Соточка. Кружка водки, рюмка чая

Дизайнер обложки Маркер Женя

Корректор Евгений Августович Кащенко

© Женя Маркер, 2018

© Маркер Женя, дизайн обложки, 2018

ISBN 978-5-4493-5037-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора…

«Накатим по соточке?!» – именно так говорят друзья и знакомые, с которыми я провожу время в пятницу вечером. Мы выпиваем в меру сил и сознание освежается, мысли выстраиваются колоннами и слова летят шеренгами у каждого, кто умеет говорить. В этом алкогольном строю есть место воспоминаниям, шуткам, тостам, анекдотам и байкам. Именно байки и рассказы из жизни моих знакомых и друзей после выпитой кружки водки или рюмки чая, легли в основу этого сборника.

В каждом рассказе есть упоминание алкоголя или любого иного бодрящего напитка: чая, кофе, пива, сидра. В этом заключается отличие данной моей книги от всех остальных. Оказалось, что четверть моих рассказов и сказок не обошли эту скользкую тему для не пьющих. 6 десятков рассказов – в одной книге, как шестьдесят прожитых мной лет.

При издании современной литературы авторами заполняются графы возрастных ограничений, которые позволяют детям, подросткам или взрослым читать книги. Там есть вопрос: «В вашей книге содержится описание алкоголя, табака или их употребления?» Стоило мне поставить галочку перед ответом «Без осуждения и указания на опасность их употребления», как возрастной ценз из детского мгновенно превратился во взрослый.

Получается, что эту книгу можно читать совершеннолетним мужчинам и женщинам в любом состоянии и с любой страницы. Рассказы в основном небольшие, часто весёлые и добрые. Многие из них мне наговорили замечательные люди, которые порой и оказались прототипами главных героев: Анатолий, Александр, Геннадий, Сергей, Николай, Владимир, Слава, Ваня, Пётр, Анюта, Надежда, Юрий, Игорёк и другие. Спасибо вам большое! Я сознательно разместил ваши байки и воспоминания не друг за другом, а по названиям. Так тексты превратились в самостоятельные произведения, которые уже принадлежат всем, а не только моим друзьям.

Конечно, я преврал, когда из великолепных опусов рассказчиков создавал письменный вариант разговорного текста. А как иначе? Слова вслух отличаются от буковок на бумаге. Простите меня, мастера разговорного жанра, за это! Потому и авторство себе приписываю. Не бейте сильно, всё-равно за рюмкой чая пожмём друг другу руки.

Итак, есть предложение, подкупающее своей новизной: пора освежить сознание!

По соточке!

Ага

– Знай край, но не падай. Так говорил мой комбат, когда я в стройбате служил. Ага. – Немолодой мужчина без единого седого волоска на красивой голове поправил съехавшую чуть набок широкополую шляпу. Из-за слова паразита «ага», которое он упоминал довольно часто, к нему приклеилось прозвище «Ага». Рассказчик при случае и султаном себя нарекал, и гастарбайтером, но окружающие неизменно звали его не иначе, как Ага.

Сегодня Ага решил рассказать небольшую историю своей далёкой армейской молодости. Иногда он задумывался на секунду, вспоминая события, имена, потом уверенно продолжал короткими фразами.

– Был в нашей части майор Неполов. Николай Ильич. Вот был мужик хороший да простой! Ещё из фронтовиков. То поколение. Ага. Все понимал и меня уму разуму учить пытался. Я тогда командиром взвода в стройбате служил в звании старшего сержанта. Солдат, а на офицерской должности. Тогда по три года в армии служили, а я – кандидатом в члены партии в часть прибыл. Немного позже меня членом комитета комсомола избрали. Должность у меня офицерская, а жил я в части. Дежурным вместе с офицерами по графику ходил, подменял даже некоторых. Они мне доверяли почему-то. Ага. Коптерочка у меня своя была. Мы там могли вдвоём-втроем водочки попить, винца.

Так вот, Неполов приходил ко мне и говорил, когда мы за бутылочкой вместе сидели: «Не называй меня „товарищ майор“, да и Николаем Ильичом не надо. Зови по-простому: Ильич!..»

