Сумасбродства

Бугров

Многие типы людей встречаются в многовековой старой русской литературе, свободной в своем выборе. То удалые и лихие, то убогие и юродствующие, то одаренные или бездарные, лежебоки и деятельные, бродяги и пьяницы, казнокрады и преферансисты. Кого только не было. Литература короткого советского времени подобными, похоже, обеднела – жизнь стала другой, да и тематика была подвластной государственной машине, печатавшей авторам гонорары. Мне довелось встретить и наблюдать на притяжение нескольких лет человека, словно зачатого всеми типами прошлого, да что там скрывать – быть соучастником некоторых историй с ним и как бы заглянуть в далекое прошлое России. Не прервалась линия русских типов и в условиях латвийского зарубежья! Русский и в Европе и в Африке всегда покажет нашу русскость. А здесь по соседству с Россией, и тем более.

Володя лет тридцати-тридцати пяти от роду, невысокого роста, сухощавый, жилистый, цепкий, светло и редковолосый, с пшеничными усами, русак из Витебска, неведомыми мне путями попавший в Ригу.

Вначале он плавал матросом на лоцманских буксирах, буксирах, таскавших баржи. После этого надолго расставался с землей в рыбном порту, отплывая на СРТ или БМРТ ловить рыбу в дальних морях Атлантики, став студентом Калининградского рыбного института. Однако тянулся к свету ученья как-то, между прочим. Никогда не видел я его склонившимся над книгой или конспектом. Обычно он склонялся с карандашом в руке над пулей для записи очередного виста или росписи пули, прижимая лист локтем, другой, держа недопитый бокал или рюмку водки. А в одиночестве, лежа смотрел телевизор. Придя к нему, видел всегда на экране мультфильмы. Смотрел он любые и всегда с интересом. Удивлялся, узнав, что я не смотрю их:

– Как, не смотришь? Ведь они такие интересные и захватывающие.

Сочетание любви к выпивке и преферансу было почти гармоничным и одно другому не противоречило, а вот детская привязанность к мультфильмам была в диссонансе с первыми. Наверно это была бы простая задача для психолога – объяснить это. Психологи любят объяснять многие побуждения души человека как компенсацию недополученного в детстве, но недополученными были и преферанс, и выпивка. Но и я все детство провел без мультфильмов, а так и не потянуло к ним. Правда, в Володе было сочетание трех направлений влюбленности, а во мне из его ни одной. Случалось, что не было передач, не было компании для преферанса. Тогда Володя коротал время, накручивая усы. При этом назидательно мне:

– Обязательно ухаживай каждый день, но вскручивай снизу вверх по часовой – Так и следую иногда его инструкции. Думается при этом хорошо и от монотонности действия спокойствие охватывает.

Так проходила домашняя жизнь на берегу студента Калининградского рыбного института. Но и экзамены нужно было как-то сдавать.

– Как это как-то? – спросите. – Отвечу. Надвигалась сессия, а он не допущен к экзаменам, к самому первому – по деталям машин, т.к. не сдал курсовой проект. Володя в тревоге обратился ко мне – инженеру. – Помоги! Спаси! – Пришлось взяться за расчеты, и начертить несколько листов проекта лебедки с редукторным приводом. Володя представил проект, защитил его и был допущен к экзамену. И снова он просит меня о помощи. Пришлось освежить в памяти курс Деталей машин, готовиться и сдавать экзамен, боясь разоблачения. Но пронесло, и если экзамен был сдан на «хорошо», банкет же, организованный Володей в ресторане «Рига», прошел с оценкой «отлично» с плюсом. Вот такими мытарствами Володя был выведен в люди и стал четвертым человеком на большом морозильном траулере, на борту которого он зарабатывал большие деньги, и все шесть месяцев плаванья их не тратя, оказывался на берегу с очень большой суммой, невообразимой для меня, работавшего инженером на заводе. На эти деньги он мог путем прописки приобрести квартиру, купить тронное кресло и восседать в нем под сияющей хрустальной люстрой зала, выписать хоть из Москвы на празднование своего сорокалетия цыганский оркестр театра «Ромэн» , быстро накопить на какой-нибудь автомобиль, «как денди лондонский» одеться. Но он был экономным или все это ему было не нужно. Примером экономности Володи был случай в магазине «Сакта», большом, богатом галантерейном, в самом центре города, в первом этаже филфака ЛГУ. Зашли в магазин просто посмотреть на товары, а может быть и купить, если бы что-нибудь приглянулось. В мужском отделе остановились у прилавка с носками. Володя встрепенулся:

– Да, нужны мне носки, а то фактически ношу последние.

