Человечек
– Да что я не вижу что ли? – говорю я, изо всех сил разглядывая фотографию. – Это вообще другие люди, Галя! – и тут вдруг меня осенило. – Это твой бывший любовник со своим родным братом, да?
– Да ты что, Валера? – удивляется Галя.
– А что? – говорю я. – Соскучился, захотел увидеть, а тут я! И что делать? Не сказать ли, что мы мужья двоюродных сестер? А ночью я усну, ты к нему придешь на мою овчинную шубу, и будешь лежать в обнимку! А завтра вы вместе будете ходить по музеям, вспоминать свою любовь!
– Валера, – пытается остановить меня Галя.
– Ты и выходной специально взяла, – говорю я, – с мужем-то с родным неинтересно гулять, а с бывшим ухажером, пожалуйста!
– Да это мужья моих сестер, – говорит Галя, краснея от волнения, – просто у них бороды выросли, а тут они без бород. Неужели ты не видишь?
– Я все вижу, – говорю я, – все! И как ты обнималась с ним в коридоре, и как вы смотрели друг на друга! И как я сразу-то не догадался! – я стукнул себя по лбу. – Так, наверное, у нас все твои женихи уже переночевали, а я думаю, откуда у тебя столько родственников?
– Валера, – пытается успокоить меня Галя, – ну что ты несешь? Давай возьмем их паспорта и посмотрим, должна же быть там запись о браке, – она соскочила и стала рыться в их сумках. – Вот, кажется, нашла, – она принесла оба паспорта и стала их листать. – Макаренко Вячеслав Николаевич, Игнатенко Константин Эдуардович…
– Дай-ка сюда, – я выхватил оба паспорта и стал смотреть запись гражданского состояния. – Так, один женат на Волошиной Зинаиде Аркадьевне, другой разведен с Артемьевой Ольгой Петровной.… И кто эти люди? – я посмотрел на Галю.
– Ну, они так похожи на мужей моих двоюродных сестер, – говорит она. – А может, они братья мужей моих двоюродных сестер? Фамилии-то у них одинаковые….
– Это еще не хватало! – а мне вообще непонятно кто лежит в моем доме, да еще на моем полушубке!
– Валерочка, – говорит Галя, – ну даже если они и братья, пусть поспят с дороги…
– Галя! – у меня слов нет! – А что они сразу-то не могли позвонить, сказать, что мы братья мужей двоюродных сестер? Мы даже не знаем кто у нас в доме! По паспортам узнаем!
– В любом случае, они наши родственники, – утешает меня Галя.
– Да? – а у меня аж дыхание перехватило. – А что если завтра сестры мужей твоих двоюродных сестер к нам заявятся?
– Ну, они тоже наши родственницы, – как ни в чем не бывало, говорит Галя.
– Хватит! – а у меня уже сердце закололо. – Больше чтобы я ни одного твоего родственника здесь не видел!
– Ты бессердечный черствый человек, – обвиняет меня Галя.
– Да! – чуть ли не выкрикиваю я. – Я бессердечный, черствый человек! Чтобы завтра тут никого не было!
А меня трясет и колотит! Устроили в моем доме общежитие! Пошел я к товарищу ночевать, на следующий день прихожу домой, дома никого! Это ж, какая благодать! А я давно не был дома один. Да я тут же в ванную залез, потом лег на диван, включил телевизор. И никто не мельтешит, не маячит.
Да я поверить не могу, что у нас, наконец, тишина и покой! Никаких чемоданов в прихожей, никаких людей, сидящих на кухне! И одеяло мое на месте и полушубок висит в шкафу. Да я такой радости давно не испытывал. Только Гали где-то нету. Так, наверное, по музеям шатается, показывает красоту нашего города.
Тут вдруг смотрю, записка на столе. «Валера, я поехала в Чингильтуй. Мы не можем быть вместе. Галя».
Ну и прекрасно! Мне хоть макаронами не сидеть не давиться!
