Ищите меня по остывшим следам…

Много лет он вспоминал об этом сне- ведь после того, как он увидел его- болезнь отступила. Ранней весной отец на руках вынес из балагана ослабевшего после болезни Платона на весеннее яркое солнце.

– Вы слышите меня, Платон Алексеевич? – уже третий раз произнес следователь, вырвав Ойунского из забытья и вернув в стены кабинета.

– Извините меня, – ответил Ойунский. «Кажется настал тот момент, когда любишь разворошить свои воспоминания, снова видеть те места, где я был счастлив когда-то, – подумал он. – Теперь мне приходится подстраивать свое не самое счастливое настоящее под лад уже безвозвратно прошедшему и бродить как тень среди моих грез, мечтаний и мыслей – по закоулкам моей памяти…».

– Ну что же, если Вы вернулись на бренную землю, то я продолжу, – следователь стряхнул пепел с папиросы и продолжил зачитывать протокол:

– Затем Вы учились четыре года в Таттинском улусе в сельской начальной школе, были первым учеником. Успешно ее закончили…

Чудом к Платону попала первая его книга «Князь Серебрянный»– затрепанная и местами потерявшимися листами. Возможно эта книга и предопределила всю последующую судьбу Платоши.

Книги стали манить Платона как волшебное зелье – огромный, неведомый и прекрасный мир открылся ему. Герои книг преодолевали горы, штурмовали замки, покоряли народы, бороздили моря, находили несметные клады, любили и умирали. Платон проглатывал книги, и когда не было возможности читать при дневном свете, жег лучины и переживал со своими героями радости побед, волнений, исканий и горечь поражений. У себя дома он питался черным чаем. Подкреплялся же у товарищей, которым как заправский олонхосут рассказывал предания старины и русские романы.

Долгими зимними вечерами, у потрескивающего очага юный Платон пересказывал по просьбам своих друзей сверстников «Князя Серебряного»:

– «Слепые! – сказал вдруг царь, быстро вскакивая. – Третий грех: когда кто нарядится нищим и к царю в опочивальню войдет! И ударил он острым посохом Коршуна в грудь…». Русский роман чудно переплетался с олонхо и князь Серебряный вдруг становился похожим на Нюргуна Боотура Стремительного. Преобразившийся князь Серебряный то ударом кулака пробивает стены, то пускает стрелу в небо так, что она теряется в небе, то лихо отрубает головы бесчисленным врагам и может совладать с любым скакуном.

Дети пыхтят и взвизгивают в самых решительных моментах рассказа, а старики, сопереживая и удивляясь, восклицают: «Но-о!».

– Учиться тебе нужно! Знаю, что станешь в будущем великим сказителем, грамотным и известным,– сказал ему однажды известный за пределами своего улуса старик- олонхосут Пантелеймон Слепцов, впечатленный способностями Платоши.

На следующий год Платоша пошел в школу, которая располагалась по чистой случайности рядом с их домом. Маленький Платоша сразу стал лучшим учеником в своей школе и попал под чуткую опеку учителя школы Матвея Сивцева, славившегося на всю округу своими энциклопедическими знаниями.

Именно в школе Платон открыл для себя огромный мир русской литературы: Лев Толстой, вяжущий нить повествования так легко и просто, говорящий об обыденных вещах так полно и красиво; Гоголь, читая которого хотелось то задорно смеяться, то плакать от сожаления и горя. Они пленили сердце Платона. Он восторгался тем, как рождаются волшебные герои романов, которые так очаровательно, так безбрежно и широко вставали перед ним в таких волшебных, одушевленных картинах.

Но особенно выделялся в этом ряду Пушкин, с его нежной и страстной поэзией, с этой сверкающей звездой в слоге, – он очаровал, заворожил впечатлительное сердце, и жадное до книг сознание юноши.

Платон, легко начинавший осваиваться с трудностями русского языка, с увлечением стал переводить их на якутский язык. Он тогда еще не знал, что для перевода с другого языка мало знать этот язык. Надо еще проникать в глубокое, живое разнообразие значений слов и в таинственную способность соединения тех или иных слов.

Но он уже сам начинал чувствовать, что переводы его лишены легкой, игривой, свободной резвости подлинника; что стихи у него выходят грузными, тяжело произносимыми, и что напряженный смысл их далеко не исчерпывает волнующий смысл пушкинского стиха.

Однажды после урока, Платон догнал уходившего из класса своего первого учителя Матвея Сивцева и сунул ему в руки свой перевод Пушкина на якутский язык.

– Здесь немного, всего тридцать две строчки. Будьте добры, перечитайте перевод и скажите свое мнение, – сказал, стесняясь, Платон.

