Тойво – значит надежда. Красный шиш

Тойво и Тынис вышли из дома колдуньи и отправились, куда было указано. Ну, теперь у них было железное алиби: поступить так, как сказала им женщина с целью полнейшего излечения.

Они обогнули старое кладбище с обвалившимися досками на двускатных могилах, приметив на полпути к ламбушке старую высокую раскидистую иву. Здесь они и наметили обустроить свой ночлег, здесь они и задумали дать последний и решительный бой, коли дело дойдет до этого.

Молодой Тойво Вяхя расположился в ближайшем леске, всего метров в тридцати к северу от ивы. Скрытно ночевать в лесу ему было не привыкать, но сейчас почему-то чувствовалась некоторая неуверенность, граничащая с опаской.

Он знал, что пришли они сюда втроем, а уйдут вдвоем. Или, быть может, вчетвером. Откуда была такая уверенность – пес его знает. Но она была, и единственно, чего не было – знания, кто здесь останется, или кто может появиться.

9. Ночь Ивана Купалы в Карелии.

День, предшествующий праздничной ночи, всегда тянется дольше обычного. Так казалось всем, кто собирался ближе к полуночи развести костер, а перед этим напиться пьяным и купаться в озере, чтобы потом скакать над огнем, как зайцы. Уж таков праздник Юханнус, уж так тешит себя молодежь, ссылаясь на обычай предков.

Для Тойво и Тыниса время после посещения колдуньи пролетело, словно на гидроплане, виденном во времена Видлицкого десанта. Едва они на окраине кладбища завершили все приготовления, как в Панисельге запели праздничные песни. В Ведлозере пели уже давно, стройные голоса далеко разлетались по-над озером.

– Эх, девки купаться уже пошли! – сказал, прислушиваясь к песням, Тойво.

– Голые девки! – дополнил его слова Тынис.

– Ага, а где-то в кустах прячутся голые парни.

Оба вздохнули и присели возле небольшого костерка, на котором в котелке побулькивала выловленная наспех рыба из расчета две штуки на рыло. Эстонец побросал в рыбный суп разрезанную на куски картошку, добавил лука и плеснул немного водки.

– Вот теперь что-то наподобие ухи, – сказал он.

– Да, – согласился Тойво. – С вареной картошкой.

В соседнем леске Вяхя тоже расположился перекусить: достал колбасу и черный хлеб и несколько сваренных вкрутую яиц. Ни лука, ни, тем более, чеснока, он себе позволить не мог – так его могла учуять любая собака, а он привык, как контрабандист на деле, сохранять нейтральный запах. Клюквенный морс помог нехитрой снеди провалиться в желудок и там успокоиться. Все, теперь можно делать вещи. В Юханнус, конечно, нужно веселиться и праздновать, но теперь для него наступала новая жизнь, ради которой придется жертвовать своим досугом.

Как и любое дитя того века молодой Тойво был наслышан сказок про lempo (бесов), hiisi (леших), syotar (кикимор), которые в ночь на Юханнус имеют большую силу и влияние на людей. Удивительно, но именно lempo и была та «нечистая сила», которая сродни lempi – любви. Почему так? Объяснить мог только запрещенный для поминания церковью экстремал из Каяни Элиас Леннрот. Но Вяхя про собирателя Калевалы практически ничего не знал.

Антикайнен предупреждал его, что может мерещиться и мниться всякая чертовщина, но на это если и стоит обращать внимание, то бояться, как раз, не стоит. Он в засаде, то есть, конечно, в резерве, и на него последняя надежда, если что-то у исследователей пойдет не так. Главное – дело, эмоции – потом. Так будет в Коммунистической Партии.

Эстонец и Антикайнен похлебали ушицы, но переваренная картошка придавала ей вкус, который несколько оттенял аромат настоящего рыбацкого блюда. Разве что, водка, выставленная Тынисом, слегка его, этот аромат, компенсировала.

– Вообще-то, на такое дело со здравым рассудком идти не рекомендуется, – сказал эстонец.

– Это почему? – искренне удивился Тойво.

Конечно, он знал, что для «контактов с потусторонними силами» люди, специализирующиеся на этом, ели грибочки, вдыхали дым и еще каким-то образом вгоняли себя в транс. Или, что было более правильно, выгоняли себя из реальности. Но люди эти и выглядели специфически, и поведение у них было, что надо – психи, одним словом.