– Я двадцать четыре рубля получал жалованье. А это немало по тем временам, когда живёшь на полном довольствии. Так вот история моя, как раз про деньги. Позвонили как-то из финчасти забрать месячное довольствие личного состава. Отправились мы втроем: я, Гиви – мой хороший товарищ, который водителем на ЗиЛ-130 в то время работал, и лейтенант Жирков. Все ребята хорошие, ага, весёлые. С Гиви Мурандошвили с учебки мы вместе. Я его, пока взводным служил, до сержанта подтянул. А Жирков – холостяк, не раз ко мне в коптерочку забегал, водочки выпить. Хороший парень, азартный. Получили мы деньги, я – свои 24 рублика, Жирков – на всю часть портфель денег. Поехали обратно. Едем в кабине довольные, счастливые, что дело сделали. Вечер наступает. Ага. Тут мои попутчики предлагают выпить и бутылочка водочки у них уже есть. Верно, Жирков купить успел. Я отказываюсь и им запрещаю. Как приедем, говорю, лучше у меня в коптерочке засядем. Спокойно и тихо. Едем дальше, а ребята перемигиваются. Где-то, через десять минут машина останавливается. Смотрим, а она закипела. Жирков деньги на всех получал. Ему отлучаться нельзя. Гиви вокруг машины суетится. Я сам пошёл с ведром за водичкой. Приношу, а они уже тепленькие, бутылочку допили. Что делать? Уже нечего! Едем дальше. Смеркается, проезжаем мы деревню. А там огромная отара с пастбища возвращается. Совсем неожиданно какая-то овца на дорогу соскочила, а за ней остальные животные рванулись. Гиви быстро тормозит, а поздно – под колёсами ЗиЛка уже овцы мечутся. Выходим мы из машины. Глядь, а четыре овечки уже улетели в мир иной. Мы их к тому подтолкнули.

Ага потер руки, вздохнул как-то грустно, о чем-то своём задумался и продолжил.

– Местный народец нас окружил, кое у кого колья в руках. Наступают на нас нехорошо. Грозные ребята деревенские. Благо девушки там были, вступились за нас. Не трогайте, говорят, солдатиков. А я и Жирков в обычных плащ-накидках, погон наших под ними не видно. У Гиви погоны тогда ещё рядового были. Что делать? Меня Ильич как учил: чужое увидишь – не бери; перешагни и иди, богаче не будешь… Говорю парням своим, что надо расплачиваться. Грузин мой на лейтенанта насел, понимая, что сам виноват. За рулём же был, гаденыш пьяный, когда овец давил. Просит он у Жиркова денег рассчитаться с деревенскими. Обещает, что родителям телеграмму даст, и они через день переводом долг пришлют. Мамой, говорит, клянусь! Лейтенант тоже не трезвый, деньги из портфеля вытащил. Хотя делать это категорически нельзя. Пересчитал, много говорит за дохлых овец просят, может скинуть цену-то… Девушки на своих парней поднасели, убедили вполовину запрошенную сумму скостить. В общем, расплатились мы, и дальше поехали. По дороге ребята протрезвели, конечно. Решили никому ничего не рассказывать, замять это дело по-хорошему. Гиви не подвёл, через пару дней денежный перевод получил и рассчитался полностью. А я только и успевал от Ильича отмахиваться – без происшествий мы добрались до части, и все тут. Ага.

Бандана

В это утро Гоша напевал строчку Сергея Есенина: «Все прошло, как с белых яблонь дым». За чаем и в коридоре, одеваясь, он бубнил слова известного романса.

Гоша часто просыпался со словами песни в голове, или строками стихотворения, которые непонятно, как попали в голову с подъемом. Каждый человек в своей жизни испытывает это необъяснимое состояние, с которым напевает себе под нос куплет или твердит одинокую строфу. Понятно, когда их подарили за завтраком в эфире радиопрограммы или утренней передачи по телевидению. А когда подсознание выдало непредсказуемое? Объяснить себе это Гоша не мог и пошел на работу – рисовать.

Холодный ветер немилосердно лез под кожаную куртку и вольно гулял по синей коже, которую тут же мгновенно покрывали мелкие пупырышки от нежеланной по времени года температуры.

Зябко. Ранний осенний морозец жжет пальцы, глаза попеременно слезятся, но карандаш уверенно скользит по бумаге. Гоша рисовал шарж клиенту; вернее, веселенький портрет, как он называл то, что у него получалось на бумаге.

И не портрет, и не шарж. Так, полупортрет-полушарж. А люди покупают!

