Волчья хватка-3
Пересвет помедлил, словно примеряясь к имени, произнёс:
– С Дарьей? Из ловчего рода… Ну что, слово аракса. Дай хоть взглянуть на неё. Кого ты своевольно избрал и невестой нарёк.
– Ладно, дядька Воропай, на смотрины имеешь право. – Ражный направился было к двери, однако голос боярина его остановил:
– Погоди, а что у тебя подпол открыт? Чуть не свалился…
Вячеслав вспомнил о похищенных из тайника свадебных причиндалах и замер.
– Любопытно, как ты станешь пировать, если твой дом разграбили? – без интереса спросил он. – Должно, все тайники вскрыли, наряды растащили…
И тем самым подтвердил догадку: боярину известно всё, что происходило на базе, пока он был в Сиром, в том числе и о чаше. Даже мысль промелькнула: уж не причастен ли он к разорению вотчины, прямо или косвенно? Чтоб лишить его судьбы вотчинника? Иначе с какой стати лукавит, скрывая злорадство за равнодушием?
Ражный вернулся, аккуратно опустил крышку люка.
– Впрочем, наряды – это лишь дань обычаю, – подыграл Пересвет. – Ты же с мирской девкой по уставу пировал, со светочем, а что вышло? Ничего, сбежала… Всё-таки любовь нас вяжет, а не обряд с венцом. Только диву даёшься, какие мудрые традиции заложил преподобный! Даже если весь Засадный полк погибнет и останется хотя бы один аракс… Нет, даже отрок гоношистого возраста, но с ярым сердцем. И всё возродится. Потому не запретил инокам брать мирских невест и уводить в скит. Только заповедал браки с ними творить по любви и согласию. Тогда дети вырастут араксами. Минет время, и из лесов вновь выйдет воинство…
Это прозвучало как намёк. Верно, отнимая вотчину, боярин уготовил ему судьбу отшельника.
– Да я и в скит готов удалиться, – независимо отозвался Вячеслав. – Привык уже в Сиром…
Боярин лишь усмехнулся:
– Ты-то готов… А твоя избранная и названая?
– Спроси её сам!
– Ладно, спрошу. Показывай!
Они вышли из дома, и тут Ражный обнаружил, что никакого автомобиля с каликом на территории базы нет. А точно слышал, тарахтел возле «шайбы»…
Из каминной трубы над гостиницей беззаботно курился столб жара, обращаясь в парное облако. Однако с предчувствием смутной тревоги Вячеслав взбежал на крыльцо, распахнул дверь и в тот же час ощутил пустоту: в гостинице не было ни одной живой души.
И всё же он заглянул в зал трофеев. В кресле, возле жаркого каминного зева, лежала лишь медвежья шкура, образуя нечто вроде пустого кокона, из которого только что вылупилась и улетела бабочка. Ражный сунул руку в мягкую полость: там ещё хранилось тепло…
В тот же миг он взвился нетопырём и узрел синий, как плащ Дарьи, сполох. Волчица спала в некоем белом, слабо озарённом и словно размытом пространстве, откинувшись в кресле, кажется автомобильном. На лице застыло сонное умиротворение, хотя пространство это тряслось и колебалось, но не потому, что было в его воображении; скорее машина мчалась по плохой, просёлочной дороге…
– Ну и где твоя невеста? – голос боярина вернул в реальность. – Из рода Матеры?
– Едет в машине, – сказал Ражный.
– В какой машине? – уже без лукавства, как-то растерянно спросил Пересвет.
– Не знаю. По плохой дороге…
Он выскочил на улицу, побежал к «шайбе» и там сразу же увидел на снегу следы разворота автомобиля, скорее всего, мощного джипа. И услышал голос, доносящийся словно из-под земли:
– Эй?.. Кто там?.. Вотчинник?..
Вячеслав огляделся и распахнул дверь ледника: на крюке для подвески звериных туш, как на дыбе, висел калик.
– Сними меня!.. Ну чего встал? Руки затекли, из плеч выламывает!
