Тверской Баскак

Тверской Баскак

Нашествие монголо-татарских орд Батыя осенью-зимой 1237-38 года – самая мутная и противоречивая страница русской истории. Официальная версия не выдерживает никакой критики, вопросов не счесть!

Неудивительно, что школьный учитель согласился на предложение лично побывать в самой гуще событий и увидеть все своими глазами. Думал шутка, ан нет! Раз, и он уже в тринадцатом веке, а с возможностью вернуться все совсем непросто. Да и нужно ли назад, когда здесь и сейчас можно исправить столько бед и направить историю России по новому, еще не изведанному пути?!

Часть 1

ПОСОЛ

Глава 1

В ушах стоит странный звон, словно бы я лежу посреди густой травы, а вокруг мириады всевозможных букашек стрекочут мне прямо в мозг. И почему-то вдруг становится так страшно, что глаза не хочется открывать, а голову давит ощущение чего-то жуткого и непоправимого. Сквозь весь этот депрессняк в рассудок вдруг прорывается первая здравая мысль:

«Пора завязывать…»

Немного успокаиваюсь. Раз я способен себя осуждать, то значит не совсем еще спятил, значит, надо просто открыть глаза и все вернется к опостылевшей, но такой милой и надежной реальности. Поднимаю веки. Ощущение полной безнадеги и абсурда принимает живые формы. Вокруг густая высокая трава, и я в этой первозданной степи лежу, уткнувшись мордой в землю.

Поворачиваю голову: «Что это, ночной кошмар, переходящий в реальность?!»

Откуда-то сверху парит солнце, птички чирикают. Все так умиротворяюще буднично, что от этого хочется заорать еще больше:

«Я-то как оказался в этом раю?!»

Приподнимаюсь и сажусь на колени. Трава по грудь, и вокруг, насколько хватает глаз, повсюду зеленое море. Странно, что я чувствую себя отлично. Голова не болит, руки ноги не дрожат, вот только не помню ничего. Поднимаюсь на ноги, на шее что-то заболталось увесистое и угловатое. Глянул себе на грудь.

«Мать честная! Крест золотой висит!»

Обвожу себя взглядом сверху вниз. Черный шелковый халат до пят, на ногах деревянные сабо, а на голове высокая войлочная шапка. Заторможенно сую руку в карман и так же медленно вытаскиваю жменьку семечек. Оторопело пялюсь на свою ладонь, а в сознании вдруг как кадр из кинофильма всплывает картина.

Я в бане у своего школьного приятеля Сени Кафтанова. Мы выбегаем на крыльцо после парилки. В лунном свете белеют сугробы. Торопливо топаем по ступенькам к реке. Парит вырубленная во льду полынья. Сеня стаскивает с себя халат и отдает мне. Снимает золотой крест, по-барски вешает мне на шею и с криком сигает в прорубь. В прорубь?!

Обвожу взглядом бескрайнюю цветущую степь, и сердце щемит от полного безумия ситуации. В памяти опять появляется зимняя ночь, фыркающий как морж Сеня и мой крик: «Да ну, нафиг!». Ежась, натягиваю на себя его халат и бегу обратно в баню. Хлопает дверь. В просторном предбаннике накрытый стол, громкий пьяный гул. Крепкий животастый мужик орет, выпучив глаза:

– Какие монголы?! Не пори чушь! Не было никакого ига. Все это придумали позже для, так сказать, укрепления общеимперского патриотического духа.

Ну конечно, о чем еще могут спорить русские мужики по пьяни, либо политика, либо бабы, либо история. Да, да, именно в таком порядке: политика, бабы, история. Протискиваюсь на лавку поближе к камину, и тут рядом какой-то мужичонка возник. Козлиная бородка, сам весь словно высушенный, и глаза ледяные-ледяные. Помню, я аж поежился, а тот спрашивает, и голос его звучит мягенько так и чуть насмешливо:

– Ну, а вы, молодой человек, что думаете, было иго-то?

Я эти споры не люблю. Бессмысленные они. Было, не было, какая теперь разница. Чего кипятиться и горло драть, но этот мужик не отстает и смотрит так, что не ответить ему невозможно. Улыбается вроде по-доброму, но ощущение такое, словно на оскаленную волчью морду смотришь, и слова его в голову ложатся, а губы у старика даже не шевелятся.

– Вы же историк, что вы думаете?

Что бы я не думал, но тогда мне захотелось гадость какую-нибудь ему сказать, чтобы не лез. Говорю:

– Конечно, было, и только глупцы могут отрицать очевидное.

