Дурачок, или Эротический сон в августовскую ночь

Сверхрынок

«Встал я рано, в шесть часов» по обыкновению. Голодный – хоть занавеску жуй. Деваха дрыхла, потому как было тихо и благодатно. В воздухе, правда, висела нравственная нечистота… Не знаете, что это такое?.. Как объяснить?.. Ну вот в нашей стране, хотя и крайне правые у власти, а свобода нутром чуется. На Родину же прилетаешь – сразу что-то давить начинает, вначале едва заметно, а потом всё сильнее и сильнее… Ощущение духовного топора, что ли…

Или нет, не точно: топор сверху, а тут давление просто плющит со всех сторон… Потом же, месяца через два человек привыкает – и кажется, что всё хорошо – как надо: это естественная духовная среда, в которой не только можно, а и благодатно жить. И жизнь кажется столь замечательной, что так и тянет распространить её по всему миру… И удивляется сам себе человек: а чего это ему топор в воздухе висел? – Ошибся, видать, поклёп на жизнь навёл – выродок, отщепенец. И чистосердечно кается в мыслях своих перед народом.

Так и тут. Если человек пребывает постоянно в молитве, а войдёт в бардак, пусть даже пустой – не по себе становится, и хочется побыстрее дверь закрыть с обратной стороны… Как-то так…

Закрывать дверь было рано. К топору надеялся притерпеться. Поэтому быстро принял душ и нашёл в Интернете ближайший сетевой магазин для бедных… Ощущение грязи не пропало. То ли душ не был чистым, то ли вообще… Я глубоко вздохнул и подчинился судьбе…

Найдя магазин, стал заходить к нему с тылу, как уличная собака к человеку подходит: мусорные баки искал – спасение пенсионеров. То есть прежде, чем за что-то платить, разумно выяснить, нельзя ли то же самое получить даром…

Сторожей не было. Баки стояли… – Я к ним, но не без опаски: кто знает, какие сейчас порядки по поводу пожрать задарма?..

Увидел – баки недавно опорожнялись. Кратко выругался. Но на дне одного всё же было несколько яблок и апельсинов… Ничего. Принёс поддон, два ящика. Один ящик бросил внутрь, чтобы вылезти, и спрыгнул в бак. Наполнил пакет: «Удача!» Выбросил его и следом сам вылез. Чуть-чуть только запачкался. Сторожей опять не обреталось. Даже насторожился: «К чему бы это?» … В студенческие годы на такой вопрос полагалось ответить: «Быть грозе». – И гроза не замедлила.

Хотя магазин был ещё замкнут, трудовой день уже начался. Я пошёл назад, весьма довольный собой, благодаря великое Непостижимое за ниспослание «хлеба насущного». Дверь в производственное помещение была только прикрыта. Полюбопытствовал: «… Ма-ать вашу!..»

Помещение оказалось просторным. Во всю длину его тянулись металличские столы в два ряда. На столах горы продуктов. А вокруг копошились люди в белых халатах. Тишина нарушалась только негромким нечленораздельным говором, подобным жужжанию. – На осиное гнездо похоже… «Наверняка приезжие», – подумал.

Но дело не в осах, а в том, что каждое из этих, так сказать, насекомых скоро брало по фрукту-овощу, вдувало в него нечто громадным шприцем, а потом бросало в тележки на колёсах. Прямо же против дверной щели стояла и ёмкость, из которого шприцы пополняли. На ней я с ужасом прочёл преследующее меня слово «оптимизация». Рядом красовалась нарисованная рожица Кадерусселя. Выражение её было весьма ехидным. – «Хорошая сволочь, не наче».

Тут одна из жирных ос, подошедшая к ёмкости со шприцем, заметила меня. Тыква её перекосилась. И она, направив шприц на меня, изо-всех сил нажала на поршень…

Моё счастье, зелья там было мало – не долетело. Я дёрнулся прочь и, не рискуя быть дóгнанным, затих между баками. Осы тут же превратились в кур и громко закудахтали.

– Ну и где этот мерзавец? – лениво спросил недовольный мужской голос.

– А ты б побёг, догнал бы да всадил ему в задницу порцию, – ответила с хрипотцой, судя по всему, толстая тыква. —

Молчание. —

– А слышь, Марья, глянь, заря расписная только занялася. Не проснулся я ещё зайцем скакать, – тот же недовольный голос. Я представил этого мужика почему-то в виде большого сонного петуха.