Стал наклоняться, всматриваясь в ценники. Отпрянул и, глядя на меня вопрошающим взглядом воскликнул:

– Что? Семьдесят копеек! Такая цена, не может быть! Это же сто граммов водки! Нет, нет, не стану тратиться.

Владимир жил у Эллы с сыном, в двух комнатах многокомнатной общей квартиры, с длинным извилистым коридором, с соседом– армянином – буфетчиком –поезда Рига–Москва. Его жена Маша сновала по коридору из далекой комнаты в общую кухню в не запахнутом ситцевом халате, с растрепанными волосами, почти вывалив громадную грудь, заглядывала в комнату к Володе одолжить сигаретку или рюмку с похмелья, когда муж шел рейсом на Москву или обратно, а Элла таксировала меню в кулинарии. Придя в другой раз к Владимиру, я услышал о трагической истории гибели мужа Маши в Москве на стадионе «Лужники». Заканчивался футбольный матч между «Спартаком» и голландской командами за кубок УЕФА. Поток людей спускался по лестнице к выходу, когда внизу, на последних ступеньках, упала девушка. Люди остановились и стали ее поднимать, а поток сверху неудержимо напирал и началась давка. Ее мужа и многих других раздавили, погибли 66 человек.

Володя был, в общем-то, неприхотлив, но привередлив в одном. Каждое утро он должен был одеть чистую выстиранную Эллой с вечера рубашку. Это же непременное требование он обращал и к любой девушке, к которой ему приводилось попасть в гости и заночевать. Похоже, он обладал и манией понуждения. Но, если после скандала Элла противилась, посылая его ко всем чертям и замахиваясь угрожающе, он покорно брел в общую ванную и стирал сам. Вторым желанием, которое он заказ бы даже сказочной Золотой рыбке, было – одевать перед выходом нагуталиненные и начищенные до блеска единственные туфли на повышенном каблуке, приподнимавшие его в высоту мужчины полусреднего роста. А в остальном Володя действительно был нетребователен.

Про плаванье, о рейсе, он рассказал с печалью в голосе и кислой миной лица о моменте, когда закончились запасы водки. О скуке после этого и о бесконечно длинных тралах, вытаскиваемых на палубу, в которых как муравьи копошились рыбы. Несортовую выбрасывали в море, а крабов – в кастрюли. Слушая его рассказы, посматривал на Володю, и он сам чем-то напоминал краба. Он казался цепким, как руками, так и ногами, каким я представлял себе краба. Тот не отпустит, что схватит клешней, а Володя не выпустит из рук карты, взятую рюмку, а из-под ног футбольный мяч. И то и другое к нему словно прилипало, не говоря о рюмке или бокале в руке. Возможно, благодаря этой цепкости он выживал, не был смыт за борт волной, не соскользнул при качке с палубы в море. В этих отчаянных ситуациях Володя как краб зацепился бы за любой небольшой выступ на палубе, хоть за шляпку шурупа, не говоря о торчащей головке болта. К тому же я видел в Володе выносливость и неприхотливость краба, неприспособленность к жизни на суше, которая, на мой взгляд, губила его, как краба, вытащенного из моря. В море плавал и глотал соленую воду, а на суше – горькую.

Элла вторая слева, Слава – третий 30.09. 1971 г.

В долгие месяцы пребывания Владимира на берегу, иногда по шесть месяцев, до очередного рейса, ни дня не случались без возлияний с поводом, а чаще и обычно – без него. До вечера Володя проводил время дома, у Эллы, у телевизора, с детским интересом смотря только мультфильмы. К вечеру он выходил в город прогуляться, и тотчас ему попадалось кафе, бар или ресторан. Как не зайти и не выпить? В Риге была много таких уютных и дружественных мест, а ноги так и вели то к одному, то к другому. Лиха беда – начало, как известно, а в продолжении – на последние, что были в кошельке, Вова брал такси и возвращался к Элле. Элла на голову выше Владимира. После развода осталась и жила с подрастающим сыном—школьником. Работала в кулинарии товароведом. Элла была большой любительницей волейбола. В летние месяцы в выходные дни ее можно было наверняка встретить на пляже в Дзинтари. Блондинка к концу лета покрывалась коричневой коркой от пребывания на солнце и теряла белотелую привлекательность. Загар огрублял ее, да и не только, и других девушек тоже. Но этот загар не было столь отталкивающим, как теперь после загорания в соляриях под искусственным солнцем, выпекавшем мертвенно желтых, красных и коричневых девушек. Идешь по улице зимой – впереди негром чернеет девушка с кирпичным лицом, никак не вяжущимися с белизной волос. Эллу с ее открытым веселым характером знал в нескольких поколениях ребят, мужчин, девушек и женщин весь пляж Дзинтари. Элла высокая, сильная, спортивная и жизнерадостная, компаньон в волейболе, преферансе и в застолье. Она словно олицетворяла русскую женщину, которая все могла и умела, могла покорить, властвовать и утешить. Спускаясь от концертного зала к пляжу, слышишь звон шлепков по мячам многих кружков. Всмотришься – и обязательно в одном из них Элла, а рядом, на песке четыре неподвижные, склоненные словно в молитве, фигуры, движутся только руки, словно крестятся, играя в преферанс. Среди них восседает и Володя, небрежно скидывая карту в пулю. Володя был привязан к Элле, казалось навсегда. Только сильная выпивка отвлекала его, и он мог накоротко, скорее всего на одну ночь, оказаться неизвестно с какой женщиной. Возвращался, когда Элла работала, отходил с мультфильмами, и ласковым покорным мужем встречал ее вечером. Иногда ему это не стоило скандала, а иногда – жуть что бывало, и Володе приходилось уже не добровольно покидать квартиру, на ночь глядя, невзирая на непогоду. Куда деваться? Вышел из подъезда и как Илья Муромец встал на перекрестке: налево пойдешь – в «Таллин» попадешь, направо пойдешь – в «Лиру» попадешь. Отказаться ни от того ни от другого ресторана невозможно, и Володя принимает соломоново решение – сначала в «Лиру» освежиться в подвальном баре, а потом – серьезно поужинать в «Таллине». А к тому времени Элла или остынет, или уснет, и он, сняв туфли, на цыпочках проберется на свою оттоманку.

