О себе и об искусстве

В эмиграции я убедилась в том, что отягощающим жизнь художника фактором может быть не только коллега по ремеслу, но и работники выставочных залов. На следующей коллективной выставке, организованной Домом культуры прибрежного городка, за порядком в трёх выставочных залах следила женщина в униформе охранника. Эту задачу ей существенно упрощало то обстоятельство, что все залы были смежными, поэтому обойти их можно было за считанные минуты. За день до инаугурации выставки я стала развешивать свои картины на стенах одного из залов. Всё это время женщина-охранник прохаживалась около меня с гримасой неудовольствия и глубокого скептицизма, бурча себе под нос: «Ну-ну». Я не поняла, чем вызвана такая реакция, и вежливо ей представилась, ожидая, что она сделает то же самое. «Ну-ну», – отчеканила женщина-охранник и, повернувшись ко мне спиной, вышла из моей части зала. Через две недели выставка подошла к концу, пришла пора убрать свои работы и уступить выставочное пространство другим художникам. Я стала снимать и упаковывать картины. Тут же в глаза мне бросилось, что у некоторых были надломлены рамки, а на двух полотнах какой-то шутник начеркал что-то ручкой поверх моей подписи. Меня это огорчило, но время поджимало: нужно было освобождать выставочный зал. Я продолжала снимать картины, ставить их в ряд у стены, а затем упаковывать, как вдруг из соседнего зала до меня донеслось сказанное кому-то женщиной-охранником: «Видишь эту русскую? Пришла за своими художествами. Пусть забирает их и проваливает на все четыре стороны! Выставляем тут всякую шваль! До чего докатились… Своих художников девать некуда, а разрешаем вывешивать картины каким-то эмигрантам! За две недели я ни разу в её зал не заходила. Да и с какой стати?! Мне государство платит за охрану работ наших отечественных художников, а не всяких там приезжих!» Оказалось, что за моими картинами на выставке никто не следил, поэтому-то испортить их было проще простого.

По правде говоря, всякий раз, когда я заглядывала в этот Дом культуры, на выставки, увиденное там меня разочаровывало. Картины местных художников чаще всего походили на иллюстрации книг и энциклопедий, поскольку представляли собой рисунки стандартной тематики: домик на поляне, пахари в поле, реки с бурными течениями, деревенька на высоком бугре, семейство косулей в еловом лесу, и т.д., и т.п. Все они были выполнены в стиле, который так и тянуло назвать «заунывным штамповочным реализмом». Когда мне самой представилась возможность выставить в этом Доме культуры свои работы, то в соседнем зале абсолютно всё выставочное пространство занимали изображения парусных кораблей. Морской пейзаж и парусники были похожи друг на друга как две капли воды, отличаясь лишь цветовой гаммой. Один корабль и бурлящее под его кормой море были бежево-коричневой тональности, на другой картине доминировали оттенки красного, на третьей – желто-оранжевые тона, на четвёртой – сине-зелёные, и т.д. При виде совершенно одинаковых картин я едва сдержалась, чтобы не спросить у их автора: «Не надоело Вам рисовать одно и то же?» Впрочем, ответ на этот вопрос стал очевиден после знакомства с самим художником.

Дело было так. Перед началом выставки, когда я развешивала свои картины на стенах зала, отведенного мне Домом культуры, кто-то окликнул меня сзади. Я обернулась и увидела пожилого мужчину, в одной руке у которого была сумка из продуктового магазина, а другой он держал за руку молодого человека, выше себя на две головы и к тому же очень крупных телесных пропорций. Внешний вид самого художника напоминал персонажей из фильмов, посвящённых событиям конца XIX – начала XX века. Его костюм, состоящий из брюк, пиджака и жилетки, изрядно полинял и потерял былую форму, на запястье у пожилого художника были старинные часы с большим циферблатом, а на носу сидело пенсне в стальной оправе (хотя, возможно, раньше это были обычные очки, у которых отвалились обе дужки). «Приветствую Вас, милейшая дама, – под стать своему внешнему виду, огорошил меня устаревшим обращением художник, и, не дождавшись ответа, продолжил: – Как Вам погодка и наш чудесный прибрежный городок?» Я немного растерялась и попыталась собраться с мыслями, чтобы ответить ему чем-нибудь столь же любезным. Только я открыла рот, чтобы это озвучить, как мой коллега по выставке широко улыбнулся и достал из продуктовой сумки завёрнутый в целлофановую обёртку бутерброд с колбасой, протянул его грузному молодому человеку и галантно пояснил: «Позвольте представить Вам моего сына, его зовут Эдуард», – и обратился к нему: «Кушать хочешь?» В ту же минуту существо мужского пола, своими размерами напоминающее кита, одетое в штаны по типу бермудов и клетчатую рубаху, вырвало из его рук бутерброд, освободило от обертки и моментально проглотило. «Детей надо кормить!» – подытожил художник и, любезно со мной попрощавшись, покинул зал, держа своего ребенка за руку. Впрочем, не прошло и десяти минут, как он снова предстал передо мной в сопровождении сына и с той же сумкой в руке. «А хотите посмотреть на мои картины?» – предложил художник. «Спасибо за приглашение. Не откажусь», – ответила я и прошла в его зал, стены которого были увешаны парусниками-близнецами. Первым моим желанием было выяснить, чем обусловлено клонирование кораблей, но художник опередил меня и задал тот же самый вопрос, что и ранее: «Скажите, как Вам погодка и наш чудесный прибрежный городок?» Сразу после этого он повернулся к сыну и заботливо у него поинтересовался: «Кушать хочешь?», – после чего достал из сумки очередной бутерброд, и его моментально слопал китоподобный отпрыск. «Детей надо кормить!» – с серьёзным выражением лица изрёк художник, а я задумалась о том, как на всё это правильнее отреагировать. Затем я вернулась в свой зал и стала развешивать оставшиеся картины, но вскоре это занятие было прервано вежливым обращением пожилого художника: «Как Вам погодка и наш чудесный прибрежный городок?». Я обернулась, и тогда он добавил: «Позвольте Вам представить моего сына, его зовут Эдуард». Художник дружелюбно мне улыбнулся, а я растерянно на него посмотрела, в недоумении развела руками и издала звук, наподобие: «Э-э-э-м-м-м». Впрочем, пожилого художника моя реакция нисколько не удивила и не обидела. Он снова одарил меня кукольной улыбкой, затем обеспокоенно обратился к своему сыну: «Кушать хочешь?», – и в ту же минуту полез в сумку за ещё одним бутербродом. Ноги у меня дрогнули и согнулись в коленях, но я всё же сумела устоять на месте. За пару часов пожилой художник задал мне этот самый вопрос ещё несколько раз, и тогда я окончательно поняла причину того, почему он написал бесчисленное множество одинаковых парусных кораблей. Зацикленность на одном и том же наверняка была вызвана болезнью Альцгеймера или каким-то другим заболеванием головного мозга.