Антикайнен же хотел как можно дольше сохранять здравомыслие, потому что только здравомыслящие люди способны отправиться к черту на кулички и пытаться заглянуть за ту сторону зеркала.

– Я препараты принимать не намерен, – сказал он.

– И я тоже, – слегка задетый, отреагировал Тынис. – Водки надо выпить.

– Водки надо выпить, – тут же согласился Тойво, чем очень удивил своего компаньона: поллитровка на двоих – детская доза.

Ближе к полуночи где-то завыла собака. Гуляющие возле жарких костров люди ответили на вой. Конечно, они не завыли, просто принялись громко хохотать, словно подзадоривая себя и своих друзей. Настала пора им прыгать через огонь, бултыхаться в воде и предаваться разнузданному веселью, коему позволительно было увлекаться только один раз в году.

Тойво, одев рукавицы, ссыпал пылающие угли костра в начертанный им самим возле ивы знак «Валькнут», в то время, как Тынис подсоединил свою шайтан-машину к небольшому щелочному аккумулятору. В сравнении с прошлым разом устройство приобрело более законченный и компактный вид: ни тебе динамо-машины, ни толстых проводов, да и осциллограф сделался размером с два коробка спичек. Разве что зеркала, выполненные из отшлифованных медных листов, остались прежнего размера.

– В общем, поступаем, как было оговорено: сначала я фиксирую изначальное состояние всего окружающего нас электромагнитного эфирного поля, потом включаю рубильник, – сказал Тынис. Принятая водка способствовала подъему у него энтузиазма.

– Договорились, – ответил Тойво и встал спиной к дереву. Водка слегка туманила ему голову. – Валяй. Я готов.

Эстонец склонился над осциллографом, потом отошел к лежащему возле костра планшету с бумагами.

Антикайнен хотел сделать ладонью отмашку, мол – поехали, но тут ощутил прикосновение к своей руке, словно чьи-то пальцы легко пробежали по его запястью. Он повернулся в ту сторону, но никого не увидел. Разве что за стволом старого дерева кто-то спрятался? Тойво пошел вокруг ивы, но вернулся на прежнее место, никого не встретив. Над головой чуть заколыхались ветви – и в них никто не укрылся, даже вороньих гнезд нету.

Он пожал плечами, полагая, что ему все показалось, как, вдруг, кто-то резко и сильно дернул его за рукав рубашки.

На этот раз ему удалось в последний момент заметить маленькую, совсем детскую ручку, стремительно укрывшуюся за стволом. Предположить, что детские руки сами по себе летают здесь в окрестностях и дергают путников за одежду, пусть, даже, вблизи древнего кладбища, значит сдаться дурману от выпитой водки. Если есть рука, значит, есть и ее хозяин. Или – хозяйка. Вытурили от праздничного костра подростка, чтобы он под ногами не путался у более взрослых парней и девок, вот подросток этот и хулиганит в меру своей сообразительности.

Тойво сделал несколько шагов от дерева и действительно заметил маленькую девочку в светлом платьице, босоногую и простоволосую. Она находилась в десятке метров от ивы. Стремительная!

– Шла бы ты домой, деточка, – сказал ей Антикайнен.

Она не ответила, только пальцем поманила: сюда иди!

Больше делать нечего – только ко всяким незнакомым детям приближаться! Тойво отрицательно мотнул головой, но каким-то образом оказался подле нее.

– Чего тебе? – спросил он и упал наземь. Девочка, пристально глядя ему в глаза, испустила такой истошный визг, что и боевой конь Тухачевского копыта бы откинул.

Что-то цеплялось за его руки, что-то удерживало его ноги, на горле смыкались детские ручки. Что за чепуха! Тойво перекатился на спину и увидел перед собой далекое звездное небо. Высокая трава и корни, будь они неладны, цеплялись за него, как живые. Но на самом деле это он за них зацепился, даже запутавшись слегка. Надо подниматься на ноги, а то и уснуть недолго: уютно так лежать, оказывается. Словно медленно проваливаешься в почву.

Да не в почву, а в старую могилу – вон, уже и гроб еловый, ветхий, как вечность, распадается под его спиной, и истлевший огромный, как великан, мертвец, весь завернутый в березовую кору тянет к нему свои когтистые пальцы.

Что-то сделалось совсем неуютно, надо это дело прекращать! Тотчас же, словно из ниоткуда, перед ним возникло лицо девочки: синие губы, ввалившийся нос, глубоко запавшие, мерцающие красноватым огнем, глаза и маленькие острые зубки. Тойво еще успел предположить, что странный ребенок может быть вовсе не ребенком, а одной из представительниц «дивьего» народа, как эти самые зубки, превозмогая все его попытки уклониться, вцепились ему в щеку.