Звонок, поднял трубку – Володя:

– Слава, привет. Завтра большой день, день рождения, мне стукнет тридцать пять. Приглашаю отметить.

– Володя, с удовольствием, но боюсь, что не получится – завтра я улетаю в Москву. У меня предзащита диссертации.

– Во сколько самолет?

– В 19:30.

– Хорошо, начнем в два часа.

– Опасно, Вова, загуляем. Знаю я тебя, да и себя немного.

– Не беспокойся, посажу тебя в самолет.

– Хорошо, уговорил.

– Жду тебя, Слава, в два в «Риге».

Слава к предзащите подготовил громадные плакаты на плотном Ватмане, кажется А1, высотой под 1,7 метра, свернутые в трубу. Упаковал их в полиэтилен, взял спортивную сумку с бумагами и тапочками, и поехал в ресторан. Пришлось уговаривать гардеробщика, чтобы принял плакаты. Согласился за пятьдесят копеек. Володя встретил, и мы направились к столу в углу. Я посмотрел на стол – и ахнул. Он был полностью сервирован всем, что душе даже прихотливой угодно. Володя глянул Славе в глаза с вопросом:

––Ну, как? – Ответом было восхищенное потрясание головой и закатывание глаз к потолку. Володю поздравил, потом основательно кушали и выпивали. К появлению оркестра были уже, что называется, в хорошем настроении. Только начало вечера, зал не заполнен, никто не танцует. Шел период разогрева к горячему вечеру. Да и в зале было свежо. Оркестр был с солисткой, довольно простой девушкой, даже просто одетой. Она спела одну – вторую песенки. Володя вдруг говорит:

– Пойду, закажу.

Достал пять рублей и направился к оркестру. Переговорил, отдал ближнему – саксофонисту, что в руке держал, и вернулся. Звучит «Ты жива еще моя старушка…». Налил рюмки:

– За маму.

Вижу, взгрустнул Володя, голову склонил и в задумчивости отрешенно и нехотя

шевелит вилкой в блюде с закуской, но не кушает, а слушает.

– Несколько лет не был дома. Ехать-то недалеко, но все не соберусь.

Солистка закончила, оркестр замолк. Володя возмущенно мне:

– Ну как она поет, ну разве можно так, без души!

Володя снова направился к оркестру, беседует с саксофоном, тычет пальцем в сторону солистки, протягивает руку и вкладывает в выставленную купюру.

Вернувшись, хмурясь, говорит:

– Заказал ту же, заплатил пять, и дал еще пять, чтобы солистка не пела.

Оркестр исполняет ту же мелодию. Солистка стоит молча, потом резко поворачивается и уходит из оркестра. Спрашиваю Володю:

– Где твои родители живут?

– В Витебске.

– Живы– здоровы?

– Мама жива, отец умер.

– Давно ли бывал дома?

– Очень давно, лет семь тому назад.

– Почему же съездишь? До Витебска езды часов десять.

– А когда? Все рейсы, да рейсы.

– Подожди, ведь ты на берегу уже второй месяц?

– Никак не собраться, все какие-то дела.