Случайный подвыпивший приезжий решил сегодня запечатлеть себя на фоне местных фонарей, и Гоша согласился, не раздумывая. В такую погоду радуешься любому клиенту. Вполне возможно, этот сербский парень будет единственным за день. Разговоры о том, о сём, несколько последних анекдотов скоротали те двадцать минут, пока работал художник.

Характерный образ югослава лет тридцати с горбатым носом и тонкими упрямыми губами, слегка волнистыми волосами и мелкой щетиной на щеках оттеняли замечательные карие глаза, в которых лучился свет молодости, желание подвигов, стремление к красивой, долгой, богатой жизни. Любому художнику интересно работать с глазами – не только зеркалом души, но и портретом судьбы. В них все: прошлое, настоящее, будущее, – важно уметь это заметить и изобразить…

– Вот, смотри, дорогой! – Гоша повернул рисунок парню. Тот взял лист в руки, посмотрел внимательно, и сунул пару купюр в руку художника.

– Совсем не похож! Да… – неуверенно ответил гость города, но рисунок забрал. Дал, правда, денег мало. Но синяя гусиная кожа вмиг превратилась в нежно-розовую, когда Гоша получил гонорар за свою работу.

Что такое двести рублей в наше время? Копейки! В лучшем случае можно купить бутылку водки, а это не много не мало, как 1000 килокалорий. Жить можно, но сложно. Скорее, выживать в этот ноябрьский вечер, и вспоминать былые времена.

«Странное дело, – подумал Гоша, – рисуешь человека абсолютно похожим, а он не доволен. Отдаешь ему портрет приукрашенный, надуманный, порой с иной внешностью, где схожестью почти не пахнет, и тот рисунок берет „на ура“».

С каждым годом ему становилось сложнее нести участь свободного художника. Немного осталось на улице друзей из старой гвардии. Те, кто сегодня рисует рядом, совсем не те; они и держатся особняком.

Одиночки.

Нет былых веселых заводил, пропали мастера кисти и карандаша, не собираются компании после работы. Пролетели замечательные мгновения, когда за трояк или пятерку Гоша рисовал черно-белый или цветной рисунок. И этих денег хватало с лихвой на жизнь…

Он взял под мышку планшет, поправил на груди рекламную картинку и медленно побрел по улице, заглядывая в лица редких прохожих:

– Нарисуемся? – спрашивал он у встречных, но в ответ слышал «спасибо» в лучшем случае или направление в эротическую прогулку.

Гоша остановился у «Чебуречной», заглянул в пустое заведение. Никого…

Есть хотелось. Желудок давно подвывал мелодию желаемого с утра мясного бифштекса, разбавляя сознание утренним романсом на стихи Есенина. Но финансовая составляющая жизни художника рисовала ужин гораздо прозаичнее. Чебурек, соленый огурец и водка – традиционный ужин этой осени.

После третьей рюмки воспоминания унесли Гошу в конец прошлого века. В те золотые годы его гонорара хватало на беззаботную жизнь с портвейном и закуской даже при одном клиенте в день. Не говоря уже о хорошем заработке тогда, когда модели одна за другой меняли друг друга, за спиной звучали аплодисменты зрителей отличному портрету или шаржу, и вечером он падал от усталости.

Гоша считал абсолютно нормальным для себя ужин в ресторане на соседней улице, где его хорошо знали; там же можно было потанцевать с милой сердцу девушкой, или сыграть в бильярд с Архитектором. Тот был орел – еще старой закалки. На белом поле рублевой купюры шариковой ручкой рисовал на спор портрет клиента, и благодаря этому мастерству и знаменитой фамилии (он разборчиво расписывался на банкноте «Левитан») всегда был при деньгах. Подойдет внезапно к прохожему, представится, и предложит нарисовать на пятерке за три минуты шарж на него. И правда, сотворит чудо в миг, и берет за работу червонец! Или трояк с рисунком-шаржем на пятерку так обменивал. Был мастер мгновенного классического шаржа в одну линию.

Жаль, спился старик. Хотя и крепким был, не в пример нынешним…

В девяностые годы инфляция показала себя в полной красе. Тогда рисунок стоил миллион рублей! Звучит-то как! Фантастически! Вспомнить трудно, как пересиливали художники себя и называли клиентам такие несусветные цифры.

– Не слабо рисовать, как итальянцы?! – говорил тогда Маэстро, отработав одно лето за границей, на Кипре и в Сицилии. Как он рассказывал, жизнь пронесла художника-портретиста по Горьковским местам, где он рисовал отдыхающих капиталистов обычным пролетарским карандашом. Классическая техника портрета приносила ему высокий доход. Домой Маэстро вернулся в хорошем костюме, со счетом в валюте и с упитанной физиономией. В Италии тех лет лиры бешеными цифрами ходили по рукам так же, как сегодня в нашей стране доллары или евро. Несколько ребят ринулись на следующее лето за рубеж и многие вернулись домой вполне успешными. Заработок в валюте виделся им перспективнее, чем в рублях, которые таяли в руках быстрее, чем апрельский снег.

Гоша с визой и паспортом тянул долго, а потом и вовсе не поехал. Не все ладилось в его жизни, трудно было в стране. Тогда-то он впервые задумался о том, что выжить на городской панели не всем просто. И будущее впереди показалось не таким радужным, как казалось поначалу.

Молодым выпускником Репинки он вышел рисовать на улицу и осел в свободной, богемной среде на долгие годы. Легкие деньги любят все, и Гоша не стал исключением. Легкие – для него, но не для тех, кто не умеет рисовать. Молодой художник визжал от восторга, когда в первый же летний рабочий месяц заработал больше отца-преподавателя института и матери – терапевта в районной поликлинике.

Тогда и решил: буду уличным художником! С дипломом театрального оформителя найти высоко оплачиваемую работу показалось ему невозможным, а заработки на улице мгновенно превратились новый итальянский этюдник, отличные кохинуровские карандаши, наборы пастели, мастихины и многую другую мелочевку, о которой он давно мечтал.

Небольшого роста, чуть сутулый от природы, с мясистой мочкой носа, как у актера Ефремова, Гоша выделялся на общем фоне художников еще и большими залысинами на высоком лбу. Он прикрывал их сначала шляпой, потом кепкой, и, в конце концов, бандана серого цвета крепко обвила уже лысую голову и он с ней не расставался. Так и кличка к нему прилипла «Бандана», на которую Гоша легко и быстро стал отзываться.

Сегодня Гоше-Бандане откровенно не везло. Он грустно оценивал день за днем, анализируя и прошлые недели. С обеда никто не реагировал на его рекламу, кроме этого подвыпившего парня из Сербии. Ни один клиент не захотел рисоваться, никто из прохожих даже не спросил цену его работы.

Гоша жевал чебурек и смотрел в окно. Он не первый день ходил в это бюджетное кафе и сегодня уселся за любимым столиком, выпил и смотрел, как по пластиковому окну ползла муха. Обычная черная муха, каких в теплые времена полным-полно вокруг. Гоша перестал жевать чебурек, и муха тут же остановилась, потерла лапки, как будто греясь от мороза за стеклом. Посмотрела по сторонам, сделала несколько шагов вперед, рисуя по запотевшему стеклу насекомые пейзажи своими лапками-маркерами, и вдруг резко притормозила. Гоше показалась, что огромные глаза мухи уставились на него, и внимательно изучают собрата по художественному мастерству.

Облака над мухой плыли с удивительной скоростью, и каждое из них отражало свое видение жизни на земле: чуть светлые сверху и немного приглушенные ретушью снизу, они напоминали зверей или рыб, птиц или людей в объятиях. Прямо перед глазами над крышей соседнего дома плыли облака-солдаты, которые шеренгами наступали по всему фронту. Спрашивается, зачем они воюют? С кем? Рядом мирно шествовали цветы и деревья, пробивалось сквозь облака заходящее солнце. И Гоша не находил ответов на свои вопросы.

Похоже, что ситуация менялась так, как и предполагали старшие его друзья…

Вспомнилось, как однажды они с Гариком, Маркером и Маэстро пили после работы пиво и разбавляли его водкой. Мух тогда было вокруг, что звезд в ночном южном небе. День прошел хорошо, все подзаработали, а Маркер вдобавок проставлялся. В последние три года он вечно находил повод угостить друзей, и поводы у него были красивые: новое звание, защита диссертации, окончание школы дочери. Часто Гоша спрашивал себя: «Что этот мужик с профессорским званием делает на улице?» И сам себе отвечал: «Затягивает наша жизнь…»

– Парни, надо искать себе что-то новое, – сказал тогда Гарик, терзая огромного леща, подаренного земляками-ростовчанами. Эту закуску каждый год ждали все его друзья весною, в рыбный сезон. – Мэрия или департамент, менты или кто еще выживут нас с улицы. Точняк!

