Дидро и цивилизация России

Историография

Изучение темы «Дидро и Россия» началось в конце XIX века. В XX веке осмысление темы испытывало сильное политическое давление, в первую очередь в Советской России, но не только. Наглядное представление о том, как часто исследователи обращались к рассмотрению русских связей Дени Дидро, дает известная библиография Фредерика Спира, доведенная до 1986 года[3]. В ней отмечено более полусотни книг и статей, имеющих прямое отношение к интересующей нас теме. Понятно, что большинство из них принадлежит французским и русским авторам. К сожалению, работа Спира была продолжена лишь частично[4]. Между тем Дидро как одна из ключевых фигур в русско-французских культурных связях второй половины XVIII века был героем многих работ последних десятилетий, когда заметно увеличились возможности научных контактов российских и зарубежных историков. 300-летний юбилей знаменитого просветителя вновь оживил внимание исследователей к творческому наследию Дидро, в том числе и к его «русским» страницам.

У истоков большой темы «Дидро и Россия» стояли французский историк и издатель сочинений Дидро Морис Турне (1849–1917) и русский историк Василий Алексеевич Бильбасов (1838–1904). Последний в своей книге «Дидро в Петербурге»[5], основанной главным образом на переписке императрицы с просветителем и письмах их современников, показывает пример диалога широко мыслящей, либеральной правительницы с выдающимся мыслителем, работы которого признавались «вредными» и находились под запретом в России и в конце XIX века. Сама книга Бильбасова едва избежала цензурного ареста[6]. Некоторые документы из богатого приложения к монографии Бильбасова до сих пор сохранили значение уникальных первоисточников. В предисловии к журнальному варианту своего исследования Бильбасов писал: «Из русских людей XVIII века, современников Дидро, только двое ценили его по достоинству – две женщины: императрица Екатерина II и княгиня Екатерина Романовна Дашкова; все остальные, бывшие в сношениях с Дидро, – Иван Иванович Бецкий, князь Дмитрий Алексеевич Голицын, С. К. [sic!] Нарышкин и др. – имели при этом в виду более Екатерину, чем Дидро. В записках русских современников не осталось никаких следов его учения (курсив мой. – С. М.)»[7]. Сегодня появились основания сомневаться в этом безапелляционном заявлении историка. Но в целом Бильбасов, не имевший в своем распоряжении «Философских и исторических записок» для Екатерины II («Mélanges philosophiques, historiques, etc.») и пользовавшийся только перепиской и вопросами Дидро императрице, не только отметил важнейшие точки соприкосновения Екатерины и Дидро до поездки последнего в Россию, но и в общем-то верно очертил круг проблем, о которых беседовали его герои. Он допустил ошибки лишь в деталях, называя сопровождавшего Дидро в его путешествии в Россию Нарышкина Семеном Кирилловичем, говоря о том, что Дидро никак не обозначил своего отношения к Петербургу, приписывая Дидро сочинение Фридриха Мельхиора Гримма «Опыт об образовании в России» («Essai sur les études en Russie») и т. д. Бильбасов оказался родоначальником распространенного до сих пор мнения, что Дидро ничего не знал о России. К этому он добавлял, что и сама Екатерина II знала свою страну очень плохо, а потому их беседы могли носить характер общих рассуждений[8]. Казалось бы, последующая публикация «Записок» для Екатерины II должна была скорректировать этот вывод. Однако мысль исследователя о «полном незнании» Дидро России и о том, что в Петербурге он находился в человеческом и информационном вакууме, к сожалению, оказалась очень живучей. В заслугу же Бильбасову следует поставить то, что он, несмотря на недостаток источников, заметил, что обе стороны – и философ, и императрица – придавали диалогу серьезное значение[9].

Интерес Мориса Турне к этой теме был изначально вызван стремлением разыскать в России материалы, необходимые для предпринятого им и Жюлем Ассеза в 1875–1879 годах издания полного собрания сочинений Дидро. Турне называл путешествие Дидро в Россию «одним из наиболее значительных эпизодов его жизни»[10]. В своей книге «Дидро и Екатерина II» (1899) он рассматривал все важнейшие сюжеты взаимоотношений своих героев. Он последовательно описал историю покупки Екатериной библиотеки Дидро и связанные с этим жесты поистине царской щедрости. Он показал стремление философа отплатить своей благодетельнице посильной помощью в различных делах. Речь идет о посредничестве Дидро в приглашении в Россию Этьена Мориса Фальконе и Пьера-Поля Мерсье де ла Ривьера, о стараниях Дидро, направленных на предотвращение публикации книги Клода Карломана Рюльера о дворцовом перевороте 1762 года, посредничестве при покупке картин для Эрмитажа. В отличие от Бильбасова, на первом плане у французского автора выступал именно Дидро с его сочинениями, написанными для русской императрицы. Турне удалось ввести в научный оборот важнейшие источники, подлинники которых хранились в России, – «Записки» для Екатерины II и (частично) «Замечания на Наказ». При этом его, разумеется, более интересовал общеевропейский контекст диалога философа с императрицей, чем российские проблемы. Русские контакты Дидро не привлекали особого внимания французского исследователя, хотя он в отличие от Бильбасова правильно называл имя человека, который сопровождал Дидро от Гааги до Петербурга, – Алексей Васильевич Нарышкин[11]. Сообщил Турне и некоторые новые детали об отношении петербургского общества к Дидро в 1773–1774 годах. Русский рецензент книги Турне В. Тихомиров, кратко пересказавший ее основное содержание, отметил новизну материала, извлеченного из донесений шведского посланника в Петербурге Ю. Ф. Нолькена, писавшего, что Дидро во время своего пребывания в русской столице «постоянно возбуждал зависть и черные клеветы»[12].