Через несколько дней, выходя из класса, Матвей Сивцев попросил Платона задержаться и сказал:

– Платон, ты потрудился на славу. Русская литература огромна, многогранна и богата. Ты своим трудом даешь возможность всему якутскому народу прикоснуться к этому живительному источнику. Тебе надо продолжить учебу в городе. Только там твой талант может раскрыться в полной мере. В городе есть хорошие учителя, да и сам дух учебы в Якутске поможет тебе. Я поговорю с твоими родителями.

Телега въезжала в город. Добротные деревянные дома, мощеные чурочками улицы, высокие заборы произвели на Платона большое впечатление. «Сколько же здесь домов, можно и потеряться. И почему они строят так близко друг к другу? Интересно, бывают ли в Якутске балы?». Вопросы теснились в голове у Платона, и он проворно поворачивал голову, пытаясь ничего не упустить. По мере того, как они приближались к центру, все больше парочек и гуляющих компаний попадалось им по пути. Гимназисты в щегольских мундирах стайками бежали по своим делам, озабоченные и хмурые служащие спешили по домам, прелестные дамы в воздушных нарядных платьях с кавалерами проплывали мимо. С берега реки, со стороны городского парка слышались звуки духового оркестра. Стали попадаться кирпичные двухэтажные дома, вокруг которых были разбиты клумбы. Якутск очень понравился Платону – ему стало радостно, что он будет учиться в этом большом городе; что он и сам в недалеком будущем станет городским; что он также галантно будет ухаживать за дамами и вести светские разговоры.

Благодаря письму общественности на имя директора и попечительского совета Городского четырехклассного училища, Платона зачислили в число его учеников. Училище размещалось в одноэтажном здании. В восьми его классах учились дети мещан, служащих и бедняков.

Небольшого росточка, щуплый восемнадцатилетний Платон казался младше своих годов. Осенью, с начала учебного года, их торжественно построили перед крыльцом училища. Директор училища Мережков, высокий мужчина сорока лет с громоподобным голосом, поздравил учеников с началом учебного года. Затем, еще тихие, настороженно оглядывающие друг друга, ученики прошли в классы. Когда закрылись двери класса, Платону стало грустно, он вспомнил родных, свой алас, дружков по играм, захотелось даже всплакнуть, но живой и энергичный голос учителя вывел его из этого состояния:

– … вы пришли в эти стены за знаниями. Знания – словно мышцы на вашем теле. Когда вы познаете – вы становитесь сильнее! И когда вы станете сильнее умом, то огромный и прекрасный мир распахнется перед вами. И я один из тех, кто поможет вам открыть для себя врата знаний. Я учитель словесности Петров Сергей Виссарионович!

От Сергея Виссарионовича исходила молодость и то одухотворение, которое так тянет к себе молодые, нетронутые злом сердца. «Я буду учиться!» – искренне прошептал про себя Платон.

Потянулись дни учебы, но алгебра и геометрия давались Платону тяжело. Он никак не мог понять, как из этого сонма катетов, гипотенуз, умножений и числа цифр могут появляться какие-то стройные теоремы. И сам учитель алгебры Селиванов, которого ученики за глаза называли Пифагором, вызывал у Платона неприятные ощущения. Это был маленький мрачный человек с целой кучей нечесаных волос. Трудно было заставить его улыбнуться, еще труднее было признать это за улыбку, точно кто-то насильно растягивал рот Селиванову. Когда Селиванов останавливал свой взгляд на Платоне, тому казалось, что он всходит на эшафот. Остальные ученики тоже боялись его.

– Слепцов! К доске, – с видом инквизитора сказал Селиванов.

Платон, сжимая в руке мел, попытался объяснить теорему.

– Садитесь! «Два», – смачно выговорив в очередной раз, Селиванов сделал отметку в журнале.

– Я не согласен! – вдруг сказал Платон.

– С чем не согласны, мой юный друг? – с любопытством спросил Селиванов, словно в первый раз увидел Платона.

– С «двойкой», – пробормотал Платон.

– Отчего же? Ваши познания в области алгебры оставляют желать лучшего. Мне кажется это самая достойная оценка Вам на данный момент, – ехидно сказал Селиванов, нарочито усердно протирая свое пенсне.

– Я, видите ли, не вижу себя в будущем математиком, – вступил в спор Платон и класс затих. Кто-то захихикал на задней парте, ожидая развития событий.

Селиванов долго протирал пенсне, спрятал платок в карман своего безукоризненного костюма и, наконец, произнес:

– Мой юный друг! По настоящему образованный и культурный человек знает алгебру. Тем мы отличаемся от невежественных людей, что можем умножить два на два. Я знаю, что Вам нравится поэзия. И поверьте мне, алгебра это тоже поэзия, только поэзия в цифрах!

Селиванов схватил остро отточенный мелок и стал красивым почерком выводить какую-то теорему. Закончив столбик цифр и дважды подчеркнув доказательство теоремы, он отошел, довольный своим творением. Склонив голову, он залюбовался начерченным, словно картиной в музее.

– Ну разве это не поэзия! – воскликнул он. Вздохнул и сказал: