Он глотнул прозрачного напитка, и в голове его родился плавный ритм, на который с легкостью можно нанизывать слова. Илья никогда не импровизировал, даже не представлял, что такое возможно. Его стихи всегда рождались долго и мучительно, он перечеркивал строку за строкой, пока не получал что-нибудь приемлемое. И никогда не верил тем, кто, проснувшись среди ночи, записывает уже готовые строфы. А теперь музыка слов готова была сорваться с губ сама по себе, без мучительных поисков и раздумий. Все вокруг замолчали, не только те, кто сидел в одном с ним кругу. На поляне стало тихо, будто она опустела. Но если бы в другой раз это его смутило, то сейчас лишь придало уверенности. Илья разжал губы и негромко начал говорить:
Мое счастье – нежданно, негаданно.
Я всего лишь трава придорожная,
Сквозь асфальт пробиваюсь я исподволь
И хлебаю дожди горько-сладкие.
Здесь я небо глубокое, синее,
Я река, тиховодно текущая,
Я земля торфяная, зыбучая,
Я заря, из-за леса всходящая.
Заповедное место, пристанище
Спеленало меня и баюкает,
От него, для него с благодарностью
Я приму и печали, и радости.
Илья замолчал и опустил голову. Выслушав его, поляна вновь зашумела, как будто ничего не произошло. Как хорошо, что это приняли как должное. Он ведь хотел лишь высказаться… Объяснить, может быть, то, что объяснить никак не получалось даже самому себе.
– Ну, не так уж это и непонятно, – кашлянул багник.
Илья залпом осушил лилию, и ему в руку тут же сунули еще одну.
– А про любовь? Про любовь ты умеешь? – прижав мягкие губы к его уху, спросила «птаха».
– Умею, – прошептал ей Илья.
– Давай. Только мне и больше никому, хорошо?
– Сейчас.
Илья кашлянул и горячо зашептал:
– Жаркие руки и жаркие губы!
Стиснув в объятьях упругое тело,
Я растворяюсь, и бьюсь, и взлетаю:
Это любовь торжествует победу.
«Птаха» вздохнула и прижалась к нему теснее.
– Пойду-ка я поищу кого-нибудь, для кого моя любовь не смертельна, – хмыкнула Мара и поднялась.
Илья рассеянно кивнул ей. Но, как ни странно, когда она начала удаляться, он почувствовал боль и тоску от того, что она уходит. Если притяжение «птахи» было для него чем-то естественным и светлым, то Мара будила в нем глухую, дремучую страсть, черную, как глубокий омут.
– Когда-то этот праздник мы встречали вместе с людьми, – сказал леший, – только это было очень давно.
– «Давно» – это когда? – переспросил Илья.
– Я уже и не припомню, сколько лет прошло с тех пор, как люди сложили Каменный лик и вызвали его к жизни. А примерно тысячу лет назад люди начали меняться. Постепенно, медленно, но их приходило сюда все меньше. И вот уже лет триста как на праздник с нами приходят только хозяева избушки, да и то не каждый год.
– Так это люди сложили Каменный лик? – Илья поднял брови.
– Разумеется. Боюсь, что люди забыли свое место в жизни. Они готовы предаваться самоуничижению там, где сильны и свободны, и, напротив, мнят себя царями в том, в чем нисколько не отличаются от булыжника на дороге.
– И люди, поселившиеся здесь, – это булыжники на дороге? – Илья оторвал лицо от мягкого плечика красавицы и повернул его к лешему.
– Ты передергиваешь, – заметил кот, – никто этого не говорил. Ты сам только что сказал, что ты – придорожная трава.
– А люди, поселившиеся здесь, не понимают и не чувствуют Долины, – от себя добавил багник. – Они не хотят признавать, что Долина – живая. Это только кажется, будто она молча терпит издевательства тех, кто сюда пришел.
– А на самом деле?
– А на самом деле она рано или поздно нанесет удар. Смертельный удар. Пока она только предупреждает, но и ее терпению придет конец. И, возможно, все мы станем орудием в руках Каменного лика.
– Да не просто «возможно», а наверняка! – поправил кот. – И я лично буду этим орудием с большим удовольствием.
– Каждый из нас будет им с удовольствием, – прошипела сверху русалка со змеиным хвостом, и Илья нисколько не усомнился в серьезности ее намерений. Холод и страх повисли над их кружком, и ему стало не по себе.
– Вы настолько ненавидите людей? – спросил Илья.
– Я бы не назвал это ненавистью, – вздохнул леший. – Змея, на которую наступили сапогом, не испытывает ненависти к тому, кого жалит. Она так создана природой.
– А что делать мне? – спросил Илья. – Как, по-вашему, должен поступить я? Я ценю ваше доверие ко мне, и мне очень хорошо с вами. Но люди, какими бы они ни были, тоже что-то значат для меня.
– А ничего тебе не надо делать, – сообщил кот. – Сапогом на змею уже наступили.
– Нет, не скажи, Баюн, – багник прищурился, – он правильно спрашивает. Я бы посоветовал людям немедленно покинуть это место. Ведь мы не кровожадны. Только жить здесь никто не должен, это место не для жизни. Это место поклонения Каменному лику.
– Что-то я не заметил, чтобы вы ему поклонялись, – усмехнулся Илья.
– А Каменный лик не икона, – расхохотался леший, – ему нравится смотреть на веселые лица, видеть нашу радость. Ты вот слагал для него песню, «птахи» станцуют ему, а я, старый и неуклюжий, просто посижу рядом. Кстати, посмотри, твоя Мара нашла себе возлюбленного. Несомненно, они сейчас покажут нам что-нибудь интересное.
Поляна снова затихла, все повернули головы в сторону Мары и ее нового спутника. И оказался им, к удивлению Ильи, совсем обычный человек. Ростом примерно с Илью, в синих джинсах и серой, застиранной футболке, крепкий, но не сильно плечистый. Человек шел рядом с Марой такой же легкой походкой, как и у нее, чуть приподняв плечи, как будто слегка озяб. Что-то неуловимо знакомое было в нем, и Илья мучительно пытался понять, где мог его увидеть.
– Ну шутники! – кашлянул багник, глянув в сторону Мары.
– А ты скажи: «Чур сего места», – леший тоже рассмеялся и толкнул Илью в бок.