Спущенный на землю и освобождённый от верёвки, стягивающей руки, он встряхнулся и утёр окровавленный нос.
– Ну, гад он, а не аракс! Если б не взял хитростью, я бы его сделал! Он же, сволочь, на сирого руку поднял! Ничего святого!..
– Кто? – коротко спросил Ражный.
– Да этот, бродяга! Сыч! Хищное отродье…
– Дарью он увёз?
– А кто ещё?.. На руках отнёс, в машину посадил.
– Насильно?
– Ещё бы! Насильно… За шею его держалась, как утопающая! И ворковала что-то на ухо…
– Ну вот, – внезапно заключил боярин, образовавшийся в дверном проёме. – Вторая невеста сбежала… Не везёт тебе, отрок!
Вячеслав вышел из «шайбы», толкнув его плечом. Судя по следам, Сыч посадил волчицу в кабину, после чего руками откатил далеко за ворота и только там запустил двигатель. То есть действовал, как примитивный автоугонщик…
Первым желанием было догнать и отнять избранную и названую, однако на дворе за исключением колёсного трактора с плугом никакой техники не осталось. А Пересвет словно мысли его прочёл.
– Беги, догоняй, – ехидно посоветовал. – Обернись серым волком…
Однако Ражный в этот миг вспомнил первую погоню за ним – в Горном Бадахшане – и вдруг остро ощутил, что завершается некий круг его жизни, связанный с бродячим араксом Сычом. И все потуги заложить ещё один, догнать в очередной раз и теперь отнять невесту выглядят по-мальчишески глуповато.
В памяти возникла картинка – Дарья безмятежно спала, покачиваясь в автомобильном кресле…
– Я сейчас машину пригоню! – вызвался калик. – Поехали навалим Сычу, чтоб сирых не обижал! Оторвём ему последнюю титьку!
– Машину пригони, – велел боярин. – Выедем, пока светло. Засады на дороге…
– Все кукушки – стервы! – смело заключил тот. – Обычай добрый, да только чтоб из Сирого вырваться. Кто с ними счастье нашёл, слыхали?.. Кукушкам самое место в Сиром! В миру одно искушение.
Отмыл снегом кровь с лица и молча пошёл исполнять приказ. А Пересвет снял оплечье, аккуратно сложил его и вздохнул:
– Ладно, не печалься, воин полка Засадного. Любил бы Дарью, ни один сыч не унёс бы. Так что нечего делать тебе, отрок, на моём ристалище. Иная порука есть, ещё почешешь кулаки. Отправляйся в Дивье урочище, к вотчиннику Булыге.
Ражный даже сразу не сообразил, куда его отсылают, ибо название урочища было не на слуху, как и имя вотчинника: всё это относилось скорее к неким сказаниям и былям кормилицы Елизаветы.
– Куда? – переспросил он.
– В Дивье, на реку Аракс, – выразительно произнёс боярин и съязвил, поиграл в слова: – Не получилось с Дарьей, ступай в Дивье.
– Значит, в отстой меня, – ухмыльнулся Вячеслав. – Благодарствую, дядька Воропай.
– Не в отстой, а на постой!
– В приют для бродячих араксов? В бомжатник?
– В приют нашкодивших араксов, – терпеливо поправил тот. – Посидеть придётся года два-три. Если на тюремные нары не хочешь. От тебя всё равно не отстанут, коль раскрылся. Из Сирого урочища ушёл – получай Дивье. А вотчину твою миру отдать придётся. Пусть баскаки палец откусят, чем всей руки лишишься.
– Погибну там, дядька Воропай, – обречённо пожаловался Вячеслав. – Замолви слово перед Ослабом…
– А, вон как заговорил! – невесело засмеялся боярин. – Замолвил уже. Так что не погибнешь. Ступай и жди соперника.
Ражный внутренне встрепенулся, однако спросил сдержанно:
– Кто?
