профессором Александром Барченко. И на сегодняшний день экспедиция была в разгаре. Барченко присылал ежемесячные отчеты, вселяющие определенные надежды.

Еще будучи в поездке в приснопамятный Буй вместе с бехтеревским ученым Тынисом, тот что-то распространялся о том, что с помощью мощных коротковолновых передатчиков, а также ионосферных радаров, находящихся в полярных районах, можно создать не только искусственное Полярное сияние, но, промодулировав сигнал определенным образом, вызвать на поверхности Земли низкочастотные биоактивные электромагнитные поля, обладающие психотронным воздействием на человека. Причем в заранее заданном районе.

Например, в квартире Элоранта.

В самом деле, крайне наивно верить, что Тынис тогда совершенно случайным образом оказался пососедству. Выстраивается связь: «Револьверная оппозиция» – Тынис – Бехтерев – Бокий – пропавшие деньги.

Тойво отвлекся от своих размышлений – оказывается, он уже давно молчал, а милая девушка Лотта – давно спала. Полумистический рассказ о Северном Сиянии сыграл роль сказки на ночь.

Конечно, у Антикайнена был свой несколько предвзятый подход к своему старому знакомцу Глебу Бокию, но пусть уж Куусинен решает: к чему можно отнестись с известной долей доверия, а что можно упустить. Они вращаются одних кругах, у них информации больше.

Если товарищ Глеб «тиснул лавы», то обратно их у него уже не получить. Это не может быть поставлено под сомнение. Вот только зачем ему нужны деньги помимо партийной кассы? Осуществить переворот и взять власть? Вполне вероятно. Но власть эта будет сугубо над ограниченным кругом людей, и где гарантия, что вскорости не придет какая-то другая контрвласть? Тойво казалось, что Бокию нужно нечто большее, не ограниченное человеческими рамками.

Куусинен говорил, что будет мятеж – пустой и показной. Если так, то часть денег, конечно, может всплыть именно там, чтобы снять всякие подозрения с влиятельных лиц. Но если брать, как исходную точку, вовлечение в это дело товарища Глеба, то правильнее предположить, что он будет реализовывать деньги под что-то другое. Под что?

Да, хотя бы, под то же Полярное Сияние. Мир материальный напрямую зависит от другого мира, который не вполне материален. Если иметь влияние на тот, другой мир, то не возникнет никакого труда в управлении этим. Это уже переходит человеческие рамки. Бокий вознамерился стать богом?

Тойво вздрогнул от этой мысли. Он считал, что и так нынешний порядок диктуется не Господом, а Самозванцем. Товарищ Глеб тоже в этом убежден. Неужели он хочет стать еще одним Самозванцем?

How each of us decides

I've never been sure

The part we play

The way we are

How each of us denies any other way in the world

Why each of us must choose

I've never understood

One special friend

One true love

Why each of us must lose everyone else in the world

However unsure

However unwise

Day after day play out our lives

However confused

Pretending to know to the end

But this isn't truth this isn't right

This isn't love this isn't life this isn't real

This is a lie.

The Cure – This is a Lie -

Как каждый из нас решает,

Я никогда не был в этом уверен,

Роль, что мы играем,

Путь, на котором стоим?

Как каждый из нас отвергает любой другой путь в мире?

Почему каждый из нас обязан выбрать,

Я никогда не понимал,

Одного особого друга,

Одну истинную любовь.

Почему каждый из нас обязан терять других в этом мире?

Однако неуверенные,

Однако неразумные

День за днем мы обыгрываем свои жизни

Однако растерянные

Притворяемся, что знаем концовку.

Но это неправда, это неправильно,

Это не любовь, это не жизнь, это не по-настоящему.

Это ложь.

Перевод.

3. Кронштадский мятеж.

Новый 1921 год показал, что Советская Россия, перешагнувшая свою трехлетнюю годовщину, вполне может достичь и пятилетнего юбилея, и семилетнего и даже прочих по порядку. По крайней мере, планы на это строились. Но эти прогнозы сами по себе были неважны, важно было то, что в них начал верить весь народ. Да что там народ, в это начали верить даже враги народа, внутренние и внешние.

Неделя с Лоттой оказала на Антикайнена такое действо, что он был готов претерпеть и другие лишения, лишь бы только его мечта воплотилась в жизнь. Он продолжал обучаться в Школе Красных командиров, также продолжал сам обучать курсантов. В 22 года было еще много того, что хотелось бы узнать. Даже больше – система подготовки офицерского состава постепенно возвращалась к методике, установленной еще в царские времена. Бить врага лихим кавалерийским наскоком и криками «ура» выглядело все менее реальным.

Тойво с удовольствием отдавался учебе. Учебный процесс теперь он воспринимал, как подготовку к своему дезертирству. Именно такое определение, как бы оно не было неприятно, на самом деле и должно было отражать его намерения.