– Тфу, работничек! – ответила Марьина тыква, и дверь с шумом закрылась…

«Женское неудовлетворение – вещь серьёзная, особенно по утрам», – подумал я, осторожно выглядывая из-за бака…

Никого не было. Я положил добычу обратно в бак от греха: «Наверняка и туда оптимизацию впрыснули». И раздумчиво стал возвращаться к девахе…

Голод как-то поутих сам собой. Вот вам прекрасное средство для похудения: главное, сильно испугаться еды, поняв, что она отравленная – и жрать не захочется. Советую всем толстым.

Шёл и утешался мыслью, что в пожилом возрасте сытость редко бывает совместима со здоровьем. Хлеб видел по дороге там и сям… «Почему люди в разных странах бросаются хлебом?.. Неужели и в Африке так?..» Во всяком случае, в Южной Америке он тоже валяется – французские булочки. Даже бездомные подбирают не все. А здесь – куски батонов и буханок…

Я с ужасом смотрел на эти свидетельства пресыщенности и пищевого разврата, но не подбирал, испытывая страх: «Туда наверняка тоже оптимизацию впрыснули»… А вы что – приходите и полные тележки этого дерьма наваливаете себе. Испугаетесь же, перестанете ядом себя набивать – и давление будет нормальное, и сахар в крови, и холестерин, и всё такое. Порадуетесь на свои анализы, врачей удивите…

Обожрались. Ни инфаркт, ни диабет, ни артроз – ничто не останавливает, а о внешнем виде вообще молчу. Одни неудачно используют еду как лекарство от страстного возбуждения. Другие понимают питание как вид разврата – «удовольствие вкуса»… Но вот посмотрите на северных корейцев, там только главный с пузом – сам дурак потом что… Хотелось хотя бы на недельку поменяться местами с этим пацаном. – Обоим бы пошло на пользу…

«А пить?».. – Я покрылся холодным потом. «Что делать?»…

Короче, вернулся только с порожней полуторалитровой пластмассовой бутылкой: мочу ночью собирать, чтоб не выходить из комнаты. А то неизвестно, на что нарвёшься… «Хуже людей только змеи и ядовитые насекомые… Воистину… И некоторые монстры из телевизора», – понял я. И стало стыдно, что я тоже человек; захотелось снять с души этот облик. – «Но ведь всех благо уважать: змей, и кусачих насекомых» – я даже опешил… От этой мысли стало грустно, но она – правильная! И я исполнился гордостью от осознания верности пути, которым следую…

К восьми же утра я вернулся в тот же самый бедняцкий сверхрынок. Назывался он… – Прошу прощения, китайские иероглифы… Для интересу походил по рядам. «Ма-атушки!»: у товаров, что в холодильниках, не было ни одного местного названия, даже у котлет!.. «Все продались Востоку, а продавщицы – как одна, с узкими глазами. Молодца-а-а!.. А раньше, помнится, продавались Западу…» – удивлялся я. – «Впрочем, тут, по-видимому, главное чувствовать себя родинолюбом. А кому при этом продаваться – не важно.»

Плюнул – и пошёл уценку смотреть. Там оказался мелкий чёрный виноград. Из него вино хорошее получается… Взял всё, сколько было. «Не станут же эти сволочи со шприцами каждую мелкую ягодку колоть, в самом деле. Эдак виноград испортится за сутки. – Резонно», – одобрил я сам себя.

Рядом с магазином отыскал на улице кран. Помыл виноград и наелся досыта. «Авось с этого не оптимизируюсь», – наивно думал я, хрустя косточками. – Виноград ел до подробностей, только веточки выплёвывал. А для попить купил пластмассовый поддон. «Поставлю на балкончик. Дождь же пойдёт когда-нибудь: не Сахара небось»…

«Всё-таки, а по какой причине все чему-то продаются?.. – Вражеский гипноз, не иначе… Психологические фокусы… А кто враги?» – И я с огромным удивлением понял, что лично для меня отчего-то нет врагов… – «Странно…» – Даже как-то неприятно стало…

У меня дедушка был в сталинском лагере. Рассказывал, был там чудо-фокусник. Ему для смеху разрешали чудеса с заключёнными творить. Ну, к примеру, внушал им, что они по морю плывут – и все бросались на пол и делали руками-ногами движения, плывут будто… Вы поняли, к чему я это рассказал… Раз, два выступил фокусник, а потом исчез, как и не было вовсе… Зима стояла, тайга вокруг на сотни вёрст – и следов нет… – Фокусника того не нашли. А вы думаете, вы сами придумали, как свою страну «обустроить», вас никто к этому не подвёл заботливо? – Хе-хе-хе, умники… Что, фокусника волки съели? – Ну-ну.

Мушка «на голубом глазу», или театр масок

Потом поехал в общественную службу по месту регистрации. Это первое дело, чтобы получить право на бесплатный проезд по городу.