– Имени не знаю, сам объявится. И заветное слово скажет. Булыга тебе растолкует, что почём.
– Как-то не по уставу. Поруку несут с именем.
– Это воля старца, – казённо заявил Пересвет, однако добавил с нескрываемой завистью: – Все, кто из Сирого ушёл, тем устав не писан!
Однако быстро переборол негожее для аракса чувство, помолчал и не удержался, заворчал теперь назидательно:
– Сподобился ты ныне, Ражный, удостоился чести – уже Ослаб тебе поруки шлёт. Так что подавайся в горы… Теперь ты вольный воин, безвотчинный. На зиму всё равно куда-то прибиваться надо, поближе к теплу. В Дивьем благодать, я бывал. Там ещё, поди, только виноград давят, молодое вино ставят. А молодое и шипучее даже араксам позволительно… Дорогу сам найдёшь?
– Не знаю, поищу…
– Значит, сам не найдёшь! – определил Пересвет. – Будет потом отговорка, почему бродяжить пошёл. Ладно, тебя встретят. Смотри только, не приведи никого за собой… Деньги есть?
– Я из Сирого пришёл… Откуда?
Боярин с купеческим размахом достал из кармана пачку денег, однако отсчитал только половину.
– На, получай…
– Обойдусь…
– Бери! Обойдусь… – пихнул деньги за пазуху. – До Дивьего ещё добраться надо. Теперь ты на содержании. Не свои даю, не в долг – из полковой казны. Денежное довольствие положено. Даже рубаху казённую и портки выдадут, в вотчинной каптёрке…
Последние слова он произнёс с издёвкой, однако Ражный спрятал деньги и с тоской осмотрел своё хозяйство.
Вторую половину пачки боярин пересчитал, как бухгалтер, и тоже вручил:
– Это Булыге передашь. На содержание вотчины. Задолжал я, давно хотел вернуть…
– Кто-то даже деньги получает на содержание, – с запоздалой завистью проговорил Ражный. – А с меня всю выручку в казну драл.
– Теперь не с кого драть, – ухмыльнулся боярин. – Гуляй на казённый счёт, ветер в поле…
В это время во двор въехала машина, и боярин удалился в дом. Калик выскочил из кабины, огляделся и заговорил полушёпотом:
– Что Пересвет предложил? Поруку принёс?
Все калики, что часто исполняли поручения боярина, заражались от него начальственным тоном и чувством значимости – всё как в миру.
– Тебе-то зачем это, сирый? – скучно спросил Вячеслав.
– Если в Дивье посылает – соглашайся без трепета! Ты знаешь, какой там малинник бывает?
Ражный ощущал себя как первый раз на правиле, когда вроде бы испытываешь полёт, но тело разрывает на части и не паришь, а висишь, как распятый на дыбе.
– Слыхал, виноградник там, – невпопад отозвался он.
– Малинник! Хочешь, секрет открою?
– Валяй…
– У тебя в гостинице шкуру медвежью видел, – зашептал калик. – В которой кукушка сидела?..
– Ну…
– Подари! Тебе всё равно теперь, куда её денешь? Я бы на сиденье постелил. У меня спина болит, ещё в отрочестве на ристалище сорвал…
– Дарю…
Калик сбегал за шкурой, прихватив ещё медальон с оленьими рогами, но всю добычу спрятал в багажник машины.
– Почему урочище Дивьим называют, знаешь? – тоном наставника доверительно проговорил он.
Ражный лишь усмехнулся.
– Ладно, не старайся. Ты мне ничего не должен. Шкуру с рогами я тебе подарил.
– Погоди!.. Белые Дивы и до сих пор есть! В том районе живут. Только надо Дивью гору найти.
– Сказки всё это, сирый…
– Ты вотчинника Булыгу не знаешь. Так вот жена, говорят, у него из той породы!
