Заразительный смех мертвеца

Пробуждение

Хотел бы я судьбы иной,

Но оказался за стеной.

Я пленник царства вечной ночи,

А что во тьме, знать не захочешь.

Я скуп на чувства, на слова,

Душа моя давно мертва.

На мир с тоскою я взираю

И руку милой отпускаю…

«Работы свои я хранил в чулане, так как и сам боялся мрачности, заключавшейся в переливах масляных красок. Те, кому случалось застать меня за работой, говорили, что душа моя пуста и не могу я создать того, что имело бы место быть увиденным кем-либо, кроме старой ключницы, которая время от времени относила в чулан ненужные вещи, чтобы более не вспоминать о них.

Находясь в плену пугающих и извращенных мыслей, я продолжал создавать картины, которые стоило скрывать от чужих глаз, чтобы окружающие не решили, что я потерял рассудок. Я не мог с собой ничего поделать, тогда я еще не знал Лею…»

1759 год.

Голодная земля, словно всеядный хищник, поглощала тех, кто, всколыхнув ее спокойную поверхность, опрометчиво вызвал зыбь. Антон Колчаков запечатлел на холсте старое болото и теперь отдыхал в тени черной ольхи. Безобразные и кривые творения природы заставляли художника браться за кисть и самозабвенно писать картины: он считал прекрасным то, от чего другие невольно отводили взгляд.

Треск ломающихся под ногами веток и шорох насторожили Антона, он подался вперед и заметил темноглазую барышню; незнакомка, от которой его отделяло болото, тащила по земле большой мешок и тихо напевала колыбельную:

– Спи, мой ясный свет, страха больше нет…

Хрупкая барышня оступилась и, выпустив из рук тяжелую ношу, упала на четвереньки рядом с голодной землей; убрав с блестящего от пота лица выбившиеся из собранного на затылке пучка вьющиеся локоны, красавица улыбнулась художнику, развязала мешок, подняла его и перевернула, чтобы высыпать иссушенные части тела довольно крупного мужчины в болото.

Антон невольно вздрогнул: происходящее не укладывалось в его голове. Голодная земля медленно поглощала останки – незнакомка убаюкивала художника своей песней. С неба сорвался отрезвляющий дождь, он вывел Антона из оцепенения. Художник бросил на барышню переполненный негодованием взгляд.

– Что смотришь так? – с вызовом и насмешкой спросила незнакомка. – Скоро и ты последуешь моему примеру.

Барышня аккуратно свернула пустой мешок – он ей еще пригодится – и покинула свежую «могилу».

***

Март, 1759 год.

Собравшиеся в просторной и роскошно убранной зале дамы стали взволнованно переговариваться, завидев молодого художника, который скинул с себя темный плащ и передал его лакею.

На лице Антона застыла приятная улыбка, располагавшая к нему, однако в этот момент художник испытывал самые противоречивые чувства. Антон не любил шумные вечера и балы, в дом Саранских его привело любопытство: приезд богатого соседа всполошил помещиков и их дворовых. За имением Саранских долгое время приглядывал управляющий, он и сообщил соседям о возвращении господ. Иван Иванович и его молодая супруга намеревались пробыть в уезде до окончания весны.

Колчаков поднял бокал красного вина и, сделав глоток, поймал на себе взгляд изумрудно-зеленых глаз очаровательной незнакомки. Ее густые пепельно-русые волосы были собраны в высокую прическу; зеленое бархатное платье стелилось мягкими волнами вокруг расшитых жемчугом туфель; единственной вещью, которая казалась неуместной в образе красавицы и сразу бросалась в глаза, был широкий костяной браслет, покрытый перламутром. Незнакомка изучала художника, склонив голову набок. Тот кивнул ей в знак приветствия, его губы вновь тронула улыбка. Дама спохватилась и поспешила отвернуться, но не выдержала и оглянулась. Антон воспринял это как приглашение. Он подошел к незнакомке, бокал вина был забыт в его руке.

– Позвольте узнать ваше имя, – тихо попросил Антон.

– Лея, – произнесла она, с тревогой глядя в глубь залы.

– Что вас беспокоит? – художник всматривался в лицо Леи.

