Запад-Восток
– Господин Линдгрем? Вы прибыли вовремя. Все уже собрались и ждут вас. Да, я забыл представиться: мое имя Михаэль, и этого достаточно. Я здесь от лица епископа Ханссона и наделен всеми полномочиями от него же.
– Хорошо, – ответил судья, – что я должен делать?
– Сначала пройдемте. Я скажу вашему кучеру, чтобы он поставил карету во двор. Так будет удобнее.
Они прошли в ворота двора Валлинов, экипаж судьи проследовал за ними. В толпе некоторые узнали Линдгрема и приветствовали его, и он чуть поклонился на голоса. Стражники не пропускали народ к воротам, отпихивая самых назойливых и любопытных древками алебард и покрикивая: «Назад, всем назад! Кому говорю! Вот я тебе!» Ворота с лязгом захлопнулись за спиной Линдгрема и таинственного Михаэля. Перед домом Линдгрем увидел несколько карет и саней, около одной было выставлено оцепление из стражников. На льду замерзшего пруда несколько человек метлами сметали снег. Один долбил лед пешней. Со стороны конюшни слышалось ржание лошадей. Пахло навозом. Солнце лениво посвечивало сквозь морозную дымку. Линдгрем с любопытством смотрел по сторонам, следуя за Михаэлем. У входа в дом топтались, пытаясь побороть мороз, несколько человек. Линдгрем издали узнал среди них начальника городской стражи полковника Матиаса Стромберга, трех чиновников канцлера Оксеншерны с канцелярскими принадлежностями в руках. Еще одного присутствующего судья не знал; как позже оказалось, это был чиновник по расследованиям тяжелых преступлений. Еще шестеро, свидетели и дворецкий с конюхом дома Валлинов, стояли в сторонке, стараясь не попадаться на глаза знатным господам. Увидев приближающегося судью с Михаэлем, все оживились.
– Здравствуйте, господа! – произнес Линдгрем, первым снимая шляпу, чтобы поприветствовать их. – Судя по вашим красным носам, я заставил вас ждать. Прошу вас меня извинить. – Все раскланялись.
– Ну что же, начнем! – сразу перешел на деловитый лад Михаэль, который, видимо, заправлял здесь всем процессом. Он достал из кармана ключ от дверного замка и, сорвав с двери шнурок, которым та была опечатана двумя сургучными пломбами с королевскими львами, отпер ее.
– Господа, – сказал он. – Чтобы быстрее покончить с делом, я предлагаю разделиться. Вы, полковник, как человек военный, с одним чиновником проведете опись и досмотр конюшни. Он будет составлять список, а вы поправите его в случае ошибки. Мы же проведем обыск в доме. В конце дела свидетели и господин Линдгрем подтвердят результаты обыска и описанное имущество. Приступаем.
В доме было холодно, так как он не отапливался уже несколько дней со времени ареста вдовы. Но Линдгрем не замечал холода. Прихрамывая, долго расхаживал он по всем трем этажам дома, заглядывал в комнаты, двери которых были нараспашку, и любовался великолепными картинами, вазами и скульптурами, привезенными, как видно, из Голландии и Франции. Искусно выполненные мастерами Руана шпалеры, шелковые обои, которыми были обиты стены некоторых помещений, копии античных статуй и библиотеку, число книг и манускриптов которой немногим уступало в великолепии библиотеки самого канцлера Оксеншерны. Порой они сталкивались – он и работники комиссии, переходившей из одной комнаты в другую. Тогда он на момент отвлекался и видел молчаливо стоящих у дверей комнаты, совершенно оглушенных всем этим богатством свидетелей (все людей низкого сословия), жадный блеск в их глазах и робкие перешептывания. Из комнаты тем временем доносился голос одного из чиновников, перечислявших предметы и их приблизительную цену, шелест бумаги, шаги и покашливание. Некоторое время Линдгрем наблюдал за ходом дела: двое чиновников занимались переписью, а Михаэль со следователем тем временем заглядывали в шкафы и сундуки, перелистывали книги, сдвигали с места статуи, заглядывая под их основание, прощупывали обои на стенах, пытаясь отыскать замаскированные ниши или тайники. Временами тот или другой складывал какую-нибудь находку в мешок, который носил за ними дворецкий. Дом был большой, дело двигалось довольно медленно. Вернулся из конюшни полковник Матиас с чиновником, и энергичный Михаэль тотчас же взял последнего в оборот для ускорения обыска. Полковник с Линдгремом отошли к окну.
