Экскалатор – F

Я, влекомая слегка подмигивающей несостоятельностью взглядов кришнаитов, стала проскальзывать сквозь обряды и правила, пережевывая с пристрастием свой новый опыт. Чтобы затем его выровнять и пролистать этот серьезный журнал.

Воспевание в плясках, как отряхивание с рукава куртки насекомого, уборка в храме, которая также есть прославление Кришны, тренировка маркетинговых навыков, работа в саду. Как все это отличающееся в конечном счете опасением за собственное неблагополучие – несчастный случай, смерть, которая непредсказуема, которая оборвет их натянутое до упругости счастье, иногда брынькающее мимо аккордов.

У каждого есть свое представление о Боге.

«Представление или Воображение о Боге». Вам не кажется, что значение слов «Собственное Представление», «Собственное Воображение», «Бог» – отличаются между собой только в степени концентрации и насыщенности. Так если Бог – есть некоторое продление до переливающегося через края от насыщенности обозначения – это представление, куда ведет вся организованность понимания, основанная на личном опыте и знаниях. На объедках повседневности, на презрении к ним, на их неуклюжем отрицании, фильтрации – вырастает Бог, как нечто отличающееся от привычного – Бог, как Собственное представление, Воображение о том, что нам кажется, мы не имеем представления. Это открытость, ненастороженность, не бдительность, рассеянность взгляда. Так, как можно приписывать в заслугу Богу какие-то происшествия? Бог есть недостаточность рефлексии, есть краткое описание противоположности отождествления себя только с явными мыслями, с тем, что воняет привычностью.

Кроме того, день кришнаиты проводили так: медитация с джапой, которая длилась два часа, что можно было вытерпеть при соревновательном отношении друг к другу, когда в голове стучит стыд за леность, недостаточную самодисциплину, которая может быть замечена другими.

Hare krisna hare krisna krisna krisna hare hare hare ram hare ram ram rama hare hare –

О, повторение, стелющее грозные скатерти над прорастающими бутонами непонимания, веселящих твердые концепты в голове и самосознание, толстые пенопласты духовности, стишки с прелестными консонантами, мысль начинает рыть себе яму, становясь корнем сорняка.

Затем кришнаиты пели разного рода восхваления Кришне, с урчанием в груди, от бессознательного понимания, что это потрепанная упрощением деятельность стирает все живое интеллекта. Потом «прасад» – это еда никак не подчеркивала аскетический стиль жизни, скорее что-то богемное скрывалось в ее вкусе. Им даже подавали сладости.

Почему такой упрощенный стиль жизни, не требующий усилий, стремления к превосходству, но наоборот поощряющий повторения, не требующий преодоления, серьезных испытаний, почему такой стиль, вы считаете, может привести к Абсолютному? Если используемые средства не предполагают ничего, чтобы содержало приближение к Абсолюту.»

Это приближение к чему-то распростертому, что нельзя предположить, названное Абсолютом. Названное. Это тусклость интеллекта, ссора с мыслями как рыцарями жизни, игнорирование интерпретаций, но только наклеивание правил из Бхагавад-Гиты на ум. При том, что наклейки иногда начинают отклеиваться – это не страшно, ведь их так много, что скомканные и сдутые мыслями о чем-то другом, они все равно составляют стену мусора, держащую их поблизости на поводке липкого захвата повторения.

Наш мир – есть «Майя» – говорили монахи – это энергия Кришны, одна из гун материальной природы, которая есть нечто, к чему не должно быть отношения – все прелести мира должны быть обезличены.

Однажды мы ехали в американском фургоне в центр города, чтобы с группой монахов начать прославлять имя Кришны в восклицаниях, которые из-за легкой стесненности голоса монахов нуждались в микрофоне. Мы пели имя Кришны, проносились мимо коровьих глаз прохожих и линии телефонных вспышек мелькали, творя пьяный пунктир в пространстве, которое казалось космически непреодолимым. С чувством превозношения нектара сухой жизни мы обливали всех спешащих прохожих. Я чувствовала себя мессией – образ явления с небес обтекал мою походку и лицо. Я ходила вместе с ними, желая испытать чувство вторжения под видом чужих, чтобы ловить на себе взгляды ошеломленности.