Ну, ладно, девочка, кто бы она ни была, все свое внимание сосредоточила на укусе. Значит, можно подняться на ноги, а потом действовать по собственному желанию и исходя из полученной степени свободы. Тойво, вновь обретя вертикальное положение, стиснул правой рукой тщедушное горло нападавшей, а левой ухватился за болтающиеся щиколотки ее ног, сжав их вместе. Фу, ну и запах изо рта у ребенка!

Вообще-то, «ребенок» – понятие относительное, стало быть, ни коим образом не заслуживающее снисхождения. Тойво сдавил правую руку в кулак, ощутив и услышав, как треснули под его хваткой позвонки. А левой дернул, что было сил, и оторвал девочке голову. Точнее, оторвал туловище от головы, широко размахнулся и выбросил его прямо на середину ближайшей ламбушки.

Чьи-то когтистые перепончатые лапы перехватили тело возле самой воды, чьи-то клыкастые челюсти перекусили его пополам, а потом все булькнуло и стихло.

Антикайнен вздохнул и сам отправился к озерцу, чтобы отмыть от себя замершую в мертвой хватке голову девочки. Он шел-шел, пока не утомился – ламбушка не приближалась. Вообще-то, конечно, можно было и оторвать от себя то, что осталось от его недоброжелателя, но терять кусок щеки – уж очень не хотелось.

Разорвав напополам носовой платок, он обернул лоскутами пальцы своих рук и, ухватившись одними за нижнюю челюсть, другие просунул под верхние зубы ребенка. Голова не без труда отделилась от его скулы. Тойво подбросил ее вверх и ловко пнул, как мяч. Она полетела в сторону недосягаемого озерца, сверкнула глазами, сказала басом: «Спасибо» – и пропала из виду.

Тут же под ногами всплеснулась вода. Оказывается, дошел-таки до ламбушки. Антикайнен попятился на берег и встал на колени, чтобы умыть лицо. Поверхность озерца была, как зеркало. В ней он отражался практически без искажений. Только выглядел каким-то совсем взрослым. А вот милая Лотта, которая тоже отражалась в воде, была такой же, как всегда: молодой и красивой, с задорной улыбкой на устах. И еще один человек был виден, только он не мог никак определить, кто это? Бокий? Нет. Черты лица были смазаны, словно тот, другой, был где-то в глубине. Без сомнения, он его раньше видел, вот только никак не мог вспомнить.

Тойво умылся, мимолетом удивившись, что никаких следов от укуса на щеке не осталось. Задерживаться на берегу он не собирался, поэтому повернулся назад.

Почему-то, несмотря на типичную для этих мест «белую» ночь, сделалось темно. Только угли на Валькнуте алели, указывая путь к дереву. Он подошел к стволу ивы, прислонился к ней рукой, ощущая неровность коры, словно увиденные им в отражении морщины на своем лице.

Вдруг, сзади раздался дикий женский крик. Тойво мгновенно обернулся и едва успел уклониться в сторону от выбежавшей откуда-то из темноты совершенно обнаженной и очень бледной женщины с распущенными волосами. Размахивая руками, она пробежала, едва его не задев, не переставая кричать.

Через несколько секунд вопль оборвался, осталось только едва слышное скуление где-то за деревом. Антикайнен осторожно выглянул из-за ивы: женщина сидела спиной к нему на корточках, обняв себя руками, и дрожала, как от холода. Звуки, издаваемые ей, были похожи на жалобы побитой собаки.

Тойво выставил перед собой руку и медленно пошел к ней, готовый немедленно реагировать в случае возникновения какой-то опасности. Он тронул женщину за плечо.

– Что с тобой? – спросил Антикайнен.

Она мгновенно перестала дрожать и скулить, посидела так с пару секунд и начала медленно оборачиваться. Тойво попятился назад, ожидая увидеть то, что уже видел у псевдо-девочки: синие губы, ввалившийся нос, глубоко запавшие, мерцающие красноватым огнем, глаза и маленькие острые зубки. Но ничего этого не было и в помине. Вообще ничего не было. Словно бы у женщины вместо лица была подушка.

– Так не бывает! – зачем-то зашептал Антикайнен. – Ты же чем-то кричала! И еду головой нужно есть.