– Ну что, Матиас? Вы что-нибудь нашли на конюшне? – обратился к нему судья. – И вообще, что ты об этом всем думаешь?
– Дорогой мой Аксель, на конюшне мы нашли только то, что можно найти на конюшне – лошадей. Правда, все они отличной породы, чувствуется примесь арабской крови. Короче, там целое состояние. А как человек военный, – сострил полковник, – думать я не имею права.
Он был веселым человеком, этот полковник Матиас, – Линдгрем не раз в том часто убеждался. Выглянув в окно, судья увидел усыпанные снегом деревья небольшого парка, стену и ворота, за которыми видна была ничуть не уменьшившаяся в размерах толпа зевак, ряд карет, пруд, на котором никого уже не было, несколько солдат, собравшихся в кружок и о чем-то друг с другом разговаривающих.
– Кто были эти люди на пруду и что они делали? – вернулся к разговору Линдгрем.
Полковник помрачнел.
– Нашли вмерзшие в лед лебединые перья. Они были черными. Там, на конюшне, на цепи сидит собака. Говорят, она любимица этой вдовы. Тоже черная, как дьявол. Никого к себе не подпускает. Но ведь это пока ничего не значит, не так ли, дорогой Линдгрем?
Судья взял полковника за локоть и повел того на второй этаж, чтобы показать тому библиотеку. Он знал, что Матиас любил чтение и считался весьма образованным человеком. К удивлению Линдгрема, в библиотеке комиссией был произведен подлинный разгром: книги сбросили с полок на пол, дверцы шкафов были распахнуты и зияли пустотой, осколки огромной вазы, стоявшей когда-то в углу у камина, хрустели под ногами.
– Мда! – произнес Линдгрем.
– Мда! – произнес полковник. – А знаешь, Аксель, я ведь видел эту самую Ингрид Валлин. Красивая женщина. Её должны были привезти сюда сегодня, но Ханссон все переиграл. Будет жаль, если её осудят на костер, но все идет к тому.
Вдруг оба вздрогнули от неожиданности. – Динь-дон. Динь-дон, – невидимые молоточки загремели по звонкой меди откуда-то сверху – Динь-дон. Оба повернули головы в сторону, откуда исходил этот звон. Это были часы. «Динь-дон» – раздался последний перезвон, и фигурки, что были расположены вокруг круглого бронзового корпуса, окруженного позолоченным венком, пришли в движение. Змей, покрытый позолоченной чешуей, высунул жало. Тонкая, гибкая фигурка Евы приподняла прислоненную к лиственному орнаменту руку, в которую был вделан темно-красный драгоценный камень, вероятно, гранат. С правой стороны коленопреклоненный Адам опустил вниз поднятую прежде голову, а два ангела, расположенные по обе стороны от фигуры творца, на самом верху часов, взмахнули серебряными крылышками. Оба они, и полковник Матиас, и Аксель Линдгрем, не шелохнувшись, стояли под часами, как будто ждали, что произойдет дальше. Но дольше была лишь тишина, разделяемая тиканьем на мелкие доли такого незаметного и такого бесконечного времени.
– Они чудесны, Матиас! Это шедевр! Я ничего подобного в жизни не видел! – прошептал Линдгрем.
– Согласен! – полковник откашлялся и посмотрел на судью. Действительно, чудесная вещь! Это итальянские часы. Точнее, венецианские. Когда я был там, я видел такие. Видимо, это работа одного и того же мастера. И знаешь еще что, Аксель. Поеду-ка я домой. Честно говоря, мне не нравится все это дело. Я ведь солдат, а не ищейка или какой-нибудь папистский инквизитор. До встречи, Линдгрем!
Полковник вышел из библиотеки, и постепенно затихающий звон шпор на его ботфортах вторил каждому шагу по гулкому коридору. Линдгрем стоял и любовался часами. Он задумался над словами полковника. Вся эта история не нравилась ему все больше и больше. И вдруг холодок пробежал по спине у судьи Линдгрема. Как-то раз давно в детстве он с братом удрал из дома в лес, что рос у берега озера Меларен. Там они наткнулись на полянку, где росла земляника. Ягоды уже были спелыми, и мальчики на коленях ползали по траве, раздвигая кусты земляники и срывая бордовые, ароматные ягоды. Линдгрем вспомнил тот незнакомый, но жуткий звук, как будто шипение пара от кипящего чайника, а затем черные лаковые кольца с легким, переливающимся на солнце ромбическим узором расплющенного солнцем тела змеи между кустиками земляники, ее страшные, совершенно бесстрастные круглые глаза с вертикальными кошачьими щелочками-зрачками. Именно это ощущение леденящего ужаса от взгляда змеи он вновь испытал и сейчас. Линдгрем резко обернулся. В проеме распахнутой двери стоял, скрестив на груди руки, Михаэль. Он переводил взгляд с Линдгрема на часы и обратно. Судья молчал и думал, что глаза у представителя епископа похожи своими зрачками на глаза той самой черной болотной гадюки из далекого детства.