– Я ожидаю своего… – начала она.

– Антон Колчаков! Помню вас еще ребенком, – прервал их разговор Иван Иванович Саранский. Несмотря на свой возраст, он оставался подтянутым и статным мужчиной. – Вижу: вы уже познакомились с моей супругой Леей.

– Да, вам очень повезло с женой, – только и смог промолвить художник.

Лея заставила себя улыбнуться супругу, когда тот обнял ее за хрупкие плечи. Барыня выглядела несчастной, и Антону захотелось стереть печаль с ее лица.

– Надеюсь, вы станете частым гостем в нашем доме, – Саранский похлопал Колчакова по плечу.

Молодой художник кивнул:

– Конечно, Иван Иванович, быть вашим гостем – большая честь для меня.

***

После знакомства с Леей Антон стал частым гостем в доме Саранских. Чаепитие и непринужденные разговоры иной раз длились часами. Супруга Ивана Ивановича и художник смотрели друг на друга украдкой, и от этого взгляда на их лицах проступал румянец.

Хрупкая Лея не была счастлива с мужем, который, увы, годился ей в отцы. Она чувствовала к нему только уважение. Из-за появления Антона в голове Леи стали постоянно возникать постыдные образы, а по всему телу разливалось тепло. Супруга Саранского не смогла устоять перед соблазном…

***

Движения руки художника были легкими, уверенными.

– Я могу посмотреть? – спросила Лея, собираясь подняться со стула.

Антон улыбнулся, кисть замерла на холсте.

– Я еще не закончил, – запротестовал он.

Впервые художник создавал нечто прекрасное. Больше не было мрачных цветов и неясных призрачных силуэтов, пытающихся захватить сознание Антона и изуродовать полотна художника.

– Почему на стенах нет ни одной картины? Я хочу увидеть твои работы, – ласковый голос молодой барыни заставил Антона на мгновение остановиться.

Художник шумно выдохнул, нахмурился и покачал головой:

– Я никому их не показываю и не думаю, что стоит это делать. Они ужасны.

– Такой человек, как ты, не может создать ничего скверного! – возразила Лея.

– Я не знаю… – только и смог ответить Антон.

В то время, пока Лея любовалась своим портретом, Колчаков отправился в чулан, чтобы принести свои старые работы. Его одолевали сомнения, но он был не в силах отказать возлюбленной. Оставалось только надеяться, что увиденное не напугает ее.

Дрожащими руками художник убрал паутину с холста, томившегося в тесной комнате, и в этот момент услышал тихие шаги Леи. Она положила ладонь на его плечо, это придало Антону уверенности. Он отошел в сторону, позволив гостье взглянуть на работы. Лея долго изучала их, касалась кончиками пальцев засохшего слоя краски. На каждой картине был изображен свирепый зверь. Наводящие ужас глаза, острые когти, искривленные стволы деревьев на фоне ночного неба и лишь одно бледное пятно позади. Несколько мазков света и тепла в этом царстве темноты, они напоминали силуэт человека.

– Сторонний наблюдатель, – сорвалось с губ Леи.

– Кто? – Антон наклонился к своей работе, чтобы рассмотреть пятно, на которое показывала гостья.

– Эти картины пугают, вызывают смятение, но в них есть и нечто светлое, нетронутое… Кто этот человек?

– Я прежде не замечал его, – признался художник. – Неосознанно изображал на каждом холсте.

Сторонний наблюдатель находился рядом, но не мог ничего изменить: у Антона почти не осталось времени.

***

«Я долго жил уединенно, поступал правильно. С меня хватит. Я устал ограничивать себя. Кто я такой, чтобы противиться судьбе, запечатленной на каждой моей картине? Я смирился со своей участью и обрел свободу».

Апрель, 1759 год.

Саранский ворвался в мастерскую Антона в тот момент, когда художник заканчивал портрет Леи, довольствуясь лишь своими воспоминаниями. До Ивана Ивановича дошли слухи, будто супруга собирается его покинуть. Когда генерал увидел холст, который расписывал Колчаков, сомнений не осталось – барыня потеряла всякий стыд и предала мужа.

Художник изобразил Лею сидящей к нему спиной. Она обернулась посмотреть на своего возлюбленного, во взгляде женщины Антону удалось запечатлеть борьбу страсти с нежностью. Барыня была обнажена, блики солнечного света золотили ее кожу, а тени затаились в изгибах женского тела, они подчеркивали изящную линию спины и ямочки на пояснице.

Колчаков хотел изображать только Лею, ничто другое не занимало его. Саранский застал Антона врасплох.

Выпрямившись, художник произнес:

– Я знал, что рано или поздно вы обо всем узнаете.

У Ивана Ивановича не находилось слов, таким сильным было потрясение, генералу сделалось дурно.

– Если вы любите свою жену и хотите, чтобы она была счастлива, отпустите ее, – спокойно продолжил Антон.

Саранского поразила дерзость художника.

– Никогда! Этому не бывать, щенок! Она все, что у меня есть… – голос Ивана Ивановича сорвался: помещик нехотя показал Колчакову свою слабость.

Антон встретил затравленный взгляд Саранского. Сейчас художник испытывал жалость к своему собеседнику, но отступить Антон не мог, ведь он пообещал изменить жизнь Леи и стереть печаль с ее лица.

***

На сердце было неспокойно. Антон не мог уснуть. Он сел в постели и обернулся к окну. Уже давно стемнело, холодная луна почти не освещала землю, поднялся ветер, он гнул молодые деревья, их ветви царапали стекло, скрежет перекрывал едва различимые звуки, доносящиеся со двора, – приглушенные мужские голоса. Антон насторожился, когда заметил силуэты и мягкое свечение пламени за окном. На землю Колчакова пробрались чужаки.

Помимо Антона, владельца поместья, в доме находилось еще четверо слуг, но они уже давно уснули. Художник поднялся с постели и поспешил в сени, в погруженной в полумрак комнате он застал открывающую входную дверь ключницу, старуха куталась в темный плащ и прижимала к груди котомку с вещами. Даже не посмотрев на барина, через которого «переступила», она покорно передала зашедшим в дом матерым мужикам связку ключей и, проскочив мимо «гостей», выбежала во двор.

– Что вам нужно? – спросил Антон у враждебно настроенных чужаков.

Мужики не проронили ни слова, двое из них отдали зажженные факелы предводителю и начали обступать художника, в руке одного из них оказался клинок… На светлой рубахе Колчакова появлялись алые пятна всякий раз, когда острие пронзало его грудь. Художник стал холстом, залитым красной краской. Антон повалился на пол, чужаки покинули его дом и заперли дверь снаружи. Барин почувствовал резкий запах дыма, в лицо ему полыхнуло жаром: дом подожгли. Антон стучал ладонью по полу, звал слуг, тщетно пытаясь разбудить их: он на волоске от гибели, но дворовые еще могут спастись. Из-за добавленных ключницей в самовар перед вечерней трапезой и чаепитием капель снотворного слуги не пробудились, даже когда их поглотил огонь. Кожа бедолаг лопалась, обнажая мышцы; преданные слуги «таяли», как оставленная на ночь на письменном столе свеча; отравление избавило их от невыносимой боли, оно стало спасением для дворовых.

Пламя уже подбиралось к израненному телу Колчакова.

– Я не хочу умирать… – промолвил художник пересохшими губами. Он закашлялся из-за подступившей к горлу крови, а после воскликнул: – Я не могу умереть!

Последние слова напугали Колчакова, он произнес их, но они ему не принадлежали. Казалось, будто другой человек всплывает на поверхность из глубины сознания художника.

Тени, загнанные огнем в угол, встрепенулись и начали свою безумную пляску. И уже не оставалось сомнений – они живые и тянутся к той темной сущности, которую Антон так долго скрывал. Опасность сокрушила все барьеры.

Теперь тьму даже свет пламени не мог разогнать. Она подступала все ближе к художнику, манила, обещала силу, дарила жизнь, и Антон принял ее, вобрал в себя: он сделал свой выбор и смирился. Тени окутали художника и приобрели четкие очертания, превратив Антона в огромного зверя.

***

Зверь, сотканный из теней, располосовал дверь когтями; пламя не причиняло ему вреда: в этом облике Антон был неуязвим. Оказавшись во дворе, зверь стал раздувать ноздри и пробовать воздух на вкус. Проклятый нашел то, что искал: люди, напавшие на него, еще не успели далеко уйти.