Когда мы возвращались на том же фургоне «Фольксваген», который мягко говорил о своей конструктивности. Младенческий лепет стекол и дверей, колес и руля, которые мягко говорили во всей организованной классической простоте, вытягивая меня из болота отрицания эстетики. Каждый мой взгляд, брошенный мелкой галькой, создавал отек представлений, их запор от накопления замеченных картинок действительности, которые я иногда старалась, потехи ради, обезличить, ведь роскошь их редактирования и изменения была непозволительна. Хотя крик их был воспринят за шепот, я была оглушена сдерживанием метаний. Молчание с надутыми от напряжения щеками. Сдерживала дыхание. Я искала тишину.

Бог есть надежда, есть дырявое представление, которому потенциально позволительно развиваться в разных направлениях, которому вы присваиваете все, что непонятно. Но зачем садиться на что-то столь чудесное задницей фигуративных определений? Обязательно ли на некоторые вещи закрывать глаза?

Наверное, я пишу об этом из зависти, что мои глаза краснеют от того, что всегда открыты, не моргают.

Можно ли совмещать веру с вмешательством назойливого анализа, который организует и образует разные связи, не позваляющие закрывать глаза на некоторые вещи? Я хочу верить и получать пользу от этой веры! Как избавиться от желания пользы? Но безобидная корысть – дочь целесообразности – имеют свои тела, свои струящиеся жизни? Убийство! О, непонятно как замеченное убийство!

Непонятно как замеченное убийство. Могу ли я отыскать принцип религии, который позволяет жить в поиске и вечной жажде, в наслаждении в ее неявленных прелестей, сулящих о себе в мираже? Могу ли я поклоняться абсурдности? Ничего не утратив, не пожертвовав тем, что мне действительно дорого? Удивительно, что религия всегда основана на выборе. Хотя сама постоянно предполагает умеренную сглаженную страсть, которая равна одному безоговорочному решению или равна пониманию того, что все должно быть так-то. Абсолют, основанный на принципе двойственности. А можно ли прославляя бога или Собственное Представление, Воображение через более честную собственную веру в себя, в необоснованную веру в будущее.

Вера, которая выдергивается из повседневности, со скоростью пули в мигательных движениях, составляя новую привычность, которая лишает это слово смысла. Мной замечен принцип прославления бога, как принцип нецелесообразности или веры, которая иногда держится на волосах маленькой девочки. Бхагавад-гита требует, чтобы не ждали результата от своей деятельности.

БЕЗ А.И. ОКОНЧАТЕЛЬНО. КАК Я ДУМАЮ.

Сейчас я безвылазно пытаюсь писать сквозь очаровывающую мою грудь мою грудь хандру, преодолевать взъерошенную скуку, которая заставляет становиться на голову. Разгуливать по комнате в поисках новой боли, которая затмит старую, к которой я уже привыкла. Бить себя по щекам и пытаться читать какие-то тексты.

Я придумала немного иной способ, который более шаловливый и зазывающий, не провоцирующий быть ханжой, так как доставляет удовольствие своей игривостью.

Как-то раз я купила в «Лидл» – супермаркете, разные продукты. Потом я начала ими пользоваться и отношение к ним было гипер-аккуратное. Не то, чтобы из-за почтения к их изворотливой, почти дешевой красоте, которая им присуща больше, чем это требует покупатель, чтобы купить этот продукт, который, в свою очередь, разрисован со всей старательностью.