Мужичок этот вдруг улыбнулся одними глазами и спрашивает:

– А вы хотели бы увидеть все своими глазами?

Сейчас-то мне не до смеха, а вот тогда просто смешно стало. Повернулся к нему и, взглянув прямо в глаза, усмехнулся.

– Нет, не хотел бы. Я реалист и прекрасно понимаю, что в том мире и дня бы не прожил. Языка не знаю, оружием не владею, ничего не умею…

Старик веселья моего не оценил и глазками своими колючими так и прожег.

– Разумно. А говоришь ничего не умеешь, торговаться то можешь.

Я тогда не понял о чем он, а мужичок ладонь свою костистую на руку положил и в самую душу мне так и глянул.

– А если бы я тебе позволил на всех тогдашних языках говорить и пообещал бы, что живой и здоровый вернешься обратно. – Он насмешливо прищурился. – Скажем через годик. Согласился бы?

У меня от его ладони мурашки по телу побежали, хоть у самого пламени сижу. Думаю, чего пристал то ко мне, старый хрыч. Вон народ спорит до хрипоты, им интересно. Так и доставал бы их своими предложениями идиотскими. Молчу, а старик не отстает.

– Так что?

Кто меня за язык дернул тогда, не знаю. В бредятину его я, конечно, не поверил и почти смеясь говорю:

– Ну если уж ты такой всемогущий, то отчего бы и не посмотреть.

Старик лишь молча покивал, бородку свою огладил, и в глазах его блеснула странная озорная искра.

– Что ж, договорились, но и у меня одно условие есть. – Его губы впервые растянулись в усмешке, показывая маленькие острые зубки. – Ты только смотришь. Никуда не вмешиваешься и ничего не пытаешься изменить. Нарушишь уговор, и я свои обещания заберу обратно.

Разговор этот пролетел в памяти за мгновение, но так четко, словно я секунду назад шепот старика слышал. Была еще крохотная надежда, что все это розыгрыш, и как-нибудь обойдется, но чем дольше я смотрел на бескрайний степной горизонт, тем все меньше и меньше сам в это верил. Такие декорации ни в какой студии не сделаешь, да и кому бы в голову пришло тратить безумную кучу денег, чтобы пошутить над нищим учителем.

Стою, смотрю на колышущееся травяное море и успокаиваю себя тем, что если уж это реальность, то мне в ней обещана безопасность. Мысли роятся в голове сотнями вопросов:

«Безопасность. Ты сам то в это веришь? Но ведь как-то я сюда попал, не держали же меня до весны где-то в подвале, а потом вывезли за тысячу километров и бросили! Чушь! В любом случае надо что-то делать. Или нет? Может просто стоять на месте и ждать, когда все само собой разрешится».

Словно в ответ на мои сомнения, на вершине дальнего холма вдруг блеснуло отраженное солнце, и на голубой линии горизонта показались едва различимые темные точки. Кто, что – не видно, просто маленькие точечки, но у меня екнуло сердце. Вот оно! Момент истины! Сейчас все станет ясно.

Черные фигурки, вытягиваясь в линию, начали спуск, с каждой минутой все больше и больше приобретая форму всадников. Время тянется медленно, но я стою и жду так, словно ко мне приближаются и не люди вовсе, а сама неотвратимая судьба. Солнце печет в затылок и чувствую, как по спине побежала холодная капля пота. Это не от жары, это от нервов. Напряжение, перемешанное со страхом и ощущением, что вот сейчас исчезнет последняя надежда избавиться от этого кошмара.

Всадники остановились в шагах пяти. Впереди коренастый узкоглазый крепыш в распахнутом овчинном полушубке на голое тело. Жесткое, словно вырезанное из камня лицо, холодные прорези глаз, на голове меховая волчья шапка. Несмотря на критичность момента, удивляюсь отсутствию пота на пергаментной, прорезанной морщинами коже. Крепыш обернулся назад и обратился к кому-то из стоящих позади:

– Спроси, что делает здесь священник их распятого бога?

Тот, к кому обратились, выехал вперед.

– Ты что тут делаешь, ксендз? – Из-под белой чалмы сверкнули проницательные глаза на смуглом лице.

«Ксендз? – Я все еще в полной прострации перевожу взгляд с одного на другого. – Он назвал меня ксендзом. Почему? Так, если мне не изменяет память, звали католических священников где-то в Польше».