Тьма укрывала Антона от чужих глаз. Он сумел бесшумно подобраться к мужикам. Острые когти зверя разорвали плоть того, кто ранил художника клинком, а потом мощные челюсти сомкнулись на правой руке мужика. Ночь огласили крики и мольбы о помощи. Антон выпустил жертву – свежий труп упал наземь. Художник принял человеческий облик, впитав тьму в свое тело. Мужики затравленно смотрели на Антона, кровь их умершего помощника окрасила их одежду и лица.

– Что заставило вас поступить столь жестоко со мной и моими слугами? – спросил художник вежливо, даже ласково, что еще больше напугало крестьян.

Мужики переглянулись, заговорил старший из них:

– Нам заплатили за вашу смерть…

– Кто бы это мог быть? – неприятная улыбка тронула губы Антона: как только он получит ответ, с поджигателями будет покончено. Художнику нравилась эта мысль.

– Иван Иванович Саранский, – прозвучал жалкий лепет.

Тени вновь заплясали вокруг Антона.

– Прошу вас, не губите!.. – взмолился крестьянин, но было слишком поздно, от прежнего художника почти ничего не осталось.

Зверь раздирал плоть, ломал кости, но этого было мало: поджигатели – слишком легкая добыча для такого хищника, как он.

Антон сорвал с себя дырявую и окровавленную рубаху, недавно обезображенная клинком грудь сейчас была цела. Художник собирался отправиться к Саранскому, когда увидел единственное светлое пятно среди сотворенного им кошмара: за убийцей наблюдал прекрасный молодой человек. Лицо незнакомца обрамляли светло-русые волосы, бледная кожа казалась эфирной. Этому чистому созданию не место среди мрака и разорванных тел, но юноша не боялся находиться рядом. «Это же сторонний наблюдатель, о котором говорила Лея!» – Антон попытался приблизиться к нему, но юноша пристально посмотрел на художника, заставив его остановиться. Сердце Антона на мгновение замерло, так как во взгляде наблюдателя не было осуждения, а непролитые им слезы серебрили светлые глаза.

– Прости меня, – заговорил юноша.

Эти слова поразили художника, он ожидал услышать обвинения, что угодно, но не это.

– Я давно приглядываю за тобой. Ты был проклят и обречен. Тебя переполняло зло, что только сейчас вырвалось на свободу, – продолжил незнакомец. Слезы покатились по его щекам, подбородок задрожал: – Я надеялся, что оно никогда не пробудится ото сна, я оберегал тебя, как и обещал, но не мог предвидеть столь ужасных событий. Я всегда давал тебе выбор, и ты сделал его.

«Я выбрал жизнь, иначе быть не могло», – признал Антон.

Юноша отвернулся:

– Я так хотел тебе помочь…

– Постой! – окликнул его художник.

– Теперь ты потерян для меня. Я должен уйти, – наблюдатель простился с Антоном.

Колчаков не узнал своего сводного брата Павла, которого самозабвенно изображал на каждой своей картине. Антон давно позабыл его. С уходом юноши на холсте жизни художника не осталось ни одного светлого пятна.

С хмурых небес хлынул дождь.

***

Монотонные слова колыбельной песни привлекли внимание Антона, он развернулся и увидел, как барышня, которую он однажды повстречал на болоте, небрежным движением оторвала от бездыханного тела голову и, схватив ее обеими руками за уши, начала кружиться. Танец смерти и успокаивающая песня приковали художника к месту. Он невольно продолжал смотреть на незнакомку.

Барышня остановилась, прижала трофей к груди и произнесла с укором:

– Ты не можешь просто уйти, нужно здесь прибраться, – незнакомка выпустила из рук голову, та покатилась по дороге к ногам Антона. Барышня сняла свой длинный плащ и, протянув его художнику, посоветовала: – Возьми, используй плащ вместо мешка.

Антон расстелил темную ткань на земле и перенес на нее останки.

– Ты правильно сделал, что убил этих людей, а не ранил, – заметила незнакомка. – Никогда не оставляй меченых в живых.