Так я искала место для пачки с порошком. Пачка фиолетового цвета. В левом углу изображена дверца от барабана стиральной машинки, из которой уверенно вылезла в твердой позе майка, часть которая еще принадлежит дверце стиральной машинки. Под подмышками майки виднеется синий фон, как будто она не бежит и не желает уходить. Нежный голубой цвет просто не против если майка желтого цвета выйдет на прогулку и позволит себя показать. Голубой и желтый. Небо и солнце в сосредоточении стиральной машинки. В правом углу нарисована схематически корзина с одеждой, причем корзина и одежда – одинаковые и сливаются в целом фиолетового и белого цветов. Производитель как бы намекает на надежность чистоты, которая со всем сливается. То, что она имеет такой же цвет, как и упаковка порошка подчеркивает, что порошок ответственен за свои действия. Затем значок круглой формы, с надписью «Улучшенное качество», такового же цвета, как вылезающая из дверцы майка, как бы предполагает, что майка приобретет нечто большее или же будет очень хорошо выстирана – без повреждений. Название порошка «ФОРМИЛ» – находится по центру круговорота, который составляет форму эллипса, он розово-сиреневого цвета, который затем переходит в синий, а затем в белый, предполагая некоторое вторжение в невинность своей явной действенностью. Как я могу обращаться с этим порошком, кроме адекватного необходимого пользования – для стирки одежды. Остается ли порошок самим собой, когда он закончится. Можно ли считать порошком его упаковку, при том, что там остались крупицы, прилипшие на стенки.

Я могу поставить его на батарею в коридоре, даже если гораздо удобнее оставить его в ванной. Все-таки я могу поставить его где-то еще, чтобы он был объектом созерцания, со своей легко продуманной краткой структурой, которая слегка объясняет и не призывает или не молчит напыщенно, как произведение искусства. Он есть воплощение скрытой претензии на искусство. Он радует меня. «Материальная интерпретация». Новое видение. Дать жизнь вещам после смерти. Интерпретировать и творить на каждом шагу, ничем не жертвуя. Инкубатор возможностей. Расставляя их, я не задаю им никакого обозначения, НО ПОТЕНЦИАЛЬНОСТЬ ЦЕННОСТИ, которая может раскрыться – радует меня. Или незавершенность образа подушки, которая обернута в кофту, на которой я сплю – такая наволочка для нее есть корсет для дамы средневековья. Но вдруг я замечаю ее слияние с этой кофтой, через некоторое время и здесь виднеется союз – натуральный, только теперь эта незавершенность в одеянии уже не позволяет смотреть на подушку как на нечто используемое только для сна. Незаконченная необходимость блестит своим антипризывом. Уже не ясно, о чем она говорит, будучи завернутая в кофту. Слегка намекает, что на ней все еще можно спать, намекает, что ничто этому уже не помешает. В отличии от наволочки не орет о сне. Наволочка – предсказуемый маркетолог!

ОТВЕРГНУТАЯ НА 90%.

Я начала вести аскетический образ жизни – ела только яблоки и морковь, заставляла себя принимать ледяной душ и делала упражнения разного тяжелого рода – заставляла себя составлять их, когда уже не оставалось сил. Затем, когда в трудоголическом стиле готовилась сверх меры, днем и ночью к экзаменам, не из-за предстоящей сложности, а из-за принципа трудоголизма. Этот опыт есть перенаправленная энергия – тип любви или что-то близкое к нему. Или недостаточность собственного эго, которое заставило зацепиться за нечто более явное и подходящее, чтобы проявиться как-то! Что раньше и что, чем вызвано?

Вещи, много вещей, в одеянии слов скрипят в голове, которые сгладят муторные слова до нежного крема, который напевает глазам серенаду. Кругом земля в гордом приступе изломанного механизма уединенности. Туда-сюда переливается кровь, кардио-нагрузки. От рациональности к иррациональности с летучестью и апофеозными замашками угнетает своими рейсами. Брякающее сердце в груди и ладони, приложенные к нему, вдруг стали кулаками – уже сидящими в грудной клетке. Безделье, обмотанное брезгливостью к взгляду на настоящий момент. Парящее вдохновение было страждущим, оно валялось на полу сознания, обкусанное стаей старых воспоминаний. Воспоминания эти были полупрозрачные и искусанные, дезориентированные шоковой терапией. И только Венгерский танец номер 4 звучит и отвечает, разлитый в хрестоматийной заносчивости полотном католической смерти, которая сулит вечность.

Обручиться со звуками музыки, низвергающими в обитель грез, посыпанную потенциальным возвращением, которое так и не дает быть поглощенным.