В контексте изучения русско-французских культурных связей деятельность Дидро нередко упоминалась в работах французских русистов Альфреда Рамбо, Леонса Пенго, Эмиля Омана, Луи Рео. Например, один из зачинателей французской русистики Альфред Рамбо еще до Бильбасова и Турне отметил важные сюжеты общения просветителя с русской императрицей[13]. Вместе с тем он развил сомнительную версию о «слишком доверчивом Дидро», который в диалоге с русской правительницей выступал «ребячливым мечтателем». Автор ошибался и в деталях, например, утверждая: «когда Дидро приехал в Россию, она (Екатерина II. – С. М.) ему выслала навстречу камергера Нарышкина».

Если вплоть до начала XX века Дидро считался в России опасным вольнодумцем, труды которого публиковались с купюрами, то после 1917 года советских историков и обществоведов в основном интересовали вопросы мировоззрения философа, которого обычно характеризовали как великого материалиста и одного из предшественников марксизма. Американский историк Арнольд Миллер посвятил советской историографии Дидро специальное исследование с характерным названием «Присвоение философа»[14]. Автор изучил советские публикации, посвященные Дидро, в том числе и в их историко-культурном аспекте, и пришел к неутешительному выводу: советские ученые активно изучали Дидро, но они сужали, схематизировали, выхолащивали содержание его идей; марксистский подход убил живую душу философа. Нет необходимости оспаривать вывод Миллера об одностороннем, политизированном понимании творческого наследия Дидро в советской историографии, хотя сам автор признает, что в ряду конъюнктурных работ были исключения. Французский рецензент книги Миллера справедливо подметил, что автор нередко демонстрирует довольно грубый подход, представляя выводы советских историков в карикатурном виде, вообще не признавая марксизм сколько-нибудь плодотворным исследовательским методом. При этом он оказывается в неловком положении, когда, например, хвалит работу француза Жака Пруста, не догадываясь, что последний считал себя марксистом[15].

Типичным и отнюдь не худшим образцом советской историографии Дидро является книга Ивана Капитоновича Луппола (1896–1943) «Дени Дидро. Очерк жизни и мировоззрения», впервые опубликованная в 1924 году. В издании 1934 года автор стремился устранить из своего исследования «непомерное приближение» французского мыслителя к диалектическому материализму. В третий раз книга вышла уже через много лет после смерти автора в Мордовских лагерях – в 1960 году. Советский философ и литературовед не обошел вниманием и вопрос об отношениях великого энциклопедиста с российской императрицей. Проявляя незаурядное знание литературы и основных источников, Луппол отмечал личные симпатии и политические расхождения, возникшие в результате общения Дидро с Екатериной. Автор отверг не раз возникавший у недоброжелателей Дидро тезис о преобладании корыстного интереса в отношениях философа с императрицей. Он тонко подметил особенности формы изложения («легкий и игривый каскад остроумных и в то же время серьезных и глубоких мыслей») и преподнесения философом своих мыслей в беседах с Екатериной (ненавязчивая манера, отсутствие унижения перед монархиней)[16]. Однако автор разделял общий высокомерно-пренебрежительный взгляд советских историков на Екатерину II (обладавшую «некоторой начитанностью» и «мало понимавшую в искусстве»), которая, по его словам, вовсе не воспринимала, «пропускала мимо ушей» все мысли и предложения философа[17]. Тема «Дидро и Россия» рассматривалась Лупполом лишь в плане его отношений с Екатериной II.

О контактах «русского вельможного дворянства» (И. Бецкий, Е. Дашкова, Д. Голицын, Г. Орлов, С. (sic!) Нарышкин) с Дидро упомянул Сергей Александрович Макашин в предисловии к томам «Литературного наследства», посвященным литературным связям России и Франции[18]. В его статье также звучала свойственная советской историографии пренебрежительная оценка связей Екатерины II с французскими просветителями. Но при этом утверждалось (впрочем, голословно), что Дидро тщательно изучал экономику и быт России, готовясь к поездке в северную столицу и уже находясь в ней[19].