– Говорят, в Москве кур доят…
– Сам её видел! – клятвенно заверил калик. – Такая красавица! Истинная богиня! Она точно из них. Булыга ей жилы на ногах подрезал, чтоб не удирала на реку в Купальскую ночь. Раз в год её тянет, и всё! Они же на Купалу все сумасшедшие делаются. Намаялся вотчинник, пока не укротил. Найдёшь там Диву, не медвежью – свою шкуру снимешь и мне подаришь. В благодарность. Они есть, Ражный! Только про Див говорить запрещено, чтоб араксы с ума не сходили. А то бы все отроки, как ты, побросали своих наречённых и пустились гору искать. Про них только опричники знают, и то не все.
Верно, сирый что-то ещё присмотрел в гостинице и теперь мыслил выпросить.
– А тебе откуда известно?
Калик огляделся.
– Разговор подслушал Ослаба с опричниками… Богини на свете существуют! И живут где-то там. Булыга про омуженок всё знает.
– Из гостиницы возьми, что захочешь, – позволил Ражный. – Там ещё чучела есть, а морду вепря видел?
– Да ничего мне не надо! – обиделся сирый. – Я тебе по доброте душевной!.. А ты!..
О Белых Дивах рассказывала сказки кормилица Елизавета, а потом Сыч в Сиром урочище, который будто бы отыскал их в Турции, жил у них долго, даже вроде гарем завёл. Долгими зимними вечерами слушать этого бродягу-сказочника было забавно. Среди араксов их чаще называли грубо – омуженки, и были они некими девами – воительницами. Донские вотчинники Булава и Некрас не сдержали ярого сердца, увидев, как царские рати ловят и избивают до смерти беглых крестьян. Вмешались в дела мирские, откололись от Сергиева воинства и, собрав свои полки из казаков и голытьбы, восстали против власти. После разгрома Некрас увёл остатки войска на Кубань и попытался сотворить свой полк по уставу Засадного. К нему и примкнули гонимые Белые Дивы, однако же сохраняя свои обычаи. То есть жили отдельно от мужчин, своей общиной, и лишь в Купальскую ночь встречались с ними, чтобы зачать детей. Причём рождённых девочек оставляли себе, а мальчиков отдавали отцам. После гибели Некраса его араксы погрузились в ладьи и уплыли за море, в Турцию, где омуженки вынуждены были оставить свои дерзкие, вольные нравы. На чужбине они уже не справляли праздника Купалы, султан не позволял никакой женской вольницы. И пришлось богиням выходить замуж за араксов Некраса, жить семьями и рожать детей без разбора. Однако, по уверению Сыча, некий омуженский род и здесь не примирился. Выйдя из-под власти бунтующих казаков и султана, воинственные девы ушли в горы и принялись за своё прежнее конокрадское да разбойничье ремесло…
Обида калика была искренней.
– Ладно, прости, – со вздохом повинился Ражный. – Сам подумай: откуда же им взяться, Белым Дивам?
– Да они же ведьмы! – вдохновился тот. – Их, как тараканов, дустом не выведешь! Уцелели! Говорят, и дух свой сохранили, Купалу празднуют. Ты поживи в Дивьем до лета, дождись и попытай счастья. А что? Ты теперь вольный Аракс. Все, кто в Дивьем бывал, все искали…
– И кто нашёл?
– Говорят, пока никто. А Сычу я не верю, врёт про свои турецкие похождения, чтоб цену набить. Он за своей Дарьей даже к тебе прибежал! Но ты ведь Ражный! Может, тебе повезёт?
В вольере вдруг разом заскулили собаки, вернув в суровую реальность. И засосало от тоски под ложечкой…
Сирый заметил его состояние и снова попытался вдохновить:
– В Дивьем ещё одна интересная штука имеется! Про смотрины невест слыхал?
– Ну…
– У Булыги там брачная контора! – зашептал на ухо. – Хрен бы с ними, с омуженками. В Дивьем и проводят эти смотрины! Девок бывает до дюжины. Невесты на выданье! Которые отроковицами не были обручены, всех потом туда. Обручённых, кого замуж не взяли – в Сирое, куковать. А кому женихов не хватило – всех к Булыге. И скажу тебе, Ражный, какие там красавицы бывают! Иные покраше Белых Див. Причём на выбор! Они же все из мира приходят, доступные, без заморочек… Так что не в ссылку, не в бомжатник отправляют – в клубничник! Я бы на твоём месте!..