Смотрю на зеленый шелковый халат всадника, его красные шальвары, загнутые носы начищенных сапог. «Что за клоун?!»

И тут до меня окончательно доходит.

«Я понимаю все, что они говорят. Более того, точно знаю, тот крепыш говорит на монгольском, а «клоун» лопочет на тюркском с хорезмийским акцентом, а это значит только одно. Старик в бане не плод моего пьяного кошмара и случилось действительно нечто ужасное. Где я? Какой сейчас год? Кто эти люди? Хорезмийский акцент? Там, где был Хорезм давно уже говорят по-узбекски!»

Подумав, ловлю себя на том, что отлично понимаю разницу между узбекским двадцать первого века и тем языком, на котором говорит этот мужик в чалме. Эта мысль меня доконала и заставила окончательно поверить в достоверность происходящего.

«Теперь надо сложить все в одну кучу и что-то решать. От меня ждут ответа и от того, что я сейчас скажу будет зависеть моя дальнейшая судьба. – Мысли хаотически кружатся в голове в поисках правильных слов. – Они считают меня священником. Почему? Идиот! У тебя же крест с ладонь болтается на груди и халат черный как сутана, на кого еще ты можешь быть похож в мире, где летом носят шубу на голое тело?! Ладно! И что это мне дает? Ничего! А почему они думают, что я католик? Господи, да потому что крест с распятием! Сеня, как был ты придурком в школе, так им и остался! Верующим вдруг стал, за православие горой, а сам даже крест правильный выбрать не смог».

Чувствую, ситуация накаляется, ладонь крепыша уже легла на рукоять сабли.

«Надо что-то решать! Может и хорошо, что они меня за священника принимают. Как я помню, монголы священников и церковь не трогали, даже налогом не облагали. Тогда, кто же я, и что тут делаю? Что вообще католику делать здесь? Стоп! Был какой-то представитель папы римского при дворе хана, Плано Карпини, кажется. Значит, теоретически я тоже могу быть посланцем папского двора. Посланцем куда? Какой же сейчас год?»

Понимаю, что тянуть с ответом больше нельзя и бросаюсь как в омут головой.

– Я, Иоанн Манчини, нунций папы римского, – тут запинаюсь, потому что легко справившись со своим именем, вдруг осознаю – надо добавить имя папы, а я понятия не имею, кто там в Риме сейчас занимает святой престол. К счастью для меня, имя папы «клоуна» не заинтересовало, а вот то, что я отвечаю на чистом хорезмийском диалекте впечатление произвело.

В глазах всадника в чалме засветился неподдельный интерес.

– Ты говоришь, как житель Бухары. Откуда знаешь язык?

«Играть с листа, так играть».

Решившись, я полностью отдаюсь импровизации.

– Несущему слово божие многое приходится знать и многое уметь. – Все верно, довольно успокаиваюсь. Надо говорить много, многозначительно и непонятно, это всегда производит впечатление. Пока думаю, чтобы еще добавить, замечаю серебряную цепь на груди монгола и болтающуюся на ней бронзовую табличку. Тут же мелькает мысль:

«Пайзца! У монголов это, как у большевиков мандат! Скорее всего, этот крепыш следует по приказу великого хана».

Не успеваю обдумать свое умозаключение, как вдруг неожиданно для самого себя склоняю голову в сторону степного батыра и выдаю на чистом монгольском.

– Представителю великого хана мое глубочайшее почтение.

Теперь удивление написано на лице не только хорезмийца.

– Зачем ты здесь? – Узкие щели прищуренных глаз впились мне в лицо. – Идешь в Киев?

«Хорошо, когда тебе дают подсказку, – радостно вспыхивает у меня в голове, – если еще скажут зачем, то вообще будет замечательно».

Выдерживаю максимально возможную паузу, но видимо «помогать» мне больше никто не собирается, и я соглашаюсь.

– Да, иду к князю киевскому.

Тут же получаю, как говорят американцы, fucking question.

– Зачем?

Надеваю на лицо маску смирения и почтительности.

– Дела веры и воля святого престола направляют стопы мои.

Как ни странно, мой идиотский ответ всех устроил. Хорезмиец, оценив меня еще одним пронизывающим взглядом, вдруг нагнулся к уху монгола и что-то зашептал. Выражение лица у сына степей ничуть не изменилось, но едва заметный кивок я все же заметил.

«Интересно, что это значит для меня?»