– Не дрейфь, – сказал тогда Маркер, разливая водку в пластиковые стаканы. – Мы будем пастись по корпоративам. А они вечны! Мы говорим «праздники», подразумеваем «корпоративы». Мы говорим «корпоративы», подразумеваем «праздники»! По соточке?

Все тогда поддержали его, посмеялись.

Маркер на работу ходил рисовать день через день, и где-то еще находил корпоративы с хорошей оплатой. Это он пять лет назад водил Бандану устраиваться на компьютерную фирму иллюстратором, но ежедневную работу от обеда до упора Гоша протянул с неделю и бросил: что может быть лучше свободы и независимости от начальников?!

С годами корпоративная жизнь влилась в один сплошной черный и мелкий арык, как обозвал ее Маэстро. Праздников становилось меньше, художников приглашали реже и реже. Борода – новый парень из художественной братии, родом из Средней Азии – первым создал собственный сайт и принялся продавать друзей-художников на любые корпоративы за смешные деньги. Сам он рисовал слабенько, а пиарить научился быстро. Большую часть денег забирал себе, а меньшую отдавал тем, кто непосредственно трудился с карандашом на свадьбах, праздниках, юбилеях.

– А что делать? – не раз говорил на улице Гоша. – Какие-никакие, а деньги он дает… Жить можно… Правда, сложно. Но кто говорил, что будет вечно легко?!

Муха за окном посмотрела внимательно на Гошу, мотнула своей несуразной головой, как бы осуждая художника, и закружилась в стороне. В верхней части окна. Гоша – последний из той компании с лещом и пивом, кто ходит на улицу рисовать. Может и эта муха – единственная, кто выжил с прошлогодней весны? И она его запомнила?

Маэстро осел в Европе, Маркер ушел в науку, Архитектор спился, Гарик погиб в автокатастрофе.

Гоша рассматривал следы на оконном стекле, пил водку и думал: «Вот пройдет зима, помоют стекла и не остается от мухи ничего в этом мире. И у меня не осталось ни работы, ни семьи, и забудут меня быстрее, чем я – эту муху».

Он впервые почувствовал страшную усталость. Усталость от работы художника, от уличной жизни, от прожитых лет, где ничего не нажито, нет жены и детей, нет выставок и признания. Почему-то впервые он почувствовал стремительное движение времени. Неуклонное движение в никуда, к концу, в бездну…

Шесть лет назад умер внезапно отец, в начале этого года – мать. Квартира в городе своя теперь есть, а семьи нет. Спешить не к кому…

Когда-то была жена и любовница. Теперь никого.

Гоша вспомнил, как Тома – его бывшая жена – рассказала ему анекдот про мужа, которому рогатая жена слала телеграммы: «Спи дома!» А тот не мог найти ложки и вилки в своей квартире, чтобы пообедать. Когда жена из анекдота вернулась, то показала под одеялом в супружеской спальне аккуратно сложенную посуду, чем и уличила мужа из анекдота в неверности.

У Гоши ситуация оказалась еще курьёзнее. В день отъезда жены к родителям он вернулся с работы домой, усталый, как собака. Пытался полчаса открыть собственную дверь, пока не понял, что Тома закрыла квартиру на нижний замок. Этот английский механизм они редко использовали; чаще в сезон отпусков, когда уезжали надолго. Гоша ключ от английского замка с собой не взял, забыл. Свою же дверь ломать в час ночи глупо. И отправился он к давней подруге, которая пустила, накормила, успокоила и тихо-тихо увела из семьи. Правда, не на долго.

Через пару лет не было рядом ни жены, ни любовницы…

Телефонный звонок вернул его из воспоминаний и размышлений в сегодняшний день, в «Чебуречную» к рюмке, купленной на последние деньги. Звонил Виталий Сергеич – заместитель директора военного института. Когда-то его дочери Гоша рисовал портрет перед выпускными экзаменами из школы. Сегодня полковнику понадобилось дюжина-другая портретов маслом русских полководцев. Цены городские художники в мастерских заламывали такие, что армейский бюджет не выдерживал. Тут Сергеич и вспомнил о Гоше, предложил ему устроиться на временную работу, где платить будут только за портреты маршалов и генералов. Ходи на работу, не ходи – не важно. Главное – написать портреты! Хорошие предложения всегда появляются вовремя, и Гоша вмиг согласился.

Он допил свою рюмку одним махом и скорым шагом направился домой: готовить краски, искать мастихины и точить карандаши. Жизнь приобрела радужный оттенок, и художник не шел – летел к своему будущему. Водка подыгрывала настроению, заставляя порой спотыкаться и слегка покачиваться. На ступеньках в подземном переходе за несколько десятков метров до желанного метро Гоша не удержал равновесие, поскользнулся и упал, чуть не стукнувшись затылком о гранит.

Лет десять назад в этом месте сидел бомж – Васёк. Прохожим он виделся древним безногим стариком, вызывая сочувствие судьбе бездомного, кинувшей мужика собирать подаяние на улице. Васек часами сидел с закрытыми глазами на своей ступеньке и мерно покачивался, можно было подумать со стороны – медитировал. А на самом деле он мерно спал. Гошин этюдник стоял в трех метрах от нищего. В свободное время художник часто наблюдал за колоритным персонажем в шляпе, из-под которой торчали длинные нечесаные светло-каштановые космы. Гоша и несколько других обитателей этого подземного перехода точно знали, что Васёк отлично ходит. Как только к концу дня мелочь в бумажной коробке из под обуви набиралась до определенного уровня, Васёк оглядывался по сторонам. Потом резво вставал, оправляя драный, бордовый пиджак не по росту, скрывающий короткие ноги, и шустро летел в ближайшую подворотню. Там такие же бедолаги складывалась, отправляли самого прилично одетого в ларек за выпивкой и предавались банальному пьянству.

Место на ступеньках Васька считалось нехорошим. «Гадким» называл его Гоша. Все потому, что одна ступенька, где сидел бомж, была на сантиметр выше остальных и спотыкались там многие… Столько лет по ним ходил художник, а тут забыл! Он мгновенно протрезвел при падении, быстро поднялся и отряхнул рукава кожаной куртки, поправил съехавшую на левое ухо бандану, вздохнул глубоко и медленно, спокойно пошел домой. Впереди маячила новая жизнь с портретами полководцев.

А старая прошла, «как с белых яблонь дым»…

Барсетка

На южном побережье моря время сиесты лучше всего проводить в тени, за бокалом хорошего вина, под тихо урчащим кондиционером, который гоняет холодный воздух по нагретой за день комнате.

Две дамы, зрелых, как сладкие персики лет, как и большинство жителей приморского городка, коротали время до вечернего пляжа в разговорах ни о чем, с болгарской брынзой и холодным арбузом, с бокалами «Pinot noir» 20013 года, поддерживая милую домашнюю атмосферу.

Одна из женщин, с длинными и черными, чуть вьющимися, тонкими волосами и острым взглядом оливковых глаз внимательно слушала собеседницу. Рассказ второй – невысокой хрупкой шатенки в круглых очках и лёгкой бежевой тунике, периодически прерывался хохотом и ударами молотка за окном: детвора вскрывала миндаль во дворе и смеялась у бассейна.

– Первый раз я летела сюда одна. Чартерный рейс, жара, очереди на таможенном контроле, всё, как обычно, в нашем аэропорту. Неожиданно на глаза мне попадается крупный, чтоб не сказать толстый такой мужчина, бритый, как браток из сериалов, с одной лишь барсеткой в руках. Точнее, не он мне попадается, а не заметить такого, чуть выпившего в обед, колоритного великана с хитрыми глазками-бусинками, казалось, просто невозможно. Наши взгляды случайно пересеклись, и я в тот момент подумала: «Не дай бог, оказаться с ним рядом в одном самолёте. Раздавит!»

В салоне я заняла своё место у окна и огляделась. Детей было мало, соседи впереди и сзади казались спокойными. Всё предвещало хороший, мирный полет. Вдруг по проходу меж кресел движется этот великан, бугай, верзила, не знаю, как правильно его назвать, подходит прямо ко мне и говорит с хитрым прищуром: «Признайтесь, а вы не хотели, чтобы я сел именно здесь?»

Сказал и сел, заполнив собой полсамолета! Огромный, он еле поместился в двух креслах, прижал меня к окну, тут же пригласил к себе стюардессу и заказал коньяк. Весь полет этот пассажир добавлял и добавлял виски, коньяк, не помню, что ещё, но милая девушка в форме ни в чём ему не отказывала! Наверное, боялась. Рост и вес этого кинг-конга мог смутить любого, не то, что хрупкую стюардессу.