Ползучее раздражение с вытянутым собачим языком в пустыне раздевает до усталости.

И не смочь прикрепить совокупность основных требований к бытию в разодранных системах на кого-то совершенно отдаленного от этих мироощущений.

Дух, сознание, воля – все склоняются в повседневном кивке этому. Нет никакой метафизики чувств.

Где же текст со всем святым воинством, сидячий у меня на плече?

Надежда дает мужество и делает меня хрупким Гераклом. Атрофия чувств.

Галлюцинирую на крыше в полночь или на заре у меня, но не получается.

С расширенными зрачками созерцаю дым от сигареты, слепленный с колыхающимися деревьями – вижу эту невнятность через новизну, красоту.

ОТВЕРЖЕННАЯ 95%.

И тогда он пришел под тромбоны, как мессия, в целлофановом пакете – так пикантно – стал он много читать стихов и вошел во вкус и имидж его пролился сквозь поэзию, а без поэтики не представлял он свою жизнь. И написал он много стихотворений и не отличался скупостью в создании антуража на бумаге – все было сжато, но сочно, во всем совокуплении. Во всем совокуплении всех слов он находил не только красоту, но лейтмотив жизни с восклицанием. И обнял он закостенелую поэзию и заставил корчиться от броскости и новой блузы. И сокрушенная девственница – поэзия была в припадках, в гневных припадках – уже не слонялась среди древних и небритых. Он заглядывал в окна частных домов. А также находил только заброшенные в воздух структуры и облизывал их координацией и грацией – они становились такими размашистыми, как его почерк, что не помещались в один том – так бурлила его голова. Он баловался словами так, да сяк. Он ни на что не претендовал, но как хлестко он писал, что выходило как ангелы по лестнице, ни разу не спотыкаясь.

И он тянулся от своих слабостей и стал сердцеедом, потому что так решил и завоевал сердце трех красоток, так что они были опечатаны им сверху донизу. И посвятил им троим поэмы и наконец-то напечатался – его опубликовали из-за их алых губ и хрупких ручонок, в нем проснулась новая муза.

И вот однажды он написал роман-автобиографию, так как с ним произошло нечто удивительное.

Его сбила машина и видел он коричнево-оранжевого фавна.

И он влюбился в фавна, его звали Александром – он глотал его голос, такой сладкий, что хочется подержать его в ушной раковине вечность, забитость слуха теперь станет нормой, главное, чтобы этот голос звучал в его голове навсегда, на автопилоте без батареек и в засуху ушных раковин, и в мороз, который будет стучаться в них зимой, когда он не наденет шапку. И красоту этого голоса никак не передать, он бездорожный.

Руки фавна – очень крепкие, аккомпанирующие его амбициям в такт вознесения амброзии его души.

Он весь благостный и пестрящий изобилием открытости. Великодушный и непостижимый. Он извиливается от собственного перламутрового ветрила, который гонится его дивной внешностью. И восседает от перевоспитания и глохнет от глубокого стечения обстоятельств – он как глюкоза для языка. Движитель неосторожно замкнутых вершин, которые никогда не разразятся улыбкой. И дисквалифицирован от себя своей добротой и самоотверженностью – Дитя Божье. И добродетель удержал в руках своих. Единицу власти к себе не присовокупил, но естественно жестикулировал при отклике на свое имя. И жизнерадостность дарил и опрыскивал своим жезлом все вокруг.

Александр зарозовел от знакомства со мной, но не сразу. А я почти сразу почувствовала вязкую связь, всю обкапанную любовью, как будто все звуки остановились – звукоизоляция появилась из долин холодных. И землетрясение в сердце стало наигранно биться слишком идеализированно. И рассуждение об этой любви можно было бы прировнять к рассуждению об инфузории. Интонировать, говоря об этом струнным квартетом. По анналам головы разлеталась эта симфония любви и кроткой привязанности. Потревожились закостенелые камыши, испарилась канализация.