Договорить он не успел – отскочил к машине, поскольку из дома вышел Пересвет, уже переодетый в кожаное пальто, с сумкой в руках.
– Признайся честно, боярин, – Вячеслав заступил ему путь. – Ты всё это устроил? С Дарьей и Сычом?
– Я? – искренне изумился тот. – Я мыслил с тобой на ристалище выйти. Даже вырядился по этому случаю. Одолел бы меня, отдал бы тебе боярство, глазом не моргнув. Но с отроком выходить устав претит.
– Тогда прости, дядька Воропай…
– Логово твоё под наблюдением, – уже на ходу сказал тот. – Уходи с оглядкой. Своим имуществом распоряжайся, как хочешь. Продай, подари, оно уже воинству не принадлежит, списали… Только на ночь оставаться здесь не советую. Равно как и с баскачьим призором сражаться.
Глава 3
Митрополит Алексий нагрянул в листопад и внезапно, хотя на всех путях к обители тайные караулы стояли, надзирая за всяческими передвижениями. Верно, владыка знал об этом и поезд свой снарядил под обоз купеческий, шедший из Москвы в костромские земли с солониной и кожами. Шесть гружёных телег и крытые дрожки подвернули к монастырю будто бы на ночёвку: говорят, по дорогам опять шалили разбойные люди, было чего опасаться.
Алексий не явился сразу, а до поздних сумерек в крытой повозке своей сидел, видно исподволь наблюдая за жизнью обители. И свита его иноческая, переодетая в возниц и стражу, обихаживала коней да варила в котле полбу: день был пятничный, постный. Тем себя и выдала, ибо торговые ямские люди, будучи в пути, не блюли постов; напротив, предавались мясоеденью и винопитию на ночёвках. Особенно когда не чуяли хозяйского пригляда. Зная, что в монастырях варят хмельной мёд, готовы были на приступ острога пойти, чтоб добыть ведро-другое.
А эти смирные, как овцы в отаре при надзирающем и строгом пастухе.
Глазастый вежда с вежевой башни скоро нрав обозников высмотрел, вынюхал и донёс игумену. Тот не всполошился, велел в колокол ударить, по уставу, звал к вечерней молитве. Минуты не прошло, как всякое оружие в обители и скитских поселениях окрест исчезло, вместо доспехов на монахах и послушниках одни только серые подрясники остались. И ратный пыл в очах сменился на иноческую покорность: потянулись из скитов в обитель молельники, сутулые от поклонов, затворники, бледные и узкогрудые. Шепчут себе под нос тропари вместо боевых кликов.
Митрополит и колокола услышал, и замысловатое мельканье огней на вежевой башне узрел, поскольку, едва сбросив с плеч дорожный тулупчик, не увещевать принялся, скорее уличать и пытать с пристрастием. Не в уединении – прямо на высокой рубленой паперти храма, благо что в обители было пустынно и лишь один юродивый сидел, слепой и глухой, ровно истукан каменный. Братия не скоро собиралась из отдалённых скитов. Иные скрыты были в лесах за версту и более.
– Кому знаки подавал? Почему в колокол бил? Своих разбойных людей упреждал?!
– К вечерней службе звонили, святейший, – покорно молвил Сергий. – Чтоб в скитах слышали. Они ведь там времени не знают…
– Отчего не по чину звонят?
– По уставу, святейший. Устав у нас таков…
– Подобным звоном знак подают!.. Не звон – потеха, игрище скоморошье!
– И тут твоя правда… Незрячих послухов у нас много. Для них и звоним, чтоб не напутали чего…
Митрополит обвял от негодования.
– Незрячих?!