И зачем мне такая жизнь?
Я же тут жениться собрался! Поехал на одной машине с товарищами, а невеста моя с мамашами поехали на другой. А товарищи меня поддерживают, да мы останавливаемся через каждый километр, наливаем.
А когда еще вот так выпьешь? А я сам себя уже не понимаю. Мне и страшно и охота, и мысли вдруг такие, а что если Анжела страстная женщина и я не смогу? А если наоборот, бесстрастная? Как с ней жить?
Да мне плакать охота, а мужики тоже чуть не рыдают, бояться, что я потеряю себя. Стану безвольным, малодушным, безгласным. Буду домой бежать после работы, таскаться с половиками, с мусорными ведрами. Буду за веники хвататься, за швабры, размахивать молотком и зубилом.
А они в это время на закаты будут смотреть, на летящие по небу облака…
– Нам тебя очень, очень будет не хватать, – говорит Генка и обнимает меня, как брата родного.
– Да я с вами буду, мужики, – смеюсь я.
– Валерка! – падает мне на грудь Николай Фомич. – Мы рады за тебя, рады! Только ты не забывай про нас…
– Да как же я забуду? – говорю я.
– Через два часа, – торжественно объявляет Миха, – наш верный друг и надежный товарищ Валерий Прохуддинов вступит в законный брак. Что сказать на это? – он обвел всех нас взглядом. – Любовь. Любовь, которая внезапно приходит и так же внезапно уходит, но товарищи всегда остаются, не смотря ни на что. Так выпьем же за нашу дружбу, которая никогда не заканчивается. Никогда не говорит, нет, не могу, в другой раз. Она всегда говорит да! Я могу! И именно сейчас, когда тебе нужно, – он посмотрел на нас влажными от слез глазами и продолжил. – Вот она, настоящая мужская дружба, которую ничто не заменит.
– Давайте мужики! – подхватил Гошка. – За дружбу за нашу!
Отъехали мы еще километр, снова вышли из машины, налили.
– Сегодня, – торжественно начал Николай Фомич, – трудно представить жизнь человека без семьи. Семья нужна, – он посмотрел на нас с печалью, – и, прежде всего, она нужна нам, иначе как жить? Как самому зашить штаны, когда я даже не могу вдеть нитку в иголку? Как самому сварить борщ? – тут он задумался, глядя куда-то вдаль. – Даже если бы мы умели все это, у нас все равно не хватило бы ни сил, ни терпения, поэтому выпьем за женщин. За сильных, добрых, терпеливых женщин. За наших матерей, которые всегда нас поддерживают, всегда зовут обратно домой.
– Давайте мужики! – подхватил Гошка. – За матерей за наших!
Отъехали мы еще километр, снова вышли, налили.
– В этот прекрасный день, – говорит Генка, – хочется верить в самое лучшее для нашего друга Валеры, – он чуть не прослезился. – Чтобы мы могли в любой момент придти к нему домой, выпить, поговорить, и может быть, даже остаться ночевать…
– Да всегда, пожалуйста! – тут же говорю я. – Приходите, ночуйте!
– Да куда мы пойдем? – вздыхает Генка. – Нас разве жены отпустят?
– Ну, тогда я к вам буду ходить, – радостно говорю я. – А что? Что Анжела одна не переночует?
– Да конечно переночует! – говорит Миха. – Только потом она неделю разговаривать не будет, заберется в твой шкаф, повыкинет все на помойку, иди, ищи потом, отбирай у соседей…
– Вот здрасьте! – удивляюсь я, а я вообще такого не ожидал.
– Я так до сих пор пассатижи найти не могу, – жалуется Колька, – фонарик свой увидел у соседа из второго подъезда!
– Да ты что? – удивляемся мы.
– Да! – говорит Колька. – Иду как-то с работы, и он мне навстречу. Я смотрю, а у него фонарик мой висит через плечо…
– Ну, надо же! – еще больше удивляемся мы.