– Ах, вот вы где, господин Линдгрем! – произнес Михаэль, – пойдемте, прошу вас, обыск закончен. Вам надо удостоверить списки и подписи свидетелей. – И, кивнув головой наверх, он произнес: «Да, они великолепные!»
Внизу, в одной из комнат, обрадованные окончанием тягостного для всех дела ожидали их все присутствующие. Царило оживление. Свидетели неуклюже подписывали непривычными к гусиному перу трясущимися руками ворох бумаг с описью имущества. Никто не задавал никаких вопросов. Чиновники, тем временем, укладывали какие-то свертки, вероятно с уликами, в большой сундук. Затем его заперли и опечатали сургучом. Михаэль достал из кармана мешочек с деньгами и вручил каждому из свидетелей по несколько монет за труды. Затем он обратился к ним с небольшой речью:
– Добрые люди. Сейчас ступайте с Богом по домам и живите спокойно, потому что вы делаете хорошее дело и помогаете нашей государыне-королеве блюсти правосудие и законность. Ведьма будет наказана, и вашим близким больше ничто не угрожает. Сейчас же вы свободны. Если понадобится, то вас вызовут в суд, где вы подтвердите все, что видели.
Свидетели, угодливо кланяясь и воздавая хвалу Богу и королеве, вышли. Судья видел, как они гурьбой прошли по дорожке мимо пруда к воротам, которые им отворила при свете факелов стражники. Затем он начал подписывать листы с описью, лишь вскользь их просматривая, потому что понимал, что проверить их не представляется возможным, о чем он и заявил присутствующим.
– Вы правы господин Линдгрем, и пусть это Вас не беспокоит. Вы, собственно, удостоверяете своей подписью достоверность подписи свидетелей, не более того. Вся ответственность лежит на них. Но я думаю, что никаких недоразумений не последует. Добра ведьма скопила достаточно, и хватит его всем, с королевы начиная. Ха-ха!
Чиновники и следователь отозвались веселым смехом на шутку Михаэля, но Линдгрема подобный цинизм искренне покоробил. Он сердито глянул в их сторону и продолжил далее ставить подпись на последние листы описи. Остальные отошли в сторону и в полголоса повели разговор, который судья почти не слышал, и лишь отдельные фразы доносились до него:
– Я возьму себе что-нибудь из одежды… там есть одна картина… да-да, весьма неплохие – это хороший выбор… Ну, деньги ей больше не понадобятся, так что…
– Господа, хорошего вам вечера, и прощайте! – обратился ко всем присутствующим Линдгрем, покончив с подписью. Руки его озябли, и он дышал на них, чтобы согреть.
– Ну что же, до встречи, – подошедший Михаэль вдруг таинственно понизил голос. – Вам положено вознаграждение, господин Линдгрем. Если вам что-нибудь нужно или что-то понравилось здесь, то только скажите.
Линдгрем побагровел. До него дошло, что начался дележ конфискованного имущества. «Ну и мерзавцы!» – подумал он.
Будто уловив его мысли, Михаэль улыбнулся своими бледными змеиными губами.
– Мне кажется, я понимаю, что вы подумали. Смею вас заверить что, во-первых, такова обычная практика при процессах над ведьмами, и, во-вторых, это делается с санкции самого епископа. Так что ни о чем не волнуйтесь!
Чиновники со следователем молча наблюдали за ними. Линдгрем взял себя в руки.
– Я все понимаю, не беспокойтесь. Но, господа, меня ждут дома. Пора идти. Прощайте!
Дверь за ним закрылась. Все переглянулись. Следователь с гримасой удивления пожал плечами. Чудак!
– Это его дело, – отозвался Михаэль. – Господа, сейчас же забирайте вещи, которые вам нужны. Затем возвращайтесь сюда, потому что списки надо будет переписать заново. Подписи за этих олухов поставите сами. Линдгрему я передам их потом – он снова все подпишет. И еще. Там, в библиотеке, на стене есть часы. Вы, господин Ларссон, принесите их сюда, и я передам их Линдгрему. Мне показалось, что они ему очень пришлись по вкусу. Думаю, что этот дар смягчит его черствое судейское сердце!