– В последнее время много слепых прибивается, – смиренно и охотно объяснил Сергий. – Толпами идут. Вон, позри!
И кивнул на юродивого. Алексий посохом перед его носом помахал, в глаза заглянул – перламутровые бельма…
– Откуда же берутся?
– Одному Богу известно, – посетовал игумен. – И ладно бы трахома – иная хворь привязывается. Ты, святейший, всё ведаешь про глазные болезни.
Ханшу Тайдулу в Орде избавил от темноты. Да по Руси теперь зараза расползлась, спасу нет. Ладно, бельма растут, зато глаза вроде бы целы, но света не зрят. Особенно в осенних сумерках так и вовсе ничего не видят. Куриная слепота, что ли?..Вот и звоним эдак на вечернюю службу. Сойдутся всей час, так иных сам позришь.
Алексий выслушал замысловатую речь настоятеля и, похоже, не понял, хвалят его или скрытно надсмехаются. Поэтому проворчал неуверенно:
– Что-то не видел я на Москве толпы незрячих…
– Верно, чудотворче, и не увидишь. Они же к нам бредут. Мы всех принимаем… Алексий головой потряс, трижды перекрестился, словно сгоняя наваждение.
– А зачем светочами с башни махали?
– Так у меня глухих скитников довольно. Ушная хвороба ходит, ужель неслышал? Гной течёт, глохнут люди…
– На всё ответ припасён!.. Сколько ныне народу у тебя по скитам сидит? Настоятель непритворно вздохнул.
– Малое число, святейший, по иноку да по паре послушников в каждом.
Да и те тёмные или вовсе немтыри. Что-то не идут здоровые в обитель, как прежде. А несёт к нам весь сор мирской, человеческий… В распахнутые ворота и впрямь начали входить иноки и послухи – слепые, горбатые: иные на четвереньках ползут, иных трясучка бьёт. У многих лица старыми рубцами посечены, ровно у воинов бывалых, у иных рук не достаёт. Входят, кланяются Алексию и выстраиваются, будто на показ. А один, с батожком, взошёл на паперть и пал на колени перед митрополитом.
– Отче! Чудотворче! – возопил, однако же, точно обращаясь к святейшему. – Исцели! Во имя Христа и Пресвятой Богородицы! Сними пелену с очей моих. Света не видывал! Приложи свои длани! Вместо зениц в глазах стояли одни яркие даже в сумерках белки. Ощупью потянулся к рукам Алексия, однако, не отыскав их, прильнул к ногам и стал целовать сапоги. Привыкший к подобным молитвам и стонам страждущих, митрополит отчего-то смутился, попятился, посохом оттолкнуть попытался незрячего. Но будто и сам слепой, тыкал мимо. Сергий на помощь пришёл, прикрикнул:
– Изыди! Ступай прочь! – и, взявши за шиворот, оттянул послуха. – Иди, покуда плетей не получил!
Слепой зарыдал как-то по-женски, пополз в темноту, забыв свой батог.
– Ох и излукавился же ты, игумен! – голос у стареющего митрополита от возмущения становился по-отрочески ломким. – Ты кого мне явил?!. Отребье, не народ! А где иноки, что на конях скачут да лихоимством промышляют? Или думаешь, не знаю ничего?
Сергий оставался непоколебимым.
– Они телом убогие, но духом сильны. На том и держится ныне Русь…
Митрополит огляделся и, кажется, высмотрел уединённое место – возле приземистого сарая с горой пиленых дров. Размашистой походкой ушёл, выбрал себе чурку потолще и сел, обвиснув на посохе, словно уставший рубщик.
– Всё крамолы творишь, игумен, – заговорил обидчиво. – Мало от тебя ереси, так ещё и ордынцев дразнишь своими лукавыми игрищами? Думаешь, не изведали они дел твоих тёмных? Или и татарам являешь сброд?.. Полагаешь, глупцы, не знают, какие послухи в потаённых скитах собираются? Ножи заместо крестов носят?.. Я столько сил положил, столько стараний, дабы примириться с Ордой! Ярлык получил и неприкасаемость храмов исхлопотал! Ох, навлечёшь ты беду, не миновать набега. Токмо уж не Москву станут жечь – святые обители рушить!