– Оказывается, он нашел его на помойке и был несказанно рад, – говорит Колька, – так я смотрю на нем и рубашка моя и брюки…
– Вот новости! – говорю я, а мне как-то тревожно в груди.
– Давайте выпьем, – торжественно говорит Миха. – Выпьем за Валеру! За то, чтобы он никогда не встречал людей, расхаживающих в его вещах!
– Давайте мужики! – подхватил Гошка. – За Валеру!
– Так он такой радостный был, – смеется Колька, – и размер говорит, подошел и цвет.… А я смотрю на нем и ремень мой новый, который мне мама подарила на день рождение…
– Так надо было снять! – говорю я, а мне вообще нехорошо.
Я тут же представил себя. Как я иду после работы домой и вдруг вижу, как моя рубашка в тонкую голубую полосочку валяется на помойке вся в картофельных очистках и с ней рядом штаны, облитые помоями. Да у меня в груди закололо, застучало в висках.
Я-то жениться собрался и для чего? Чтобы вещи на помойке искать? Фонарик отбирать у соседа? Выпили мы, обнялись, отъехали еще километр, вышли. А мне плакать охота.
– Валерка! – говорит Тимофей Михалыч. – Ты принял смелое решение и это решение на всю жизнь, Валера! – он прижал меня к себе. – Теперь ты будешь думать о том, как незаметно уйти из дома и также незаметно вернуться… Ты будешь искать надежные места, чтобы спрятать туда свои деньги, но знай! – тут он возвысил голос. – Таких мест очень мало, – он крепко сжал меня в своих объятьях и с надрывом продолжил. – Помни, Валера, мы с тобой рядом, можешь прятать у нас…
– Да! – тут же согласились остальные товарищи.
– Я что-то не совсем понимаю, – говорю я. – Я что же, от жены буду деньги прятать?
– Да! – радостно восклицает Тимофей Михалыч. – И уже сегодня, сейчас ты должен найти книгу, которую Анжела никогда не станет читать. Это может быть справочник электрика, токаря, газоэлектросварщика…
– Пятиязычный словарь лингвистических терминов, – подхватывает Гошка.
– Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, – добавляет Генка.
– Этимологический словарь Фасмера, – заявляет Миха.
Я смотрю на них и не пойму, откуда такой набор слов? Да у меня вообще голова кругом, перед глазами туман.
– Я не смогу, – говорю я в полной растерянности, а мне вообще непонятно. Как? Как они такое читают?
– Главное начать, – говорит Тимофей Михалыч. – Ты сам потом поймешь, как это прекрасно!
– Давайте выпьем, – предлагает Николай Фомич. – За хорошие книги, за справочники, за энциклопедические словари!
– Давайте мужики! – подхватил Гошка. – За словари!
А я уже не знаю, хочу ли я жениться? Для чего? Чтобы деньги прятать? Чтобы книги читать, энциклопедии? Да мне вообще нехорошо! Я уже себя потерял, и как в этот Загс ехать, когда я не понимаю зачем?
– Мужики, – говорю я, – а может нам не ехать в Загс?
– Так, а давайте в лес поедем, – тут же говорит Колька. – Там, наверное, цветок расцвел красный, заодно и посмотрим.
– А мы разве не в лес ехали? – удивляются товарищи. – Так, а давайте на наше любимое место, может там и грибы уже есть, дожди-то какие шли….
Выпили мы за словари и поехали в лес. И так спокойно мне стало, так хорошо! Не надо ничего сочинять, придумывать, деньги куда-то прятать… Вещи все на месте, никто в них по улице не разгуливает…
И зачем мне такая жизнь?
На небе
Не пойму, что творится с сегодняшними женщинами. Им все время что-то надо! Они не думаю, что жизнь когда-нибудь закончится, и они водворятся у Господа и, скорее всего в одних трусах.
А ничего не принесли с собой в этот мир, стало быть, ничего и не возьмем из него. Но женщины не хотят это понять. Моя жена думает, что там ее ждет дом, и в этом доме большая кровать с балдахином, которой у нее никогда не было.