Безлицая женщина начала подыматься, следует заметить, совершенно бесстыдно: прочие ее органы очень даже были в полном порядке. Внезапно лик ее стал меняться, словно изнутри вспучивались одно за другим разные лица, чередуясь в последовательности.

Тойво опасливо поморщился и попытался вглядеться пристальней. Зачем он это сделал – неизвестно, но зачем-то сделал. И даже начал различать чьи-то образы – да что там образы – какие-то зарисовки из людской жизни.

Он увидел дачный поселок. Это была, так называемая, «Дачная коммуна» в Кучино. Никогда не быв там и даже не слышав о ее существовании, Антикайнен был уверен, что это именно Кучино. А вон, черт бы его побрал, поэт Андрей Белый, распушив усы, в дырку в заборе подглядывает. Сам собирает чемоданы, чтобы ехать в Германию к жене Асе, а туда же – любопытствует!

Ага, есть за чем смотреть: девушки, одна краше другой, в чем мать родила, ходят кругами вокруг столиков с выпивкой и лакают водку из стаканов. И есть кто-то, на кого смотреть вовсе не хочется: унылого вида мужики, в отличие от девушек, не совсем в чем мать родила. Их отвисающие пузики и дряблые грудные мышцы кажутся предметом туалета, которого явно не было при рождении.

А вот это как раз Бокий собственной персоной. Поджарый и жилистый, на правах хозяина обходит гостей. Понятное дело – дача-то его. И сейчас будет оргия, все, как когда-то на Черной мессе возле Каяни (см также мою книгу «Тойво – значит «Надежда» – 1). Так это и есть месса, только зачем она товарищу Глебу, если он сам Мессир? Вопрос правильный, вопрос определяющий, вопрос, который и есть ответ.

Образы, странно проступающие в безликом лице женщины, замельтешили, принялись очень быстро вспучиваться, словно при кипении, потом начали затухать, все более окрашиваясь в багровые цвета. Тойво даже непроизвольно склонил свое лицо, чтобы приглядеться, как, вдруг, голова голой дамы лопнула, будто зрелый арбуз, упавший со стола на пол.

Кровавые брызги полетели по сторонам, веером орошая все вокруг. Антикайнену залило кровью глаза, забило кровью нос, затекло кровью в уши, склеило кровью рот. Блин, много крови! Снова бы надо в ламбушке умыться, так куда идти-то?

Тойво замотал головой из стороны в сторону, как ретивый жеребец, пытаясь пальцами отодрать сгустки чуждой живицы с глаз и носа. Дышать, дышать, ему надо сделать вдох! Ему надо сделать выдох! Выдох-то он, как раз и сделал всем, чем можно выдохнуть, в том числе – и ртом.

Оказавшись на земле, он судорожно глотал ночной воздух, радуясь жизни, входившей в него с каждой новой порцией кислорода. Через несколько мгновений жизнь потребовала сделать еще что-то, помимо вдохов-выдохов. Например, отойти назад к дереву, которое, как помнилось, было всего в нескольких шагах где-то позади.

Тойво попятился на четвереньках и уткнулся в ствол, на который можно было опереться, который мог защищать тыл в случае опасности. Как дерево Иггдрасиль – Вечный Ясень, ясен перец! Если уж брать такую параллель, почему бы не вспомнить, что на Иггдрасиле был распят Один.

Эта перспектива не устраивала Антикайнена донельзя. Он принялся лихорадочно тереть руки о бугорчатую кору дерева, пытаясь выскоблить чужую кровь, и неожиданно обнаружил, что уже и видит хорошо, и слышит – прилично, и вообще – ничего от взорванной головы женщины на себе не чувствует. Вот, шайтан!

Едва он вздохнул спокойно, уверовав, что организм у него работает в прежнем функциональном режиме, как несколько пар рук дернули его за одежду, да так сильно, что он потерял равновесие. Но упасть на землю ему было не суждено: руки прочно удерживали его в таком положении и даже повернули горизонтально, явно собираясь куда-то нести.

Руки редко бывают сами по себе, а если и бывают, то, в основном, они при этом довольно безжизненные. К этим рукам прикреплялись вполне людские тела, мужские и женские. В черных одеждах, чем-то напоминающих рясы, мужчины – безбородые, женщины – простоволосые, глаза пустые, от макушки каждой головы куда-то отходит призрачный и тонкий отросток, еле-еле просматриваемый.

Они несли Тойво куда-то, и он ощущал, что походка у носильщиков – того, прыгающая какая-то. Словно бы, ноги у них вывернуты коленями назад, как у козлов и козлих.