Антикайнен несколько раз встретился с Куусиненом, поделился с ним своими размышлениями, с удовлетворением отметив про себя, что заставил своего старшего наставника удивиться. Отто ни разу не возразил, тем самым придав Тойво уверенности в логичности своих выводов.

А в середине зимы Куусинен поделился новой информацией.

– Ну, вот – дожили, – сказал он. – В ОГПУ будет создан новый отдел.

Тойво пожал плечами: подумаешь, какая важность! Объединенное Государственное Политическое Управление – тоже само по себе нововведение. Вроде бы такого управления нет, а есть ГПУ, но оно уже вовсю начинает разрабатывать свои новые цели и задачи в соответствии с новым, так сказать, политическим моментом. Советской России – быть!

Гораздо позднее под созданную структуру подведут Конституцию СССР от 21. 01. 1924 года, где в ст. 61, гл. 9 напишут:

«В целях объединения революционных усилий союзных республик по борьбе с политической и экономической контрреволюцией, шпионажем и бандитизмом учреждается при Совете Народных Комиссаров Союза Советских Социалистических Республик Объединенное Государственное Политическое Управление (ОГПУ), председатель которого входит в Совет Народных Комиссаров Союза Советских Социалистических Республик с правом совещательного голоса».

– Атеист Дзержинский подписал у другого атеиста Ленина постановление о создании при ОГПУ специального отдела, мистического.

– Так-таки и мистического? – удивился Тойво.

Еще и ОГПУ нету, а уже какие-то мистические отделы создаются – странно это как-то.

– Ну, на самом деле, конечно, никто не станет так в открытую обзывать подразделение, где будут заниматься сверхъестественными изысканиями, чтением мыслей на расстоянии и колдовством. Его наименование будет для конспирации таким: «Шифровальный отдел». И баста, карапузики.

ОГПУ еще нет, шифровальный отдел не создан, на какие же средства Барченко отправился в Ловозеро?

– Спрашивать, кто будет этим делом руководить, полагаю, бессмысленно, – сказал Тойво.

Только что сбросивший с себя должность полпреда ВЧК Туркестанского фронта, Бокий, наконец, будет заниматься делом по «душе», или что у него там вместо нее. Конечно, теперь он начнет подбирать себе кадры, и эта мысль несколько встревожила Антикайнена.

– Чего закручинился? – поинтересовался Куусинен, от которого не скрылось перемена настроения Тойво.

Тот вздохнул и, немного замешкавшись, ответил:

– Как бы сделать так, чтобы товарищ Бокий не был слишком навязчивым в требовании работать на него?

– Никак, к сожалению.

С тем и распрощались. Догадки Антикайнена обретали все более реальные формы, оставалось только ждать такого же от догадок самого Куусинена.

Не прошло и полгода, как предсказание Отто сбылось: 1 марта 1921 года разразился мятеж.

28 февраля в Кронштадте 14 тысяч моряков и рабочих выступили против власти коммунистов, была принята Резолюция: вернуть гражданские свободы, признать политические партии, провести новые выборы в Советы. Какие-то дурацкие лозунги для стихийного бунта. Если же он был не стихийным, то каким же образом удалось склонить на сторону восстания пришедших в Военно-Морской Флот новобранцев из числа крестьян и, так сказать, пролетариата?

Им-то политика всегда была до одного места. Может, продовольствия не хватало? Или дисциплина была чрезмерной – такой, что терпеть было невмоготу? Или какие-то до сих пор дремавшие классовые противоречия?

Вот краснофлотский паек той зимы: 1,5 – 2 фунта хлеба, четверть фунта мяса, четверть фунта рыбы, четверть – крупы, пятая часть фунта сахара в одну матросскую харю. Перевод фунтов в граммы показывает, что с кормежкой дело обстояло вполне приемлемо: 1 фунт равнялся 400 грамм. И все на один день!

Питерский рабочий имел в два раза меньше, а в Москве за самый тяжелый физический труд рабочие получали в день чуть больше полфунта хлеба, пятидесятую часть фунта мяса или рыбы и сороковую часть фунта сахара.

У краснофлотцев лицо добрело, а излишки фунтов отдавались продажным девкам, чтобы те тоже отдавались течению скоротечных матросских романов. Также можно было меняться с кем-нибудь на что-нибудь. Например, на сы-ма-гон.

В матросы была очередь. А если какой-нибудь историк говорит, что туда молодых крестьян и пролетариев насильно загоняли, то плюньте ему в глаз. Любой крестьянин за лишний фунт удавится, или удавит – уж такое у этого крестьянина испокон веку нутро крестьянское. Он на грамм может наплевать, но не на фунт!