Серьезным вкладом в популяризацию творческого наследия Дидро было издание собрания его сочинений в 10 томах[20]. Каждый том должен был сопровождаться вступительной статьей и комментариями[21]. Обширное введение к первому тому, содержавшее характеристику эпохи, а также очерк жизни и взглядов Дидро, было написано И. К. Лупполом. Здесь наряду с незаурядной эрудицией автора в наибольшей степени проявился вульгарный социологический подход к предмету с его характерным словарем: «идейный вождь французской буржуазии», «классовая дифференциация», «идейная гегемония», «французское самодержавие», «разгул дворянщины» и т. д. Касаясь вопроса об отношениях Дидро с Екатериной II, автор противопоставлял философа «с открытой душой» императрице, надевшей «маску лицемерия, игры и искусной лжи»[22].

Может показаться странным, что именно во второй половине 1940-х годов, в период ждановских идеологических кампаний, тема «Дидро и Россия» зазвучала с новой силой. Этому способствовал выход 10-го тома собрания сочинений Дидро, содержавшего сочинения, относящиеся к России. Этот том, включающий статью А. И. Молока и комментарии П. И. Люблинского, сданный в набор в начале 1946 года, готовился еще до войны. Вводная статья Александра Ивановича Молока (1898–1977) отличается в целом хорошим научным уровнем, хотя и не лишена отдельных недостатков, частично обусловленных условиями того времени. В работе заметна идейная и даже текстуальная близость к соответствующей главе монографии И. К. Луппола, однако отсутствуют ссылки на книгу репрессированного академика. Анализируя россику Дидро, А. И. Молок отмечал устойчивый интерес философа к русской тематике и широкий круг проблем, затронутых французским философом в беседах с императрицей и в других специальных сочинениях: вопросы внешней политики, введение в России представительного правления, создание «третьего сословия», перенос столицы в Москву, вопросы воспитания, образования и др. Однако Молок не увидел в «русских» текстах философа внутренней связи и концептуального единства. Автор констатировал контакты Дидро с Дашковой, Д. Голицыным, Бецким, его встречи в Петербурге с Фальконе и Мари-Анн Колло, доктором Николя-Габриелем Клером (Леклерком) и Пьером-Шарлем Левеком, Г. Орловым, петербургскими академиками. По традиции, идущей от Бильбасова, Молок называл Нарышкина, у которого остановился Дидро в Петербурге, Семеном Кирилловичем. Он повторил ошибочное утверждение С. А. Макашина о том, что аббат Гийом-Тома Рейналь приезжал в Россию, неточно датировал работу Вольтера над «Историей России». В духе своего времени Молок утверждал, что «вся передовая Европа» приветствовала культурные и военные (!) успехи России в XVIII веке. Едва ли можно принять вывод автора о том, что реформы, необходимые для России, Дидро «рассматривал как продолжение великой преобразовательской деятельности Петра»[23]. В статье А. И. Молока присутствуют, хотя и не акцентируются, мысли о том, что общение Екатерины с Дидро было лишь данью моде, а философ питал иллюзии в отношении «просвещенного абсолютизма» Екатерины II – эти положения станут почти обязательными в статьях советских историков.

В вводных очерках и комментариях Павла Исаевича Люблинского (1882–1938) содержалась известная на тот период информация об истории публикуемых текстов. Кроме того, он впервые правильно атрибутировал «Опыт об образовании в России» Ф. М. Гримма, который до тех пор ошибочно приписывался Дидро. Также обращает на себя внимание мысль автора о том, что «советы французского философа не прошли для Екатерины совершенно бесследно»[24].

Гораздо более тенденциозными оказались отклики на издание россики Дидро. Если в статье А. И. Молока констатировались (не без оснований) симпатии Дидро к русскому народу, то в рецензии Бориса Песиса идея величия России уже звучала как лейтмотив, а Дидро выступал в качестве критика загнивающего Запада[25].

Не лишена интереса рецензия Александра Ивановича Казарина, хотя ее автор и склонен к навешиванию политических ярлыков. В ней Дидро рисовался как наивный защитник общечеловеческих идеалов. Он обвинялся в «непростительной для мыслителя такого масштаба наивности» и даже в «недостаточном» (по сравнению с физиократами) знании политической экономии. Казарин заявлял, что Екатерина II сумела обольстить и одурачить философа. Без тени сомнения рецензент утверждал, что в сочинениях Дидро о России «говорится очень мало»: «Великий просветитель плохо знал нашу страну, хотя и любил (!) ее». Все эти утверждения выглядели бы легковесно и претенциозно, если бы не тот факт, что советский политэконом едва ли не первым обратил внимание на то, что в сочинениях Дидро присутствует «программа цивилизации страны» (курсив мой. – С. М.)[26].