– Меченых? – художник впервые проявил интерес к словам барышни.

– Ты проклят, и все, на ком ты оставишь отметины пропитанными «ядом» когтями или зубами, будут «заражены» и «привязаны» к тебе. Метка позволяет хищнику отыскать жертву в толпе или понять, что это жалкое существо чувствует. Возможность попробовать чужой страх на вкус и поиграть с раненой добычей кажется заманчивой, вот только «игрушка» тоже может использовать возникшую связь и превратиться в охотника, – объяснила незнакомка. Собрав разметавшиеся по плечам темные пряди волос в пучок и подвернув рукава платья до локтей, она пообещала: – Я помогу тебе отнести трупы на болото.

Следы зверства были уничтожены. Барышня с ликованием наблюдала за тем, как голодная земля поглощает разорванные тела.

– Ты должен знать еще кое-что, – прошептала незнакомка. – Твои возможности небезграничны. В обличье зверя ты силен, но уязвим.

– Это не так, – в спокойном голосе Антона угадывалось безразличие.

– Что? – барышня обернулась к сероглазому художнику.

– Даже языки пламени не причинили мне вреда, когда я преобразился, – терпеливо объяснил Антон.

Снисходительный взгляд Колчакова вывел незнакомку из себя, она зашипела:

– Темный граф не мог даровать тебе абсолютную силу! Он всегда оставляет лазейку…

«Темный граф» – еще одно понятие, которое, как и имя собеседницы, не имело для Антона значения.

Барышня рассмеялась, но смех ее был неестественным и грубым, когда удалось побороть желание взвыть от негодования и тоски, незнакомка смогла произнести:

– Неуязвим… пусть так, но ты всего лишь мужчина! – барышня подалась вперед и приказала: – Встань передо мной на колени!

Самодовольство исчезло с лица демоницы, когда художник схватил ее за горло и приподнял над землей. В глазах Антона появились отблески серебра – свирепый зверь рвался наружу. Художник отшвырнул незнакомку в сторону. Крики и ругательства, которые «выплевывала» оказавшаяся в ловушке барышня, оборвались, когда вязкая, как кровь, трясина поглотила проклятую.

Над болотом разгулялся ветер, но его холодные «пальцы» не могли дотянуться до Колчакова и потревожить покинувшего свежее «кладбище» монстра в человеческом обличье.

***

Обогнав рассвет, Юдифь ворвалась в комнату Аристарха, лучи неяркого солнца вслед за ней пробрались в спальню и заскользили по складкам смятой простыни, подбираясь к приподнявшемуся на локтях графу. Аристарх склонил голову набок и окинул гостью изучающим взглядом.

Юдифь смутилась из-за проявленного к ней интереса и невольно отступила, однако голос ее не дрогнул, когда она, не скрывая возмущения, спросила:

– Почему я не смогла подчинить художника?!

– Он во власти другой женщины и не слышит твоего зова, но это пройдет, – ответил Темный граф. Он встал с постели, ненадолго задержался возле небольшой тумбочки с резными ножками, взял со стоящего на ней подноса яблоко и нож и стал неспешно приближаться к демонице. – Что тебя расстроило?

– Этот гаденыш убил меня! – выпалила Юдифь; ее руки тянулись к светлым прядям, ниспадающим на плечи: у красивой, но безродной девицы, в тело которой проклятая ворвалась ветром, была привычка теребить локоны и накручивать их на тонкие пальчики.

– Не драматизируй, – попросил Аристарх, он аккуратно очистил яблоко от кожуры и, усмехнувшись, заметил: – Ты все еще жива.

«Почему он…» – Юдифь запоздало уловила нотки раздражения в голосе Темного графа.

Аристарх бросил собеседнице яблоко, она непроизвольно дернулась и поймала его, а после вскрикнула и выронила сочный фрукт, так как Темный граф вогнал нож ей в живот.

– Я же говорил, что не люблю женщин со светлыми волосами, – почти ласково напомнил Аристарх. – Найди другое тело.