Невысокая коренастая лошадка сделала несколько шагов, и зеленый халат всадника заслонил мне небо. Голова в белой чалме нагнулась в мою сторону.

– Даже божьему человеку путешествовать в одиночку небезопасно, мир вокруг полон зла.

Молча жду продолжения, а у самого в голове свербит: «Интересно, это угроза или скрытое предложение?»

Прищурившись, хорезмиец помолчал, словно оценивая эффект сказанного и не дождавшись от меня какой-либо реакции, продолжил:

– Посол великого хана готов оказать гостеприимство и защиту служителю веры на его пути в Киев.

«Так, занятно. – Держу на лице равнодушную маску. – А что потребуют взамен? Благодарить, по-моему, рановато».

Всадник выпрямился в седле и нахмурил брови.

– Так что ты молчишь, нунций? Благодари нойона Турслан Хаши за милость.

Почтительно склоняю голову.

– Безмерно благодарен нойону за его доброту, но как говорят у нас в Риме, ни одно доброе дело не должно остаться неоплаченным. – Успев мысленно похвалить себя за ловко введенное упоминание про Рим, поднимаю взгляд. – Чем я смогу отплатить послу Великого хана?

Хорезмиец вновь переглянулся с монголом и, получив еще один одобрительный кивок, снова навис надо мной.

– Твои познания чужих наречий достойны удивления, а говоришь ли ты так же хорошо на языке руссов?

Мне хочется пожать плечами и сказать «наверное, кто ж его знает», но произношу вслух как можно уверенней.

– Да, язык руссов мне знаком.

Вместе с удовлетворением на лице хорезмийца появляется заговорщицкая ухмылка.

– Я, Фарс аль Хорезми, помощник и переводчик могучего нойона Турслан Хаши. Я понимаю руссов, но… – Он немного замялся и беспокойно дернул головой в сторону монгола. – Как бы это сказать, недостаточно хорошо что ли, а впереди у нас непростые переговоры с князем Ярославом. Турслану Хаши хотелось бы знать все мелочи. Все те обрывки фраз, недосказанности, коими киевляне будут обмениваться между собой. Моих знаний для этого недостаточно, а твоих? Скажи мне, ты способен понимать беглую речь, недомолвки и прочий двойной смысл, которым так богат говор уррусов?

«Ага, в шпионы меня вербуете! – Делаю глубокомысленный вид, мысленно перебирая варианты. – Почему-то мне кажется, что эти ребята отказов не принимают. Что они сделают, если я скажу им сейчас – идите вы в задницу, я за своими шпионить не буду. Скорее всего, саданут саблей по башке и поедут себе дальше, как ни в чем ни бывало. И никакая защита колдовская не поможет. С другой стороны, чего мне отказываться. В одиночку я тут сдохну от голода, или волки сожрут, а так хоть до Киева довезут. Судя по виду, переводчик этот в русском ни фига не шарит и контролировать меня толком не сможет, как переведу, так и будет. Опять же, если что, всегда смогу своих прикрыть, если те ляпнут чего-нибудь не то».

Смотря прямо в глаза хорезмийцу, изображаю такую же понимающую ухмылку и отвечаю так же витиевато:

– Я, Иоанн Манчини, готов помочь великому послу в ответ на его доброту.

Клоун в зеленых штанах, довольно кивнув, повернулся к своему шефу.

– Он согласен.

Он говорил на тангутском, явно в надежде, что я не пойму, и я не стал его разочаровывать. Лицо монгола, хранившее спокойную невозмутимость, ничуть не изменилось, он лишь молча подал знак своим воинам и едва заметным движением колен тронул своего коня.

Хорезмиец, как, впрочем, и весь караван, тут же последовал за ним. Груженные лошади и верблюды проплывали мимо меня, и я как завороженный смотрел на проходящих мимо животных, на притороченные тюки и мешки, на лица всадников, только сейчас по-настоящему осознавая, что все это не игра, не постановка, а чудовищная реальность в которой мне придется выживать.

Глава 2

Не дав по-настоящему впасть в уныние, прямо передо мной остановился молодой монгол, держа в поводу оседланную лошадь. Узкоглазое лицо с едва пробивающимися усиками расползлось в подобии улыбки.

– Тебе. Бери. – Кожаная уздечка полетела мне в руки, а всадник, ткнув пятками в бока лошади, рванул за своими, оставив меня разбираться с конякой один на один.