Я удивился и даже был огорчен такой сыновьей небрежностью Володи. Они же о

нем думают, беспокоятся – ведь он ходит в море, мало ли что может произойти. А Володя все никак не соберется навестить мать. Или, живя с Эллой, он не ощущает

Володя у меня в день рождения

этой потребности. Элла замещает ему мать? Жизнь Володи выглядела походной и одинокой, несмотря на приют у Эллы. Ведь и сегодня, в день рождения, совпавший с моим отъездом в Москву, он накрыл такой богатый стол, подстать большой компании, и пригласил одного меня. Наверно некого, а может не лежала его душа больше ни к кому, ведь и я после банкета покину его, и он останется один. А теперь, по Владимир – единственный гость на моем дне рождения по прошествии наверно трех десятилетий с того дня рождения, я задумываюсь о своем предстоящем юбилейном, оглядываюсь вокруг, и оказываюсь в пустоте – и мне больше некого пригласить, некому накрывать стол. Правда, далеко и задолго до юбилея случалось, что таким же единственным гостем на моем празднике был тоже Владимир.

––Ах, где ты, Владимир! Ты один в моей памяти, кого бы я хотел видеть перед собою в день рождения, и, конечно, маму. – А ее уже нет на земле шестнадцать лет. Хорошо было Владимиру – нашел, кого пригласить, наверно я был ему по душе, а может изо всех я был просто чуть теплее для него.

Я поглядывал на часы, беспокоясь о рейсе, Владимир меня успокаивал:

––Успеем.

Но потехи час истек, мы вышли, я сел в такси, а Володя вернулся в ресторан. При посадке в самолет возникли вопросы из-за плакатов. Стюардесса не могла никак решиться пустить меня в самолет, и дело дошло до пилота, который внял моим объяснениям и распорядился поставить плакаты в грузовом отсеке. В полете тубус промерз и выносил я его, одев перчатки.

Случалось, Владимир приглашал меня погулять. Начинали в каком-нибудь кафе, чаше всего тут же, рядом с его домом, в «Зэлта руденс». Володя был экономным человеком, и мы рассчитывались каждый за себя, несмотря на громадную разницу в доходах рыболова и инженера. Потом шли в другое, третье кафе, и, в конце концов, оказывались в малой «Риге». Я выпивал осторожно, Владимир же по целой, и к концу вечера он был куда как более хорош, чем я, и я превращался его провожатого. Но Володя упирался:

– Едем «Юрмалу»!

Не ближе и не дальше. И это уже под дворовой аркой его дома. Я его отговариваю, беру под локоток, обнимаю, клоню в сторону лифта. В борьбе удается втолкнуть Владимира в лифт, и я довольный убегаю под его крики из кабины

– Вернись, едем в «Юрмалу»!

Ухожу и вспоминаю этот взморский ресторан в Дзинтари, где мы были с Володей. Сидели на втором этаже открытой решетчатой веранды. Мы видели всю улицу Турайдас с гуляками к морю и обратно, и они нас тоже видели. Видели наши головы, поднятые руки с рюмками, и наверно глотали слюнки, воображая закуски. Напротив, за нашим же столиком сидел моряк загранплавания– категория моряка более высокого уровня, чем рыболова Володи, поскольку его труд оплачивался валютой, реализуемой коврами, сбываемыми на нашем берегу втридорога. Сидел не один, а с мартышкой. – Не подумайте, читатель, что я обзываю его некрасивую подругу, – нет. Сидел с настоящей мартышкой – обезьяной, с длинным хвостом, печальными глазами с нависающими надбровьями, в довольно облезлой шкуре. В общем – с очень противной. Ему же она была мила и забавна, он говорил ей тост, выпивал, макал кусок сахара в остаток в рюмке, и давал его мартышке. Та хватала, лизала и проглатывала. Мы застали матроса в хорошем подпитии, да и мартышка уже хорошо нализалась, была весела и скакала с плеча матроса на пол, а с пола на плечо или просто вверх. Я протянул к ней руку, чтобы пощупать шкуру, а пьяная мартышка вцепилась в руку и прокусила предплечье. Хорошо, что отпустила. Все бумажные салфетки и мой платок пошли на перевязку кровоточащей раны. Многие годы виднелся тот шрам от обезьяньих зубов. Вот в это ресторан и стремился Володя, поднимаясь в кабине лифта на свой этаж. На следующий день Владимир звонит мне и жалуется:

– Слава, ты делаешься опасным, когда выпьешь. До этого ты интеллигент, а после – тебя не узнать. Куда она девается, интеллигентность!

– А в чем дело?

– Ты, что, был пьян и не помнишь, как направлял меня домой, к Элке, а я ведь

совсем не хотел, да и было еще рано, слегка за полночь. Так ты заволок меня в подъезд. Да так хватал своими лапищами, как краб – не отцепить, у меня синяки на руках и на боку.

– Не интеллигент я значит, Володя. Видно, что до выпивки- то наносное, а суть-