Годин

– Правильный выбор, старичок! – Похлопал Алексея по плечу Суконников. – Ну а в министерстве уж я отпрактикуюсь за всех!..

Огромная черная промзона на краю города впечатлила: можно час идти вдоль заборов, построек и не встретить ни одного человека. Люди находились, работали внутри этих железных коробок, рядом с машинами, механизмами. Годин наяву увидел, что такое сортовой, фасонный, горячекатаный и холоднокатаный прокат. Здесь ему, так же как и на керамическом заводе, все было интересно. Он расспрашивал о том, что видел и не понимал, рабочих и инженеров. Те удивлялись любопытству молодого парнишки:

– Зачем тебе это сейчас? Вот окончишь институт…

– А если мне сейчас интересно?

Кто-то отмахивался, а кто-то на полном серьезе разъяснял, как коллега коллеге. Годин упорно вникал в то, как получается высокопрочная, мягкая, легированная, электротехническая – такая разная для разных же нужд – сталь. Глядя на процессы литья и закаливания, снова и снова мысленно возвращался к синей папке, лежащей в московском общежитии под кроватью. А глаза все смотрели и смотрели в восхищении: летят огненные брызги, человек делает сталь! Как много стали! Это не маленькая кузница в их воинской части и не институтская лаборатория!

Практика в Череповце показала Алексею, что он еще ни черта не понимает в том, за чем наблюдал. Да, о чем-то имел чисто теоретическое, поверхностное представление. Но хотелось не только понимать технологические процессы, но и управлять ими. Так, как делают это те люди в цехах и за пультами. Даже лучше их. Во сне он часто видел, как льется в формы расплавленный металл, как остывает, как мощный заводской молот бьет по раскрасневшейся болванке, как тянется, тянется тонкий стальной лист…

Иногда же Година будили совсем другие, удивительные сны. К нему ночью приходили то не беременные еще, твердогрудые Зина и Катя, а то совсем незнакомки, которых он мельком видел на заводе или в институте. В ИМИСе было значительно меньше девушек, чем в педагогическом: в этом техническом вузе обитали в основном или зубрилки, или какие-то синие чулки. Да, с ними полезно, увлекательно было говорить об учебе, о науке, но Годин порой с тоской вспоминал и разговоры, которые велись в «педе», – о художественных книгах, о театральных спектаклях, о роли личности в истории…

«Здравствуй, маленькая!

Знаешь, как мне хотелось бы видеть тебя в тот момент, когда ты получишь это письмо. Не из эгоистичных чувств, нет, просто у нас получится диалог, я буду рассказывать, то есть писать, а ты будешь слушать, то есть читать, а как хорошо было бы, если бы мы сели сейчас с тобой вдвоем и поговорили бы обо всем.

Вот уже прошло десять дней. Ты не обижайся, что я так долго не писал. И дело тут не в том, что здесь очень трудно и времени не хватает. Я каждый вечер собираюсь тебе писать, беру ручку и бумагу, напишу слово „Здравствуй“ и какое-то чувство охватывает меня. Как будто именно это слово и подчеркивает, насколько ты далека сейчас от меня, насколько сильно во мне желание видеть тебя и насколько оно безнадежное.

Нет, это не романтический бред, не сентиментальность, а, скорее всего, чувства, охватывающие человека, когда он теряет что-то, хоть и не навсегда, а точнее, на определенное время. Помнишь, я тебе говорил о Фолкнере, что мне нравится, как он свободно обращается со временем и с пространством. Вот этого я не могу делать. Время всегда меня тянет, а пространство толкает вперед, торопит. Поэтому всегда опережаю время и от этого часто переживаю, когда приходится ждать чего-то или кого-то.

Ну ладно, хватит морочить твою голову. Перехожу на более реальное описание своей курсантской, послевоенкафедральной жизни. Давай поговорим о бытовых проблемах моей службы.

Живем в палатках, в одной палатке десять человек. Живем неплохо, если подумать – хорошо, а если мне подумать – вообще отлично. Спим на деревянных досках, но ведь могли бы заставить спать вообще на камнях. Матрацы старые и притом рваные. Но ничего, зато теперь у нас не существует проблемы ваты. Когда нужно, достаем из дырок матрацев. Пища – незаменимая и даже не заменяемая: утром – каша, днем – каша, вечером – каша. И то – от каши только название. Честное слово, Севда, ты готовишь раз сто лучше нашего повара. Вот вчера мы долго обсуждали, к какому течению относится творчество – то есть творение нашего повара. И решили, что он символист. Сама подумай, дают какую-то жидкость: запах сена, а вкус напоминает компот из гнилой груши, и говорят, что это чай. Или дают еще что-то, запаха – никакого, но привкус чая, а знаешь, как называется? Вряд ли догадаешься – компот.