Между тем для французской и мировой историографии темы «Дидро и Россия» особое значение приобрела книга Альбера Лортолари[27], надолго определившая отношение западных исследователей к взаимоотношениям французских просветителей с Россией. Глубокий скептицизм в отношении любых социальных проектов и экспериментов, обстановка противостояния Востока и Запада, общая атмосфера холодной войны, несомненно, повлияли на подход автора к историческому материалу. В своем исследовании Лортолари подчеркивает огромное различие между «русским миражом», творимым в трудах просветителей (как полагал историк, это делалось не вполне бескорыстно), и реальной Россией – отсталой страной с реакционным и агрессивным правительством. Хотя Лортолари мог лишь предполагать, какие страницы «Философской и политической истории заведений и торговли европейцев в обеих Индиях» Рейналя были написаны Дидро, он верно указал на те критические пассажи о России из издания 1774 года, которые свидетельствуют о скептических взглядах философа накануне путешествия в Петербург. Автор утверждал, что у Дидро «не было больших иллюзий относительно России и русских. От этого его надежно предостерегали частые беседы с теми, кого он называл „прибывшими из России“, книга Шаппа д’Отроша, откровения разочарованного Фальконе, а возможно и Рюльера»[28]. Однако корреспондент и собеседник императрицы – утверждал Лортолари – легко и охотно предавался иллюзиям, когда это было ему выгодно. Он верил, что Екатерина может исправить положение в России. При этом, считал Лортолари, Дидро и до и после путешествия мало знал Россию: нигде не был, ничего не видел, кроме «искусственного», «космополитического» Петербурга, где он жил малое время, притом плохо себя чувствовал, не знал языка и т. д. Мечтатель, который ничего не видел и не слышал, Дидро спрашивал о России людей, которые были заинтересованы в том, чтобы ему лгать. Много раз подчеркнутая наивность «философа» (последнее слово Лортолари всегда брал в кавычки!) является своеобразным лейтмотивом всей главы, посвященной Дидро. Автор пришел к выводу, что в своих беседах Дидро и Екатерина расходились во всем: «Отныне все их разделяло» («Tout les séparait désormais»). «Философ» вскоре понял бесполезность своих наставлений монарху и перестал писать «записки» для Екатерины после 3 (14) декабря, хотя их встречи продолжались[29]. Итог визита Дидро в Петербург Лортолари подвел в двух словах: «позорный провал» («échec mortifiant»).

Как видим, политическую тенденциозность проявляли и западные, и советские авторы, писавшие о Дидро. Однако она почти не обнаруживается в названном выше издании сочинений Дидро о России, подготовленном П. И. Люблинским и А. И. Молоком, а также, например, в статье Марии Владимировны Крутиковой и Александра Митрофановича Черникова, где впервые приводится (в переводе) текст вопросов Дидро, направленных в Академию наук и касающихся природных богатств Сибири. Авторы полагали, что Дидро в полной мере использовал свое пребывание в России «для наиболее полного ознакомления со страной»[30]. Менее оригинальной представляется статья Черникова о связях Дидро с Академией наук, где говорилось о «радушной» встрече петербургскими академиками «своего ученого французского собрата»[31].

Статья Крутиковой и Черникова позднее вызвала отклик со стороны Жака Пруста[32]. Получив копию французского оригинала вопросов Дидро, заданных петербургским академикам, автор не только опубликовал их, но и связал их с планами философа по изданию «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбера в России. Пруст основательно предположил, что сведения, полученные с помощью вопросников, Дидро планировал использовать в русском издании «Энциклопедии»[33].

Важное уточнение в историю взаимоотношений Дидро с русской императрицей внесла статья Сергея Кузьмина, обнаружившего в архиве подлинную рукопись «Философских и исторических записок» для Екатерины II («Mélanges…») и обратившего внимание на ее разночтения с изданием М. Турне, которое было использовано и в советском издании сочинений Дидро 1947 года[34]. Кузьмин первым указал на то, что записки составлялись философом накануне бесед с императрицей, а не после них, как считалось ранее, что, впрочем, не исключает и последующей работы Дидро над рукописью[35]. Это замечание проясняет степень свободы и откровенности в общении философа с императрицей. Вместе с тем автор развивал традиционную идею о философе, одураченном императрицей, и обвинял Дидро в «политической близорукости» (само выражение характерно для партийных проработок сталинского времени). Почти все авторы советского периода стремились «развести» Дидро и русскую императрицу[36] и «привязать» философа к революционной традиции: «Он стал идеологическим вдохновителем Радищева и одним из самых почитаемых мыслителей и художников для русской революционной демократии XIX века – для Чернышевского, для Писарева», – говорилось в популярном издании[37].