– Беее! – дружно сказали люди в рясах, не поворачивая, впрочем, голов к своей жертве.

Антикайнен подумал, что эти люди – не те, за кого они себя пытаются выдать. Это не козлы, потому что он повидал в своей жизни настоящих козлов. Пан, к примеру, настоящий козел. Козлы – твари полезные, если подразумевать под словом «тварь» – творение Господа. Эти же субъекты – козлища.

Позади осталось Вечное дерево, позади остались алые треугольники Валькнута, что же там впереди? Впереди была пелевинская пустота (есть, говорят, такой писатель – Пелевин).

– Куда вы меня тащите, подлые предатели? – спросил Тойво, и звуки собственного голоса придали ему уверенности.

– Веее! – неожиданно заблеяли козлища, хотя Антикайнен не ожидал от них ответа. – Виии!

– Вий? – подсказал им человек.

– Агааа, Виий! – согласились они и дружно закивали головами.

Ну, вот, приплыли. Опять Вий, опять зеркала – без них он не может ви-деть. Но кругом кромешная темнота, только он, козлища и белый силуэт женщины с лопнувшей головой. Судя по всему к нему они и направляются. Та застыла мраморной статуей, как и подобает безголовому человеку, не шевелясь. Ну, ладно, пора прекращать это безобразие.

Его несли ногами вперед, что способствовало некоторой потери внимания тех козлоногих, что держали его ноги – они смотрели вперед и, казалось, даже утратили свои железные хватки. Конечно, это было не так: двое несли за щиколотки, двое – за бедра, еще два козлища вцепились в плечи – они держали Тойво крепко, но по причине его полного несопротивления тоже не напрягались.

Он дернул в сторону сначала левой ногой, заставив чуть пошатнуться и без того неуклюже шествующего носильщика женского, если судить по длине волос, полу. В тот же миг он крутанул ногой, отчего руки козлища оказались вывернуты и заведены под его ногу. Аналогичным образом Антикайнен поступил с правой ногой. Теперь у него было больше свободы движений, и можно было этой свободой воспользоваться.

Тойво дернул ногами вниз, сгибая их в коленях. У тех, кто его держал за щиколотки была два варианта: отпустить человека, либо выломать себе руки. Они, конечно, пошли по второму пути. Да, по сути, это уже было совершенно неважно: сломанные кости не являются какой-то важной составляющей в удержании захвата – наоборот, словно бы никакого захвата уже и нет. Антикайнен со всей силы дернул ноги влево вбок, парочка козлищ со сломанными руками отвалились наземь, а он сцепил ноги в замок на шее ближайшего носильщика, не успел тот проблеять что-то в ответ.

И, дернувшись всем своим телом изо всех сил вниз, с удовлетворением отметил два момента. Первое – шея носильщика отчетливо издала треск, второе – вся их процессия начала заваливаться на землю. Ну, в таком положении, он ощущал себя, как рыба в воде: коленями и локтями попеременно нанося удары вправо-влево, освободил руки полностью, достал боевой нож из ножен на голени и для пробы резанул по горлу самому сильному, как ему показалось, врагу. Тот забулькал и начал истекать вполне обыкновенной кровью.

Дальше было уже просто – используя фактор внезапности своего нападения, Тойво в считанные секунды остался единственным живым среди всей кампании. Даже для верности ткнул ножом по нескольку раз каждого из козлищ с переломанными руками. Вот и все.

Да не все, все-таки.

10. Ночь Ивана Купалы в Карелии (продолжение).

Мимо него на коленях, молитвенно сложив руки и сделав скорбные глаза, прошел Тынис. Вокруг сделалось привычно светло, как в Белую ночь, шайтан-машина эстонца шипела и потрескивала, тонкие медные зеркала поблескивали, ни ветерка, ни движения воздуха.

– Куда? – прошипел ему Тойво.

– Я призван! – прошептал ему Тынис, не прекращая двигаться. – Это мой Хозяин. Это мое призвание.

Антикайнен оглянулся и увидел огромного осьминога. Ну, да – осьминогам здесь самое место. А располагался он как раз на том самом месте, где полагалось бы находиться безголовой женщине. Черт, да это же не осьминог – это призрачный рогатый череп с множеством отростков-щупалец. И одно из этих щупалец держит несчастного эстонца за макушку и тащит к себе.