Юдифь не справилась с нахлынувшими эмоциями и преобразилась, Темный граф воспользовался тем, что в обличье монстра проклятая была уязвима, и, выдернув нож из живота Юдифь, распорол им демонице горло. Рана на шее предвещала скорую погибель, дожидаться, пока жизнь вместе с кровью вытечет, проклятая не стала; поступок Аристарха вынуждал ее перепрыгнуть в другое тело, поток холодной энергии вырвался из испорченной оболочки.

Темный граф принял звериное обличье и начал поглощать теплые останки белокурой девицы. Настигшее некстати видение вернуло проблеск человеческого сознания в горящие серебром глаза чудовища: белесый снег делал черную ночь серой; Аристарх снял с себя темный плащ с красной подкладкой и, вывернув, накинул его гордой темноглазой незнакомке на плечи: цвет свежей крови шел ей больше, вышитая золотой нитью лоза винограда теперь не была скрыта; этот искрящийся у основания капюшона узор являлся лучшим украшением.

«Девица из видения такая же яркая снаружи и такая же гнилая и мрачная внутри, как мой вывернутый наизнанку плащ, – понял Темный граф. Мощные челюсти проклятого непроизвольно сомкнулись на предплечье жертвы, острые клыки перегрызли кость. – С нетерпением жду нашей встречи…»

***

«Мне дали жизнь, расплатой стала смерть… тех, кто окажется на моем пути. Я больше не буду прятаться от палящего солнца в тени, я стану мглой и укрою землю от беспощадного дневного светила. Люди, прежде не смотревшие в мою сторону и не скрывавшие своего ко мне презрения, начнут благодарить меня за спасающую от зноя прохладу».

Антон хотел отомстить Саранскому и лишить его жизни, но понимал прекрасно, что, если расправится с генералом, навсегда потеряет возлюбленную. «Лея не должна знать о том, в кого я превратился, – решил художник. – Правда сломает ее». Вскоре от соседей-помещиков Колчаков услышал, что Иван Иванович с супругой покинули свое имение до того, как дом Антона сожгли. Лея даже не знала о произошедшем.

Колчаков поселился в трактире и продолжил писать картины; художник больше не изображал зверя, он стал им. Антон решил, что, когда совладает с яростью, отправится на поиски возлюбленной. Только надежда вновь быть с Леей не позволяла проклятому потерять остатки человечности.

Ладья: Отметины

«Я не размениваюсь по мелочам, мой взгляд всегда устремлен вперед. Когда ферзи истребят друг друга или будут принесены шахматистами в жертву, последней надеждой игрока на победу стану я.

Если на моем пути окажется фигура соперника, я отброшу сантименты и «съем» ее, а когда я приближусь к королю, я загоню его в угол или оттесню на последнюю горизонталь, чтобы поставить мат».

«Одним прыжком зверь пересек разделявшее нас расстояние и располосовал мою грудь когтями. Жизнь медленно покидала растерзанное тело; перед смертью я пообещала этому темному существу, что вернусь и разыщу его. Я сдержала слово».

Декабрь, 2012 год.

Девушка вошла внутрь большой мельницы. В центре помещения находились гранитные жернова, заполнявшие почти все пространство. Гостья продвигалась вперед медленно, в руке она сжимала широкий костяной браслет, не принадлежавший ей. Низкое рычание на мгновение нарушило тишину. Девушка резко обернулась на звук.

Тени зашевелились, они накатывали на гостью холодными и одновременно обжигающими волнами. В сумерках девушка рассмотрела лишь неясный мужской силуэт и серебряный блеск, плескавшийся в злых звериных глазах.

Воздух, казалось бы, стал плотнее, у гостьи моментально перехватило дыхание. Тени поглотили мужчину и приобрели четкие контуры, превратив молчаливого наблюдателя в огромное чудовище.

Одним прыжком зверь пересек разделявшее его с жертвой расстояние и налетел на нее, полосуя когтями. Девушка почувствовала острую боль: когти проделали на ее теле глубокие борозды, распоров грудную клетку и зацепив руку; выступила вязкая кровь. Когда жертва повалилась на пол, в воздух взметнулась волна пыли. Глаза девушки утратили блеск жизни.

***

Тамара Ангелова резко села в постели, почувствовав вкус крови во рту, но это призрачное ощущение растаяло, как только сон утратил свою силу.