Опасливо покосившись на равнодушно жующую морду, успокаиваю себя тем, что лошадка вроде бы смирная. В памяти сразу всплыли строки из каких-то описаний, что степные лошади отличались злобным характером, никогда не подпускали к себе чужаков, а в бою лягались и кусали коней противника. Слава богу, эта кобыла оказалась исключением, она не переставала спокойно жевать все то время, пока я пытался забраться ей на спину. С третьей попытки мне все же это удалось, и я в сердцах обругал недавнего монгола:

«Кинул уздечку и поехал! Молодец, тоже мне, а то, что человек может быть впервые на лошади сидит, ему в голову не приходит».

Кобылка, покосившись на меня, засеменила ногами вслед остальным, и я сразу же понял, что езда на лошади удовольствие еще то. Каждый ее шаг ударами молотка вбивался в мой позвоночник, как я ни старался самортизировать. К счастью, мы скоро догнали караван, и моя мучительница, пристроившись в хвост последней лошади, перешла на шаг.

«Вот это совсем другое дело. – Облегченно выдохнув, я поудобнее устроился в седле. – Так еще можно жить».

От меня больше ничего не требовалось. Кобыла сама шагала вслед остальным, иногда улучая момент потянуться за травой, и мне оставалось лишь не свалиться с нее, что было непросто, поскольку от монотонности движения сразу же заклонило в сон. В голову полезли картинки из совсем недавней, но уже прошлой жизни, смутные воспоминания с последней и так неожиданно закончившейся попойки.

«Зачем я вообще поперся туда. – Подумал я с запоздалым раскаянием. – А с другой стороны, это же Сеня. Мы с ним в один детский сад ходили, в одну секцию бокса, с первого класса за одной партой все десять лет. Да, он списывал у меня все контрольные и вообще бегал за мной как хвост. Сейчас, правда, он успешный бизнесмен, и денег у него полно, не то что у меня. Пути наши давно разошлись, но по старой памяти Сеня всегда зовет меня на свои гулянки. Думаю, ему просто приятно снисходительно похлопать меня по плечу, учитывая, что я всего лишь учитель истории в той самой школе, в которой мы с ним когда-то учились. Учитель со своей учительской мизерной зарплатой. Почему? Да я и сам не скажу. Мать в универе работала. Сказала, есть возможность поступить на бюджет только на истфак. Пойдешь? Я и пошел. Мне все равно тогда было куда, лишь бы в армию не забрали, а после нашего универа есть только две дороги: либо в продавцы в супермаркет, либо в учителя. Я выбрал школу и в общем-то не жалуюсь. Оказалось, я умею ладить с детьми, сам недавно таким же был. Все бы ничего, денег только совсем нет. В этом то, пожалуй, и кроется ответ. У Сени всегда все с размахом. Отличная еда, выпивка, к тому же баня и девчонки… В общем все то, чего у меня давно уже не было. Халява, вот он наш извечный соблазн».

Мой взгляд упирается в синее безоблачное небо, и рот кривится в ироничной усмешке.

– Господи, ведь все любят халяву, почему же только мне одному приходится за это расплачиваться?

***

Лошади, как заведенные, шагают по брюхо в густой траве, всадники плавно покачиваются в седлах. Прожаренная солнцем бескрайняя степь давит своей вселенской бесконечностью.

Громкое жужжание овода возле уха, и я со всей дури хлопаю себя по шее.

«Есть! – Со злым удовлетворением провожаю взглядом летящее на землю насекомое. – За все надо платить в этой жизни, дружок».

Желтый раскаленный диск слепит прямо в глаза, наводя меня сразу на две мысли: «Едем почти точно на запад, и дело движется к вечеру».

Первая вообще ни о чем, а вот вторая наполняет меня надеждой – значит, скоро будут искать место под ночевку, и пытка конским седлом на сегодня закончится. Приободрившись, набираюсь терпения и жду.

Ожидание, к моему величайшему сожалению, затянулось, и гортанный крик старшего каравана раздался только, когда уже начало смеркаться. Сползаю с седла и чувствую, как дрожат и подкашиваются ноги.

«Кто бы мог подумать. – Делаю неуверенно-корявый первый шаг. – Всего лишь несколько часов просидел на спине у смирной кобылки. Что же дальше то будет?»

Опускаюсь на землю, разглядывая снующих вокруг людей. Все действуют как идеально, раз и навсегда, отлаженный механизм. Быстро, четко и без лишней суеты. В первую очередь, занялись лошадьми, сняли поклажу, напоили и, стреножив, отпустили пастись. Только потом запылали костры, и кочевники занялись едой для себя.