Другим моим соседом, выставлявшим свои картины в соседнем зале, был мужчина в возрасте сорока с небольшим лет. Перемещался он по выставочному залу семимильными шагами, поэтому проследить за траекторией его движения было крайне сложно. Работы этого художника были выполнены в абстрактном стиле на крупных полотнах, и в небольшом зале они висели почти впритык друг другу. Эти изображения представляли собой совокупность широких полос серого, коричневого и чёрного цвета. Создавалось ощущение, что автор этих работ по профессии – маляр, поскольку человеку, натренированному в малярном деле, не составляет труда закрасить светлой краской поверхность полотна и провести по нему толстой кистью несколько широких ровных полос в разных направлениях. Но как выяснилось, энергичный художник по профессии был не маляром, а сварщиком. Посмотрев на работы художника-абстракциониста, я предложила ему пройти в мой выставочный зал. Он согласился и стал зигзагообразно перебегать от одной картины к другой. По кислому выражению его лица нетрудно было догадаться, что мои работы ему совершенно не понравились. «Ну что же, – наконец, вынес он свой вердикт, – каждый человек волен рисовать, что ему хочется, однако, мои картины мне кажутся гораздо более актуальными, чем Ваши». Сказав это, художник бросил на меня победоносный взгляд и, активно жестикулируя, продолжил: «Я вообще не понимаю, зачем пыхтеть по несколько недель или месяцев над творческим продуктом. Кому это надо? Картина должна радовать глаз, и всего-то. Для этого, во-первых, она должна быть большой, а, во-вторых, простой для понимания. Вот, к примеру, как у меня. Взглянешь на широкую полосу и сразу задумаешься: что это? Доска от забора? Ствол дерева? Полотенце? Оторванный от кофты рукав? Пила без зубьев? Носок без пары? Длинная свая? Распиленные вдоль оси пополам безнапорные трубы, которые можно использовать в качестве водосточных желобов? А может, что-то другое? Я так думаю: в каждой картине должна быть изюминка, мистицизм, сложная для отгадывания загадка. Тогда это – настоящее искусство! А рисовать людей, цветы, натюрморты, пейзажи… Какой в этом смысл, если всего этого полным-полно вокруг нас!» «Ну да», – промямлила я в ответ, понимая, что вдаваться в дискуссии с этим напористым мужчиной выйдет себе дороже.

******

Следующую персональную выставку картин мне разрешили провести в большом здании Дворца молодёжи, культуры и спорта. Несмотря на огромное количество помещений, для выставки мне выделили небольшую часть вестибюля у входной двери. Именно там меня встретил консьерж – рыжеволосый мужчина среднего возраста, худощавого телосложения. За день до выставки я пришла развесить свои работы по стенам вестибюля, и вдруг у меня за спиной раздался страдающий, с подвыванием, плач консьержа: «А-у-а-у-а!» «Что с Вами? – забеспокоилась я и, отложив картину, приблизилась к консьержу. – Вам плохо?» «А-у-а! – взвыл он ещё раз и трагическим голосом пояснил: – Чую, конец мне приходит! Сахара в крови совсем не осталось!» «У Вас сахарный диабет?» – предположила я. «Скорее всего! – закивал консьерж. – Стоит мне не позавтракать, как живот начинает крутить, а потом мутить». «Так пойдите, скушайте что-нибудь!» – посоветовала я. «А кто тогда на входе останется?» – умоляюще посмотрел он на меня. «Вы идите, а я здесь побуду вместо Вас, все равно мне нужно развесить картины, и на это уйдет время», – ответила я. «Только ты это, за порядком смотри, как следует! – добавил консьерж неожиданно твёрдым, без болезненной интонации голосом. – Если заявится какой-нибудь алкаш или ненормальный, гони его сразу в шею! Не то натворит дел, а мне потом от директора влетит по первое число». «Хорошо, так и сделаю!», – кивнула я и стала развешивать в вестибюле картины. Несмотря на то, что консьерж отпросился у меня «всего на минутку», вернулся он на работу спустя полтора часа, немного навеселе, с крепким пивным запахом изо рта.