– Моя мечта исполнится на небе, – радостно говорит она. – Я буду спать одна на новой кровати, на которой никто еще не спал. Первая! Первая кровать в моей жизни.
– А как же я? – а мне интересно.
Неужели Галя забудет, что я ее муж?
– А ты, Валера, – говорит она, – будешь жить по соседству. Все будут жить по отдельности в разных домах и ничего друг к другу не испытывать….
Вот здрасьте! Мы значит, с женами живем тут по сорок, по пятьдесят лет, вместе детей растим, внуков, все силы на них тратим, а они нас знать не хотят! Будут там мимо ходить, будто мы и не знакомы!
Я тут же представил, как Галя идет мне навстречу и даже меня не узнает! Забыла совсем, как я ноги ей натирал, шоркал спину, сдавал сапоги в ремонт. Встречал ее мамашу на вокзале! Будет идти, как ни в чем не бывало, будто я чужой, незнакомый человек! Да мне вообще непонятно!
Придется к ней в дом идти, заново знакомиться, говорить, здрасьте, меня зовут Валера. Может, у вас трубу прорвало или балдахин оторвался? А она будет смотреть на меня и даже не вспомнит, что я ей волосы распутывал, взбивал на шарлотку яйца, ставил горчичники, и мы вообще-то вместе спали!
– У меня, – говорит Галя, – такое чувство, что там будет очень хорошо. Ни детей, ни мужей! Не надо с утра соскакивать, кашу варить, не надо работать! – она открыла шкаф и стала смотреть на кастрюли. – Не надо картошку чистить, солить огурцы, бегать по магазинам с тяжелыми сумками…
А я думаю, это как же так? Это не присесть с товарищами, не выпить? Ни сала не будет, ни колбасы, ни селедки маломальской. Что ж мы там есть-то будем?
– Не надо стирать, гладить, – радуется Галя, – окна все время чистые. Пыли нет, нет ветра! Не надо посуду мыть, без конца убираться, выбрасывать этот мусор… Я так устала!
А я смотрю на нее и думаю, это чем же интересно будут заниматься наши женщины? Если здесь они еще как-то заняты, у них есть дом, дети, то там они вообще разленятся! Будут целыми днями загорать и купаться, и в кого они превратятся? Снова в обезьян?
– Не надо ни за что переживать, – продолжает Галя, – думать, как деньги потратить, что кому подарить. Никто не знает когда у него день рождения и сколько ему лет.
А я даже не думал никогда, что нас такое ожидает! Ни нового года тебе, ни дня автомобилиста. Будем жить без праздников, без подарков! А никто не рождается, не креститься. Никто замуж не выходит, не женится и даже не умирает! Загсов нет, нет роддомов! Все живут вечно и не стареют!
Женщины так вообще не толстеют, не просят денег, не сидят у зеркала по два часа!
Галя, наконец, успокоиться и не будет рыдать из-за каких-то двух седых волосинок, которые она неожиданно обнаружила на голове! А мне уже кажется, что там ни у кого не будет волос. А зачем они?
Всем выдадут резиновые шапочки и отправят купаться в горячих источниках.
– Я буду молодой и красивой! – заявляет Галя. – Причем без всяких усилий! Без кремов и диет! Всю вечность, ты представляешь? – она с восторгом посмотрела на меня.
Да я вообще очень рад, что Галя перестанет, наконец, краситься, пудриться, запрыгивать на весы. Просыпаться средь ночи, чтобы проверить сплю ли я?
– Ты, – говорю, – хоть мазаться перестанешь, будешь на себя похожа!
– Там ни снега не будет, – восторгается Галя, – ни дождя.… Не надо надевать на себя по трое колготок, кутаться в шерстяные платки, носить зонтик…
А я думаю, значит, мы с мужиками на охоту не поедем, не будем у костра сидеть, спать в палатках…. Что ж мы там делать-то будем? Галя значит, на кровати лежит под балдахином, ей ни варить не надо, ни стирать, ни убирать. А мне каково? Так она меня еще и узнавать перестанет, будет думать, что я сантехник, оказавшийся поблизости.