Резко взмахнув рукой, Тойво рассек своим ножом отросток, зацепивший Тыниса, но тут же неведомой силой был отброшен назад на землю. Впрочем, может и сила была ведома – так бывает, если попробовать соприкоснуть одноименные заряды. Рука Антикайнена ощутимо заныла и повисла плетью, нож, зажатый в ладони, выпал. Хотя от него осталась лишь ручка, прочее оплавилось и выгорело.

Он перевернулся на живот и посмотрел в сторону Черепа, к которому медленно приближался эстонец.

– Служи мне – и я тебе открою все сокровищницы мира, – раздался в голове клекочущий голос.

– Мне нужно другое, – также молитвенно держа руки, проговорил Тынис.

– Что, червь?

– Мне нужны Знания, – ответил эстонец. И по тому, как он это сказал, казалось, что знания имеются ввиду с большой буквы.

– Уточним: Знания или знания? – переспросил Рогатый Череп.

– Все! – воодушевился Тынис. – И я всегда буду верным слугой.

– Ты и так верный слуга! – возразил голос в голове, не воспринимаемый ушами. – Смотри!

Тойво тоже посмотрел и скривился от зрелища, открывшегося возле пустых глазниц Черепа.

Кресты, миллионы крестов, самых разных – все они не вполне правильные. Нет, конечно, выглядели они безукоризненно, да вот только наполнение: ложь, злоба и лицемерие – превращала их в подобия орудий убийства, символы того, на котором был распят Спаситель. Бородатые дядьки в черных одеждах трясут дымными горшками, ходят взад-вперед и несут ложь. Бородатые дядьки с белыми полотенцами, накрученными на головах, перебирают пальцами бусинки на нитке и несут ложь. Им внемлют безликие люди, мелко крестят себя «щепотками табака» – тремя собранными в щепоть пальцами, или также проводят ладонями по своим лицам и воспринимают эту ложь, как должное. Черные люди в белых городах, а белых людей в черных городах нету. Белые люди кланяются и размазывают по лицу розовые сопли, черные люди преисполнены достоинства и цвет соплей у них усугубляют. Люди с черной душой призывно машут руками над этими городами и каркают, а громче всех каркают женщины с черными душами.

И у каждого есть своя ость – едва видимое щупальце от макушки до далекого основания Рогатого Черепа. Кажется, что не осталось больше людей без чужеродных отростков, прикрепленных к голове. Кажется, все погибло. Кажется, Самозванец везде. Где же ты, Господи?

Тойво посмотрел вокруг себя – над ним, как змея, вьется щупальце, норовя впиться в голову. Неужели он такой один? Но нет – люди, не затронутые порочной связью с псевдобогом есть, просто их не видно, просто их мало. Просто их становится все меньше.

Дело шло к тому, что скоро их станет меньше еще на одного человека. Отросток Черепа, словно осознав всю тщетность намерений, скрылся, или, как говорят в таких случаях французы disappear. Зато рядом появился старина Тынис, весь такой рыцарь из мрака. И оружие у него рыцарское – резиновая палка, какой теперь модно при допросах в ЧК пользоваться. Палка была штучной работы и явно модернизирована: к ней тянулся кабель, а боевой конец ее представлял собой проводник, вероятно, под неким электрическим зарядом. Удар током подавляет сопротивление, а удар дубинкой подавляет волю к жизни.

Если бы его хотели убить, то сделали бы это без всякой лишней канители. Вероятно так и задумывалось изначально старым другом Тынисом – измордовать и превратить в овощ, воспользовавшись некой беспомощностью, которая при экспериментах наступала у экспериментируемых. А потом доставить Антикайнена в Институт Мозга и изучать там его мозг, злорадно хихикая и сморкаясь в рукав лабораторного халата.

Голыми руками тягаться с проклятым эстонцем, вооруженным дубинкой, конечно, можно, но, как говорится, важен результат. А он, вероятнее всего, не будет в пользу Тойво. Тем не менее, побрыкаться все-таки стоит, надежда умирает последней.

Но на помощь Тынису откуда-то со стороны кладбища выдвинулись два человека, явно проделавшие неблизкий путь – они тяжело дышали, как после продолжительного бега. Антикайнен мог бы предположить, что это какие-то священнослужители. Даже больше – семинаристы-недоучки разогнанной большевиками в 1918 году Петербургской духовной академии. Они тоже были вооружены тяжелыми палками, которые изначально были замаскированы под посоха путешественников, и двигались они явно не на выручку Тойво. Головы семинаристов тоже венчались отростками, соединенными с Самозванцем.