Комбинация этих чувств залилась цветами всех цветов, и не было никакого компромисса, только завороженность купидона от конусообразного копья, символизирующего фаллос. Башня тура была построена в честь Александра в голове Августа. И было после этого какое-то междоусобие – метательное с характером – фавн не принимал любви его друга – Августа.

Спустившись к нему, он хотел только дружбы и не переполняющего чашу чувства, которое некуда деть.

– Что ты такое думаешь, Август? – вскричал фавн.

– Я влюблен в твои чары! – ответил дерзко Август.

– У меня нет никаких чар, ты все это выдумал, имея галлюцинации о теплоте и принятии…

– Что ты такое говоришь?

– Я с тобой здесь, чтобы ты не сошел с ума.

– Ясно. Ну, и на этом спасибо.

При разговоре Август робел перед Александром. Но его потаенные желания было невозможно скрыть – обнять, поцеловать фавна – послушать как он звучит, как звучит его душа в это время. Он больше ничего не хотел.

– Что мне делать, Александр, если я в тебя влюблен?

– Подумай над этим и займись чем-то другим.

– Я же в коме, чем я могу заниматься?

– Ты можешь как раз сейчас достичь пределов рациональности и стать философом, абстрагируясь от чувств.

– Но я иррационален по натуре, хотя люблю поразмышлять.

О бытии я могу сказать, что оно идет на самотек, пока его не словишь голыми руками и раздавишь, как бедное насекомое. А потом сверху выстраиваешь надуманные алгоритмы, как и при поэтическом сочинительстве. Отличие в стилистике. Бытие есть здание, архитектура которого, всегда имеет один фундамент, но дальше каким будет это здание – дворец, вилла, небоскреб –все зависит от степени надуманности, которая уместна.

И так рассуждал наш погибающий, или возможно будущий жить птенец Август. Он все больше размышлял.

Но вот он вышел из комы. Он начал искать фавна – он так же смирно сидел у него в голове, кома дала им познакомиться ближе.

Август жил один, у него не было семьи, так что никто не пришел его проведать. Он аккуратно приподнялся, чтобы оглядеть все вокруг. И все вызывало тошнотворность, в отличии от чертог разума, где он побывал и он захотел умереть и посвятить свою жизнь фавну, и отключил все блоки питания, он начал расслабляться – и умер.

– Фавн! – крикнул он сразу.

Но фавна уже не было, он был нужен, чтобы предавать жизни смысл. Но он ушел добровольно из жизни!

Так он и кричал всю вечность имя Александра…

– Александр!

Так я написала рассказик, чтобы запинать мысль о безвозмездном и лучащемся светом белым Александра Ивановича.

ОТВЕРЖЕННАЯ НА 99%. БЕЗУМИЕ.

Как можно ходить в черно-белой одежде – полностью незащищенным, так как при контакте со средой, она плескает опрыскивает, она может запятнать индивидуальным уродством, анти-вкусом, а когда вы одеты как картина Кандинского, то этот мощный стиль отразит этот ужас-неужас.

ОТВЕРЖЕННАЯ НА 99,5% – ВОЗДЕРЖАНИЕ ОТ ОБЩЕНИЯ С НИМ – РАДИ НЕГО ЖЕ.

Любовь к нему была только сравнением с любовью, которую я испытывала к Бабушке. Я ищу ее снова. Он помогал мне приблизительно так же, как и она. Я влюбилась в черты и качества его и видела в нем эти категории.

И поскольку взаимности, даже не ослепительной, а кивающей не быть – я начну описание того, что теперь меня может меня волновать, пусть даже наипростейшее.

ПЮРЕ ИЗ ОДУВАНЧИКОВ БЕЗ А.И. В ГЛАВНОЙ РОЛИ.

ИЛИ ВОПИЮЩИЕ И ИЩУЩИЕ УКРАДКОЙ.НАЧАЛО ДРУГИХ НАБЛЮДЕНИЙ.

День плутал в ожидании прикосновения, но они стряпали ехидные салаты или что-то из мяса, в болтовне о несущем радость мгновении, не подозревая, что оно ощутимо и может быть подвержено внутреннему разглашению, хотя бы знакомству.