Может, думаю, там бани по вечерам будут? Пойти хоть с мужиками попариться, в проруби искупаться. Да я вообще в растерянности! Жить целую вечность и не страдать! Не болеть, не рыдать, не мерзнуть. Не испытывать чувство вины. Не бояться, что всё съедят. Не ждать, не надеяться. Не скорбеть. Ни с кем не ругаться. Жить и не думать, как заработать.
Да мне вообще не верится, что такое возможно! На работу ходить не надо, денег нет, магазинов нет, телефонов нет. Нет зеркал! Женщины, наконец, придут в себя и поймут, что на земле они вели себя неподобающе. Им станет стыдно за то, что они не слушались своих мужей, мотали им нервы и без конца доказывали, что они умнее.
А что толку понимать, когда ни мужей не будет, ни жен. Да я вообще расстроился! Всю вечность без жены. А может, подумал я, к нам будут прилетать бабы из космоса? Я тут же представил, как они спускаются с корабля в каучуковых костюмах, вместо глаз у них сверкают светодиодные лампы, на груди мигают микросхемы и все они опутаны проводами.
Я посмотрел на Галю, пытаясь запомнить каждую ее черточку. Я рассматривал ее глаза, губы, брови…. Я вдруг увидел, как сквозь тонкую кожу просвечивают голубыми ручейками вены на ее руках, как на лицо ниспадают прядки непослушных вьющихся волос, и все во мне наполнилось такой непередаваемой нежностью…
Мне так захотелось вдохнуть ее всю в себя, чтобы там, на небе вновь почувствовать родное тепло…
– Ночи не будет, – вдруг говорит Галя. – Не будет звезд, – тут она подошла к окну и стала смотреть на небо. – Не будет ни луны, ни солнца…
Это как же так? Нет солнца и светло! Я-то жду не дожду, когда ночь наступит, чтобы спать поскорее лечь. А там? Будем сутками скакать, следить за своими женами, чтобы они чего доброго не потеряли свой моральный облик?
– Странно… – после некоторого молчания продолжает Галя. – Не будет звезд.… Не будет самолетов, летящих над головой. … Не будет листвы, шуршащей под ногами, не будет снежинок, падающих на лицо. Не будет луж, фонарей, сугробов… мы не будем кормить крошками птиц, не будем выкручивать перегоревшие лампы. Ты не дашь мне постирать свою грязную рубашку и не спросишь что у нас на ужин, – ее голос неожиданно дрогнул. – Я не обниму тебя ранним утром, не открою тебе дверь, потому что ты не придешь с работы…
Ну конечно! Я буду околачиваться возле Галиного дома, прикидываться сантехником, а она мне даже дверь не откроет!
– Как же так? – она посмотрела на меня, и вдруг я увидел, как ее глаза стали прозрачны. – Мы не будем праздновать Новый год, не будем наряжать елку.… Не будем пить чай с малиновым вареньем, – она подошла ко мне и села на колени. – Я никогда не буду плакать и забуду, что такое слезы, – она взяла меня за руку, и я почувствовал, какая она горячая. – Я забуду про эту жизнь, которая была на земле…
– Ты только про меня не забудь, – говорю я.
– Но я не хочу! – она посмотрела мне в лицо. – Я хочу варить, хочу стирать, мыть, гладить, зашивать, красить ногти… Я хочу сидеть в ванной, жарить картошку, тратить деньги, в конце-то концов, – она резко вскочила и вытащила из шкафа муку. – Я сейчас же напеку хвороста! Буду печь его каждый день! Буду каждый день жить, каждый день радоваться и делать то, что там уже не буду делать никогда! – она вдруг со страстью посмотрела на меня и стала раздеваться. – Мы не можем упускать ни минуты! Ни секунды! Раздевайся, что ты сидишь?