«Интересно, – втянув носом запах варева, задаюсь вопросом, – кормежка входит в общий пакет приглашения или нет?»

Словно услышав мои мысленные сомнения, как чертик из табакерки, вынырнул откуда-то хорезмиец и, слащаво улыбаясь, обшарил меня глазами.

– Нойон Турслан Хаши приглашает тебя к своему столу.

Не забыв поблагодарить почтительным кивком, поднимаюсь, и вдруг, останавливаюсь пораженный своей глупостью.

«Ты идиот! Они что, пожрать тебя просто зовут. Сейчас начнется. Откуда пришел? Зачем тебе князь киевский? Ты бы хоть подготовился. К примеру, если ты идешь с запада, то как оказался здесь – на востоке от Киева? Заплутал?»

Спина в зеленом халате двинулась вперед, и я последовал за ней, лихорадочно пытаясь построить сколько-нибудь приемлемую легенду.

«Можно сказать, иду с Польши. Перешел Днепр в районе Смоленска, дальше Чернигов, а потом захотел срезать и зашел не туда. Нет, города упоминать нельзя. Подставлюсь. Кто там, в Чернигове сейчас князь то? Ты же историк, мать твою! Вспоминай. Кажется, Михаил Всеволодович, и это все, что я могу сказать о Чернигове. Черт!»

Фарс аль Хорезми остановился и жестом пригласил меня к костру. Осмотревшись, вижу жарящийся на вертеле окорок, сидящего, скрестив ноги, посла и рядом с ним еще парочку его соплеменников, похожих друг на друга как две капли воды. Присаживаюсь на указанное мне место и, скромно сложив руки, жду, изображая полнейшее смирение и покорность судьбе.

Турслан Хаши, отрезав от жаркого изрядную часть, протягивает ее мне.

– Ешь.

Беру и вцепляюсь зубами в слегка обугленную конину. С трудом отрываю кусок несоленого, почти сырого мяса и понимаю: «Есть это невозможно».

Невозможно, но надо. Во-первых, в животе крутит от голода, во-вторых, отказаться, значит обидеть хозяев, а обижать хозяев чревато последствиями. Беру пример с сидящих напротив монгол и, пожевав для вида, попросту глотаю, в надежде на крепость своего желудка.

Едим молча, слышен лишь звук работающих челюстей и чмокание губ. Время от времени кто-нибудь, не стесняясь, рыгает и, утерев рот, продолжает есть. Надо сказать, что я веду себя ничуть не лучше других, поскольку по-другому грызть эту подошву невозможно. Отмучившись, иначе не скажешь, вытираю руки о полы некогда роскошного Сениного халата и принимаю пиалу с мутной белой жидкостью. Спрашивать что это, нет нужды, и так понятно. Кроме воды у монгол единственный напиток, это кумыс.

Мои гостеприимные хозяева с наслаждением выпивают по чашке, и я вслед за ними, причмокивая, изображаю удовольствие. Слава богу, ужин на этом заканчивается, и, помолчав немного, Турслан Хаши решает начать беседу совсем не с тех вопросов, к каким я готовился.

– Расскажи мне, чужеземец, о своем городе. Много ли народу живет в Риме, и правда ли, что он несметно богат?

Прозвучало это так, словно кошка спрашивает мышь, действительно ли ты такая вкусная, стоит мне за тобой бегать? Подумав о том, что монголы до Рима так и не добрались, я решил изобразить простачка.

– Да, Рим огромный и богатый город. Он раскинулся на семи холмах и окружен высокой стеной.

Бесстрастная маска на лице монгола ничуть не изменилась.

– Много ли войска у царя Рима?

– В этом городе нет светской власти, Римом, как и всей областью правит папа – глава христианской церкви.

Впервые мои собеседники проявили интерес и переглянулись друг с другом.

Дальше пошли вопросы в том же духе, про города и земли на западе. Я говорил и говорил, а степняки сидели и внимали мне с таким вниманием, что у меня начали «вырастать крылья за спиной». Я все-таки учитель истории, и учитель неплохой. Меня даже мои ученики слушают, забывая про свои смартфоны, но эта троица стала апогеем моего ораторского искусства. Так меня еще никто не слушал, они смотрели мне в рот, словно оттуда сыпались золотые монеты, а я рассказывал, радуясь в душе, что моя собственная история их не интересует, поскольку никакой путной легенды мне до сих пор придумать так и не удалось.