Все рассмеялись.
Тем временем судья Линдгрем, закутавшись в шубу, дремал в уголке своей кареты. Он мечтал о том, чтобы, приехав домой, выпить доброго вина и позабыть все увиденное и услышанное сегодня.
«И еще, я откажусь от этого процесса… Пусть будет кто-то другой. Я не стану его вести. Так и скажу завтра епископу Ханссону!»
Глава 3
Линдгрем так и не смог заснуть в эту ночь. Бутылка вина не расслабила его натянутые нервы, а легкое посапывание Марты (супруги, с которой он прожил уже 11 лет и прижил четырех детей – мальчика и трех девочек) вызвало у него, наконец, приступ мигрени. Тихонько выскользнув из кровати, Линдгрем захватил одежду и на цыпочках ушел в соседнюю комнату, где вызвал слугу. Тот пришел совершенно сонный, с красными глазами, и, вероятно, поносил про себя хозяина всеми нелестными для того эпитетами. Судья велел тому, не мешкая, будить кучера и запрягать лошадей. Спустя полчаса на заснеженной улице Черных монахов уже раздавался скрип полозьев его экипажа, который направлялся в сторону Королевского суда Стокгольма. Было что-то около начала пятого утра. Улицы были совершенно пустынны – сильный мороз загнал обитателей столицы в свои теплые уголки, где они досматривали самые сладкие предутренние сны. Стражников, которые несли караул у здания суда, он застал врасплох, и они долго переругивались и искали своего лейтенанта, который, в свою очередь, долго разыскивал ключи от здания, так как был изрядно пьян еще с самого вечера. Наконец, двери суда распахнулись, и промерзший до костей судья с факелом, выпрошенным у караульных, пронесся по коридорам к своей судейской комнате, забыв о проклятой пуле в ноге. Первое, что он увидел на своем столе, едва лишь вошел в комнату, была толстая папка с какими-то бумагами и запиской, которая лежала на ней сверху. Линдгрем зажег все свечи, которые только отыскал. Затем он вернул факел страже и возвратился в комнату. Было весьма прохладно, но он знал, что вот-вот должны прийти истопники, которые протопят печи в здании, и станет тепло. «Ну, что же, потерпим», – решил он и подсел к столу. Еще не взяв в руки записку, он определил по почерку, что ее написал епископ Стокгольма Ханссон. Судья откинулся в своем кресле, и, скрестив руки на груди, погрузился в воспоминания. В далеком 1630 году, когда король Густав Адольф высадился в Германии, чтобы принять участие в войне на стороне протестантов, вместе с его войском с транспортного корабля на берег сошел и Ханссон. Он не был тогда еще никаким епископом, а был скромным пастором тридцати четырех лет от роду и принял участие в этом походе добровольцем. Чтобы общаться с немцами, он за полгода выучил язык, чем несказанно удивил своих товарищей. Он был фанатиком. Он всегда по этому поводу цитировал слова Христа о вере, которая движет горами, и следовал им. Казалось, он не боялся смерти, и та, чудесным образом, его обходила. В бою он становился перед строем с одним барабанщиком и шел впереди всего отряда под барабанный бой на врага в своем пасторском черном облачении с белым воротничком, осеняя ряды своих единоверцев крестом. Было дело, что он остановил бегущих под натиском имперцев, ошалевших от ужаса шведов, и повел их в атаку. В Баварии, во время сражения, увидев его, идущего далеко впереди своего отряда под барабанный бой, имперские ландскнехты дали по нему залп из мушкетов всей первой линией. Это походило на чудо, но ни одна пуля не попала ни в него, ни в барабанщика. Так они и продолжали свой божественный марш на ландскнехтов. Тогда те опустились на колени и сдались. Очень многие из них приняли в тот день лютеранство. Это было чудо. Когда слухи о нем дошли до Кристины, бывшей тогда еще регентшей[15], она вызвала его в Стокгольм. Затем состоялась его аудиенция, длившаяся два часа, после которой из королевского дворца Людвиг Ханссон вышел уже епископом Стокгольма, то есть вторым лицом в иерархии лиц духовного звания после королевы, которая являлась главой шведской церкви. К всеобщему удивлению, с ним не случилось то, что обычно происходит со многими другими, когда фортуна возносит их из низов наверх. Он так и продолжал вести свой обычный, весьма скромный образ жизни. Всегда и везде он передвигался пешком, в обычном черном пасторском облачении, раскланиваясь со встречными людьми, которые, несомненно, питали к нему искреннюю любовь. К нему часто обращались с просьбами, что добродушно вышучивалось обитателями Стокгольма. Так говорили, что такой-то обратился к самому господу Богу через Ханссона. Ни жены, ни детей у него не было, и единственным и искренним другом была собака дворовой породы, которую епископ подобрал во время одной из проповедей где-то в грязном, узком городском переулке, где щенку была уготована голодная смерть. Щенка он назвал Феликсом, то есть «счастливым», кто знает это латинское слово. После этого по городу пошла гулять шутка, что дворнягу судьба вознесла точно так же, как и его хозяина. Еще шутили, что Феликс является третьей мордой в государстве, имея в виду двух первых: королеву Кристину и самого Ханссона. Епископ знал обо всех этих разговорах, но никого за них не преследовал и лишь иронически кривил свои тонкие бледные губы. Вот под чьим руководством должен был вести процесс судья Линдгрем. Он взял записку и начал читать.
«Судье Стокгольмского Королевского суда Линдгрему Акселю 19.12 1644 года от Рождества Христова.
Господин Линдгрем. В этой папке обещанные мною материалы по делу колдуньи Ингрид Валлин. Протоколы пыток и допроса ее самой я принесу лично. Кроме того, скоро доставят улики, найденные при обыске. Дождитесь меня и никуда не уезжайте. Я буду в суде в 10 часов утра.
Уважающий вас, Людвиг Ханссон».Судья вытащил из папки первый листок. Где-то за дверью в коридоре раздались голоса, топот шагов, переругивание и кашель. Это пришли истопники, которые должны были протопить все печи в здании суда, и Линдгрем мечтательно представил, как скоро исчезнет легкий парок от дыхания в воздухе и блаженное тепло окутает его тело. В последнее время он стал зябнуть. Но, погрузившись в чтение материалов, про холод он позабыл.
«… я слышал, что про нее говорили, мол, она ведьма. Мой товарищ мне как-то возьми и укажи – вот де она. Ну, мне и любопытно стало. По весне это было. Она идет по Гусиной улице, я позади, шагов от нее пятьдесят. Она как дошла до перекрестка со старой улицы, там, где Кирха святого Николая, и давай оглядываться направо да налево. А потом обернулась и на меня как глянет! Я испугался, конечно. Отвернулся, как ни при чем, а потом, как снова на перекресток-то глянул, а ее и нет нигде! Я туда подбежал, смотрю: не видать ее! Я в кирху – и там её нет! Вечером приятелю о том толкую, а он мне и говорит. Это, говорит, ведьмы с перекрестков на Блокулу[16] летают. Так что её уже бесы на шабаш несли, и ты ее зря по улице высматривал… Со слов Марта Тутссена записал и проверил писец Юхан Корб.
Так, следующий лист: Служанка ведьмина, Биргитта на рынке мне рассказывала, что у хозяйки, у ведьмы то есть, живут черная собака и черный лебедь. И они втроем по ночам гуляют по парку, что у ней возле дома. И собака днем по дворам шныряет, а лебедь сверху все высматривает. Оттого ведьма про всех все знает. Они ей все и рассказывают…
– Ясно, смотрим дальше.
…Мой маленький Ларс с мальчиками то соседскими залезли на стену. Глядь, а ведьма-то своими руками какие-то травы садит. А на следующий день они уже цвели! Так без нечистой силы не бывает…
– Дальше.
…Я эту собаку хозяйкину не терплю, а как мимо иду, так всегда крещусь. А как крещусь, так она рычать и беситься начинает. Однажды проходил мимо клетки-то и плюнул в нее. А через час мне жеребец на конюшне копытом голову расколотил. Сколько служил, ну не было никогда такого! Не иначе дьявол в ней. Это все пес ейный! Ну и хозяйка тоже…
– Ага, ясно, это показания конюха Ингрид Валлин. Как его там? Надо запомнить: Гуннар Нильссон.
Дальше.