А я не готов вот так, ни с того ни с сего! Из-за страха, что все скоро закончится?
– Нет, ну это же надо! – она стала дергать замок на юбке. – Не будет зефира в шоколаде, не будет моего любимого печенья с апельсиновым желе, не будет халвы, соленых огурцов, помадки…
– Так я пойду и куплю! – обрадовался я и тут же засобирался в магазин. – А ты пока хвороста напеки. Я скоро! – я быстро выпрыгнул за дверь, боясь, что Галя схватит меня за штаны.
Выскочив на улицу, я немного успокоился и начал понимать, что иду в магазин. Мне захотелось купить вкусной жирной селедки или банку шпрот, а лучше всего кусочек свежей колбаски или буженинки.
– Сахарную пудру не забудь! – услышал я Галин голос.
Я развернулся, сделал несколько шагов вперед и, запрокинув голову, посмотрел наверх. Она стояла на втором этаже, прикрывшись белым тюлем, красивая, с растрепанными волосами… Она смотрела на меня. Я смотрел на нее.
Мы оба всматривались друг в друга, пытаясь запомнить, запечатлеть в своих сердцах это мгновение, как будто оно никогда больше не повторится.
Ведь там, на небе я не буду стоять с запрокинутой головой, а она не будет смотреть на меня из окна….
А потому что мы люди
Я просто удивляюсь нашим женщинам! Они думают, что мужчины это не просто люди, у которых голова может заболеть или нога зачесаться, а какие-то существа, у которых ничего не должно болеть. Ничего не должно чесаться!
У нас будто в организме никаких органов нету! Мы из стали и сплавов! И нервы у нас железные и воля из чугуна. И все мы можем и все мы умеем. А главное никогда не устаем! Да! Всегда готовы!
И шкаф собрать и полку повесить и маму пойти на вокзал встретить. Притащить две тяжелые сумки с солеными рыжиками. А потом ковер пойти на улицу выбить и фарша намолоть целый таз, и пододеяльники снять с веревки. А они все попримерзли!
И при этом мы смеяться должны! Должны подпрыгивать от счастья на левой ноге, нюхать герани изо всех сил, замечать, как красиво блестит на солнце и переливается фаянсовый чайник, а за окном вдруг перестал падать снег!
Мы должны знать, почему на полу вода? Что с телефоном? Куда подевались трусы с батареи и есть ли вечная жизнь на Марсе? Мы ничего не боимся, и только поэтому будем жить вечно и именно на Марсе! Мы и под кровать можем залезть и в трамвай запрыгнуть, и трюмо занести на второй этаж вместе с пианиной.
И мамашу проводить на вокзал. А потом прийти и рассказывать какие полки были в вагоне и как звучали имена трех попутчиков и двух проводниц. И тут же восхититься луной и блеском волос. Да мне вообще непонятно, откуда у женщин такие идеалы?
Мы такие же люди, и нам страшно! Мы боимся умереть, потерять ногу или руку, ослепнуть на правый глаз, подавиться колбасой. Заболеть страшной болезнью. Мы боимся быть нелюбимыми, отвергнутыми, обманутыми…
Мы лежим и представляем свои собственные похороны и беззвучно рыдаем, потому что там мало прожили и даже не успели купить мотоцикл и резиновую лодку. И так никуда и не съездили со своими товарищами, а так хотелось посмотреть на красивые места, порыбачить.… И если не сегодня-завтра помирать, то, что останется после нас?
Грязные носки под кроватью? Стихотворение, написанное в пятом классе о любви к взрослой женщине, которая наливала компот в школьной столовой? Мы лежим и вспоминаем, есть ли зимняя шапка, где войлочные стельки, кальсоны.… Впереди зима, в чем ходить?