Но все это ерунда, главное – руководство мудрое. Вчера делали вешалки, они два часа обсуждали, где их лучше делать: возле первой курилки или возле второй, хотя нет никакой разницы. А за это время заставили нас пять раз перетаскать доски из одной курилки в другую и обратно. И в конце концов решили сделать ее возле третьей курилки.

Встаем в шесть часов, целый день шагаем, стреляем, убираем территорию, работаем. Ложимся спать в десять. И каждый день так. А завтра особый день, будем принимать присягу. Говорят, что по этому поводу на ужин дадут по два яйца. Смеешься, наверное. А мы радуемся. Ведь яйца-то, в отличие от других видов пищи, будут не символическими, а настоящими.

Вернусь я в Москву в конце этого месяца, там мы должны сдавать экзамен по военке. А в начале августа поеду домой, отдохну месяц и в сентябре – на практику на Сахалин. Вот мои планы, а там посмотрим.

Пиши о себе только мне домой. Потому что в это время я, наверное, буду уже в Баку. Пиши, как выбралась из Москвы, как проходит твоя практика, то есть стройотряд, как у тебя вообще дела. И пиши как можно больше. А в первые числа августа, может быть, и в конце июля я тебе позвоню. Кстати, как Гера? Передай ей привет от меня.

Целую, маленькая, и иду на построение для проверки.

Амир

P. S. Знаешь, что вспомнилось? Вспомнил, как ты говорила, что тебе нравится, когда я злюсь. Да, я часто злюсь на тебя, иногда бываю даже грубым, наверное. И попытаюсь тебе объяснить, откуда у меня эта злость.

Сама знаешь, я довольно-таки спокойный, а точнее, уравновешенный, даже в чем-то консервативный. Мало кто и когда нарушал мое это равновесие (душевное, имею в виду). Но когда это кому-то удается, у меня появляется инстинктивная злость. И это уже не зависит от меня. А в данном случае ты действительно нарушила это равновесие. Больше того, я… По крайней мере, я очень скучаю без тебя».

«Несколько знакомых… Если бы не было Амира, то в одного бы влюбилась точно.

Амир. Действительно ли делаем что-то настоящее? У них каждое имя что-то обозначает. Азик – „огонь“, Рафик – „друг“, Амир – „принц“, „князь“, „начальник“, Севда – первая любовь…

Попросил разрешения звать меня Севда, не объясняя, что это значит. Но я узнала от других… жду письмо от него. Обещал мне прислать рассказ, который написал под моим влиянием.

Кто-то запустил музыку из „Однажды на Диком Западе“. У П. есть, вернусь – возьму послушать…

Надеюсь, когда позвонит, застанет меня дома.

Скоро возвращаемся домой. С 10-го по 25-е поеду на море, а может, и раньше.

Опять прочитала его письмо. Иногда так хочется быть с ним, хотя бы на несколько минут, когда засыпает, спеть „ни-ни-на“…

Ами… Знаешь, очень интересно получается, когда у тебя письмо человека, с которым всегда только разговаривала. Что-то вроде того бывает, когда кто-то первый раз звонит тебе по телефону – можешь даже голос не узнать. Как-то не хватает выражения лица другого, его интонаций, не хватает непринужденности. Получается в какой-то степени посторонне.

Гера прочитала в каком-то американском журнале, что влюбленные отдают от тридцати до ста процентов своих мыслей любимому человеку. Тогда, сказала, я стахановка, перевыполняю норму: четыреста – пятьсот процентов!

Ницше: „Государство – это организованная аморальность“.

…

Сегодня из-за чего расстроилась. Самое смешное – из-за денег. Как говорит Гера, опротивело мне быть бедной. Купила себе туфли, а потом другие, которые больше понравились. И еще кожаный пояс! Потом увидела еще красивее!!!

…

Лежу на пляже. Вела разговор с каким-то „биологом“. Больше слушала сама себя и упражнялась составлять полные закругленные выражения.

Лечу обратно в Москву. Это были самые лучшие каникулярные девять дней.