…Я с ней когда-то дружила, когда муж ее был жив. Помню, пришли мы к ним на Рождество, а они личины страшные, черные на себя-то надели! Я чуть рассудка не лишилась! Потом муженек-то ее рассказал, что де маски те у португальских купцов были куплены, которые в Африку к язычникам ездят. А язычники те дьявола тешат, личины эти из дерева вырезают, да свои нечистые праздники в них справляют и пляшут в них. Вот я и думаю, что муж у ней тоже приколдовывал. Недаром умер смертью темной, неведомой…
За чтением судья не заметил, как в окнах забрезжил рассвет, а зажженные свечи побледнели, как потеплело в комнате и как здание суда на всех этажах наполнилось голосами и ожило. Очнулся он только тогда, когда дверь, скрипнув, приоткрылась, и в нее просунулась лысая круглая голова секретаря Юнассона.
– О, господин Линдгрем, вы уже здесь! Вас хотят видеть епископ Ханссон и полковник Матиас Стромберг.
– Доброе утро, Юнассон! – сегодня судья был необычайно вежлив со своим обычно третируемым секретарем. – Будь добр, пригласи их сюда ко мне. И принеси еще свечей и один стул.
Полковник с епископом вошли в комнату. Линдгрем встал и за руку поздоровался с обоими. Юнассон, тем временем, принес дополнительный стул и зажег принесенные свечи. Затем он тихо вышел, осторожно затворив за собой дверь. Все трое сели на свои места.
– Итак, дорогой Линдгрем, – первым нарушил молчание епископ, – вы просмотрели показания свидетелей? Что скажете?
– Господин Ханссон, я считаю своим долгом, как судьи и христианина, отказаться от ведения этого дела. Судите сами: я разложил на столе по двум стопкам все показания. В первой, тонкой, свидетельства тех, кто наблюдал воочию нечистую силу, колдовство и прочее. В толстой – показания людей, узнавших все понаслышке. Эту вторую стопку можно сразу отбросить.
– Линдгрем, еще во времена наших отцов было так, что три зафиксированных слуха равнялись одному свидетельству.
– Эти времена прошли, господин епископ. Далее. Показания непосредственных очевидцев совершенно ничего не доказывают. Какая связь между пресловутой колдуньей и тем, что дубина конюх был изувечен в пьяном виде жеребцом на конюшне? Лошади и пчелы не любят запаха винного перегара – это всем известно. Цветы, распускающиеся в одну ночь! Дьявольские маски! Это плод воображения темных людей!
Епископ чуть скривил губы, изобразив улыбку. Полковник, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди, слушал их перепалку с серьезным лицом. Затем он, не говоря ни слова, взял лист из тонкой стопки и погрузился в чтение. Ни судья, ни епископ, похоже, этого даже не заметили.
– Видите ли, судья Линдгрем, всякое преступление редко бывает доказано надежнейшими уликами. Тем более, когда нечистая сила умеет таиться и прикрывается добродетелью. Тогда ценно каждое, даже постороннее наблюдение, каждый вывод со стороны. Так и складывается общая картина преступления, как мозаика. Еще надо иметь в виду, что мы имеем дело с дьяволом. И мы не вправе этим пренебрегать! Тем более, у нас есть это. – И епископ извлек из кармана два свитка с печатями и положил их на стол: – Извольте!
Линдгрем вскользь просмотрел оба свитка. Это были акты испытаний ведьмы водой и иглами.
– Мы отказались от пыток этой женщины другими методами. Тогда и результат был бы, несомненно, больше, – произнес Ханссон. – Я не говорю о милосердии. О милосердии к нечистой силе не может идти и речи. Но и этих двух испытаний достаточно для костра.
– Мне помнится, вы, господин епископ, сами выразили некоторое сомнение насчет испытания водой. Я к вам присоединяюсь. Боюсь, что даже если испытать нас троих, то не все пройдут это испытание.
Все трое рассмеялись.
– Вы, полковник, можете быть спокойным. По комплекции вы человек плотный, и на дно пойдете, как говорится, топором, – продолжал судья. – Мы же с епископом, как более тощие, будем причислены по результатам испытания к колдунам.
– Господин Линдгрем, я нахожу тут мало смешного! – возразил, наконец, Ханссон. – Но я уверен, что, в отличие от вдовы Валлин, испытание иглой мы пройдем. Впрочем, давайте попросим полковника быть судьей в нашем споре.
Выражение лица полковника стало серьезным.
– Я – человек военный и далекий от судебного дела. Но то, что я вижу, и те документы, которые читал, не кажутся мне серьезными доказательствами, а больше собранием рыночных сплетен и слухов. Единственный серьезный пункт – это то самое место под грудью этой женщины, которое не чувствует укола иглы и которое господин епископ именует ведьминым знаком. Я не понимаю, что под этим подразумевается, и пусть господин епископ нам это разъяснит более подробно в интересах дела.