Настоятель заботливо укрыл его плечи дорожным тулупчиком, слушал и помалкивал, зная нрав Алексия: строг и крут он был лишь в пору, когда говорили с глазу на глаз. А при чужих ушах сора из избы не выносил, напротив, поддерживал всячески, тайно или явно способствовал и даже защищал. Слушал его игумен и про себя мыслил – не коритьи не сыскереси приехал чинить митрополит, как бывало прежде; что-то иное привело его в пустынь. Поэтому стоял и ждал, когда притомится от словес владыка всея Руси.
Тот и впрямь поносил Троицкую обитель недолго и как-то не очень старательно. В былые времена поболее выражал гнев и посохом замахивался.
Ныне же кружился около, словно учёный волк, даже единого коня угнать не мог, даже хватки сделать не захотел.
Настоятель стоял на страже и молчаливо оборонял свой табун.
– Заезжал ли к тебе великий князь Дмитрий? – как-то отвлечённо и вдруг спросил святейший, глядя на цепочку убогих, змеящуюся по ступеням высокой паперти.
– Летом бывал, – отозвался Сергий. – Ныне не до нас ему, сирых…
– А Митяй? – будто лук натянулся в очах митрополита. – Духовник княжеский?
Оба они наведывались в обитель, но тайно, и поэтому настоятель, ничуть не колеблясь, ответил:
– Столь важные особы нас не балуют… Только ты, святейший, и снисходишь.
И косым взором оценил своё коленопреклонение – митрополит вроде бы поверил. Впрочем, обольщаться не стоило: старый мудрый владыка умел скрывать свои чувства под любой личиной, которая в нужный час потребна была. Он сумел даже Орду нимало подивить чудотворством своим, помышляя о невозможном и тайном устремлении – сблизить ордынцев с верой христианской или вовсе окрестить хана и ханшу, дабы пересилить, перебороть супостата. Воля Алексия была понятной, Русь мыслил раскрепостить, вывести из-под татарского владычества, однако Сергий не имел с ним внутреннего согласия, ибо зрел иной путь, иные тешил мысли и посему укреплял свою обитель и иночество.
Настоятель Троицкой пустыни давно и непоколебимо убеждён был: два противоположных мира, как два поединщика на поле брани, не могли расцепить объятья и разойтись, не сразившись.
Митрополит же думал иначе и искал связующие кровеносные жилы с Востоком. Он ханшу Тайдулу излечил наложением рук с крестами наперсными и молитвой и, когда вдовствующая жена великого Узбека чудесным образом прозрела, прослыл чудотворцем, заложил Чудову обитель. А в дар получил землю в пределах кремлёвских – бывшие конюшни ордынские! Всё это Сергий считал оскорбительным для духа и нрава русского, в том числе и заложение монастыря, и лекарство митрополита, и даже дарованную землю в самом сердце стольного града. Сидючи в своём караван-сарае, раскосая баба управляла всей жизнью московской! Из князей-бояр, земель и княжеств свои узоры ткала, какие хотела, из чувств простого люда верви вила, дабы ими же спутать и укротить Русь…
Виданный ли позор?..
И смыть его возможно было лишь кровью, великой искупляющей жертвой возможно было одержать верх. Все иные пути вели к гибели. Восток, словно ползучий серый лишайник, всё плотнее затягивал краски духа земли Русской. И под этим покровом незримо разъедался и растворялся вольный образ славянский, взлелеянный предками. Погружённый в греческую сень нравов, привыкший служить византийскому патриарху, Алексий уже не внимал столь тонким, острым и яростным чувствам, которые испытывал всякий послух, пришедший в обитель Сергия.
Братия кое-как втянулась в тесноватый храм и началась служба, прежде чем митрополит стряхнул задумчивое оцепенение.