Сейчас свободное время рассказать об Ами. Так было здорово эти дни не думать ни о чем, быть спокойной, а спокойствие и уверенность всегда приносили мне успех. Гм, успех. Хорошо звучит. Чувство, что есть незаменимые люди, и для Ами я такая. Может быть, не самая красивая, но незаменимая…»

«Привет, Stara Gruba!

Не убивай меня. Честное слово, тысячу раз начинала свои письма то с поздравления с победой по испанскому, то с „я работаю в колхозе“, то с наших нежностей gruba swinka и т. д. (начинаю уже забывать их), то с приветов, посланных тебе Амиром в единственном его письме („убью, зарежу!“), то еще как-то, но, не знаю почему, никогда не дохожу до конца. Есть куча чего рассказать тебе. Начну в хронологическом порядке.

Чего я себе никогда не прощу – это того, что не осталась с тобой в Москве до конца. Еще в поезде жутко жалела, что как-то плохо мы провели свои последние дни там. Прости старую дуру!

В поезде ехала с тремя ребятами из Коми. С одним из них пошла в ресторан купить пива и, возвращаясь с бутылками, встретила своего комсомольского секретаря – конечно, я представляла собой прекрасное зрелище. Потом этот парень сказал другим, что я его жена, и до конца поездки я пыталась убедить их, что это неправда.

Еще в первый вечер дома дала себе обещание, которое ты дала на том семейном празднике весной. Родители ссорятся между собой и со всеми и пытаются поссорить нас с сестрой. Не знаю почему: ревнуют или думают, что Лара подает мне плохой пример. Устраивают всякие сплетни – честное слово. Ей говорят, что я о ней что-то сказала, а потом мне – что она обо мне…

С Ларой вроде все окей, но уже чувствуется отчуждение (когда я приехала, она не встречала меня на вокзале, а пошла в театр – тогда был ваш театр Шайны). Может быть, не имею право на это сердиться – не знаю. У нее уже и сын – Мирон, родился 27 июля. То есть у нее свои большие заботы.

Позвонила разным подружкам. Встретились небольшой компанией. Все время думала о тебе и Амире, стало кисло на душе, я ушла. (Месяцем позже приехала Мила, встретилась с Гришей – кстати, она его otperdolila, – и он сказал, что ему сказали, что я на этой встрече вела себя „вызывающе“, демонстративно ушла, раз не стала „центром внимания“. Бог с ними!)

Потом – стройотряд. Здесь я была первым стахановцем. Там был и этот парень, который в школе играл Цезаря и мне нравился. Он стал подкатывать ко мне, но я его otperdolila. Оказывается, что stara drivka, не могу изменять. Shame on me!

Мы с Милой и ее сестрой были несколько дней на море – погуляли здорово. И сейчас at the seaside с родителями.

„Я смеюсь, умираю со смеха…“

Знакомый уже кое-что рассказал им об Амире и Искандере. Я говорю, что выйду замуж за Хайло (он из Ганы). У них в умах полный хаос. Я толстею – уже превратилась в модель идеально круглого тела. Читаю умные книжки, делаю планы о своих задачах в Москве: учиться хорошо, изучать немецкий, ходить на комсомольские собрания, на спецзанятия по переводу, на автомобильные курсы, на уроки физкультуры, не курить, не ныть (не веришь?).

Разговаривала с мамой, она сказала, что может послать нас вдвоем на море, но нужно заранее ее предупредить. Я, наверное, буду на практике и, если хочешь, можешь приехать в СССР, погуляем в Грузии или где хотим, а потом поедем ко мне и на море. Только сообщи заранее, что нужно сделать.

Пиши мне в Москву. Присылай фотографии и думай обо мне чаще – хоть когда стряхиваешь пепел.

Поняла?

С любовью…»

Просыпаясь среди ночи, Годин долго смотрел в темно-синее, пустое пространство потолка. За окном проезжают машины. От света их фар по потолку и стенам пробегают тени. Да, эта похожа на Зину. Вот Катя, а вот бухгалтерша из военной части, девчата из педагогического, с керамического… Протягивает руку, но тени исчезают, и он снова остается один. Один на один со своим мыслями и чувствами. Со словами потаповских друзей в ушах: «И тебе жениться пора, Леха! Иначе жизнь получается какая-то неполная…» Катин голос: «Леша, я – беременная!» Зинин: «Я бы тебя дождалась, если бы сказал, что хочешь, чтобы ждала…» Интересно, какая теперь из себя бывшая пионерка Арина? «Всякой твари по паре… Всякой твари по паре…» Новая неясная тень, и он тянется, тянется, тянется…