Нас мучают сомнения. А все ли правильно в жизни? Что не так? А как надо? Остались ли куриные ножки в холодильнике или их давно уже съели? А может, завалялись котлеты, хотя бы одна, хотя бы половинка…
Мы чешемся и стыдимся. Мы мерзнем, потеем, стесняемся быть собою. Боимся показать, что боимся. У нас то колет, то сводит, в груди все сжимает. Нас одолевают тревожные мысли. А с кем? А когда? Неужели больше? И сразу же хочется плакать. Хочется уйти, убежать. Попасть под машину, под трактор. Если так, то зачем тогда жить?
Мы отчаянно хотим доказать, что мы все-таки лучше. Покупаем цветы, сливы, мармеладные дольки. Успокаиваем самих себя по дороге, что мы единственные, и нас любят. И не потому что мы сильные и смелые, и ничего не боимся. Нет! Не поэтому!
А потому что мы люди и можем быть добрыми, а можем быть злыми. Можем сомневаться, а можем верить изо всех сил! Можем смеяться и хохотать, а можем безутешно горевать. Можем быть сильными и можем быть слабыми, немощными, безвольными, малодушными. Да!
Мы можем сказать правду, а можем сказать ложь! Мы сегодня здоровые, а завтра больные, и нам кажется, что это не просто какой-то озноб. Это неминуемая смерть! И нам обидно, и горько, и хочется плакать навзрыд, оттого, что все когда-то закончится….
Любите нас, потому что мы живые.
В последний раз
Я вчера на кухне сидел, смотрел, как чайник закипает. Смотрел, смотрел, и вдруг понял, что жизнь-то наша всего лишь пар. Посмотришь, и нет её. Да у меня чуть ли не слезы!
Да я не разобрался еще, как жить мне? Что делать? Всё думал, времени много. Успею! А никто не знает, будет ли завтра? А вдруг не будет? Вот так ляжешь спать, носки приготовишь, а утро не наступит. Да у меня чуть ли не слезы! Я на Галю смотрю, как она постель стелет, как руки мажет, а она, думаю? С кем она жить будет?
А ночью лежу, и не спится мне. Вдруг, думаю, это последняя моя ночь? Да у меня чуть ли не слезы. И ради чего жил? Ради какого такого счастья?
– Галя, – говорю, а сам думаю, может, в последний раз её вижу. – Ты такая красивая.
– Правда? – шепчет она.
– Ты такая хорошая, – говорю я, и по голове ее глажу. – Ты удивительная, ты добрая, ты нежная…
– Правда? – всё еще не верит Галя.
– Ты одна такая, – говорю и волосы ее к лицу прижимаю.
В последний раз может быть. А они дождем пахнут.
– А помнишь, – говорю я, – у вас практика была? Все студенты в операционную пошли, а ты подошла к окну…
– Неужели ты помнишь? – шепчет Галя.
– Да, – шепотом отвечаю я. – А за окном снег падал… Я смотрел на тебя, и думал, ты такая же, как этот снег…
– Какая? – шепчет она.
– Такая же чистая, хрупкая.… Первая, – шепчу я и Галину руку к губам прижимаю, к глазам, ко лбу.
В последний раз может быть. А ладонь у нее такая прохладная, такая маленькая….
А что, думаю, если завтра не будет? Если есть только сегодня? Сейчас?
– Галя, – шепчу я и обнимаю её, в последний раз может быть. – Я люблю тебя.
– Я тебя тоже люблю, – шепчет она.
– Я тебя сильно люблю, – шепчу я, и еще сильнее ее обнимаю.
И так мне жить захотелось! Так захотелось, чтоб было завтра! Хотя бы еще один день.… Чтобы проснуться и лежать тихо-тихо, слушать, как дворники скребут по асфальту железными метлами. А потом на цыпочках пойти на кухню, поставить чайник, посмотреть в окно на распускающиеся листья.
Чтобы сказать доброе утро, потому что оно доброе! Чтобы еще раз посмотреть на небо и понять, что живешь. Дышишь. Думаешь. Любишь.