Сотрудница маскообразно улыбалась. Она была восточных кровей. Будь, художником, попросил бы её позировать для картины «Смерть», ну или «Змея», в крайнем случае. Я тоже улыбнулся. Надеюсь, не как Кощей Бессмертный. – Старался.

Здрасьте-здрасьте… Но, вникнув, сотрудница сняла улыбку, как маску, и положила её на стол… Представьте стриптиз старой бабушки – смерти, в смысле.

– А почему ваша карта так намного просрочена? —

Говорить, что я здесь не живу, опасно. Опять врать пошёл, мол не нуждался в проезде, всё вокруг дома да около, а пенсия в банк идёт… Последнее – правда… «И вообще, почему она так со мной разговаривает, я же титульной нации, а она…»

– И вас не вызывали по поводу оптимизации?.. – голая «бабушка» смотрела на меня подозрительно и весьма ядовито.

А тут мне случай помог. Ибо так вышло, что мой умерший отец не был снят с учёта. Оказалось, что снять с учёта умершего за рубежом очень не просто – а отец умер за границей. Пенсии его лишили по телефонному звонку без разговоров. А вот снять с учёта можно было только лично. На другое полушарие лишний раз не попрёшся, это не на дачу съездить. Вот и вышло, что отец в общественной службе числился мёртвой душой.

– За отцом ухаживаю. Больше некому, – врал я.

И тут произошло нечто-то в духе греческой трагедии. Потому что сотрудница достала из стола злобную маску: ну сейчас бросится и покусает:

– А его почему не оптимизировали?

– А он здоровый, – продолжал я лихо лгать, войдя в роль. Думаю, у меня и глаза в это время стали голубыми… Почему голубоглазые считаются самыми отчаянными вралями, я не знал. Примета, наверное, народная. Я заморгал глазами.

– Простите, зеркальца нет? —

Маска опешила:

– А что?

– Мушка, видать, в глаз залетела… —

К моему ужасу я увидел себя в зеркальце невозможным красавцем: седеющие волосы и ярко-голубые славянские глаза… Как у белой кошки или синеглазой женщины на картине Модильяни… «Нет, у кошки красивее», – мысленно сравнил я…

Почему я решил, что у славян должны быть обязательно голубые глаза? – В юности был на Севере. – Там оно как раз так. А вот сколь не «листал» в голове известные картины художников, глаза русичей как будто везде были карими, как и у меня на самом деле…

– Помочь? – ледяным гласом вопросила маска.

– Справлюсь, – ответил я. И сделал вид, что извлекаю мушку. —

Мушка прекрасно отвлекла маску от меня и от оптимизации. Сотрудница выдала мне временный документ по поводу проезда.

– Через месяц явитесь за новой общественной картой, – сказала она, убирая зеркальце и злобную маску в ящик стола и обнажая первоначальное лицо. Оно было каким-то затёртым. «Тётка, наверное, спит вверх задницей», – решил я. – Бред, бред, бред»… – И поспешил вон.

Прейскурант

Я без осложнений снял деньги в банке и заказал карту. Поэтому, когда в комнатной двери нарисовался блин комнатосдавателя, мы быстро уладили наше дело.

Когда мягко и нагло давят, я теряю сообразительность. «Зачем отдал здесь, а не в банке?» – запоздало понял я, вспотел и покраснел. Но было поздно.

Толстый напоминал какое-то хищное животное, которое играло с жертвой перед тем, как съесть… Нет, ошибся: он походил на дельфина… Не слыхали? – Стая дельфинов окружает человека в море и начинает играть им с самым добродушным видом: кидают человека, как мячик. Человеку сначала смешно. Да только потом рёбра ломаться начинают от сильных подкидываний. Тут уже ор, мат, хрип… – Вы поняли.

– Тут вот ещё что, – сказал толстый, чуть прикрыв глазки. С них, казалось, сейчас жир потечёт. – У нас предусмотрены услуги для более полного удовлетворения жизненных потребностей постояльцев.

– Какие? – спокойно поинтересовался я. —

Толстый изобразил из себя жеманную девочку. —

– Поесть и удовлетворить желудок вы можете без труда. Опорожниться – пожалуйста, вот туалет. Но у вас же ещё есть и простата. А этот орган требует работы, как и все остальные. —

Глазки толстого сузились до предела. И сейчас он напоминал уже кота, внаглую съевшего блюдце сметаны. —

– И что же, – спросил я, хмурясь и глядя на жир, капающий из глазок толстого на пол – в самом деле, должна.

– А то, что у нас в штате девочки – проверенные, опытные, как хотите: спереди, сзади, в рот, на пару – по прейскуранту, – выпалил толстый на одном дыхании, опасаясь, что я перерву, и с вежливым поклоном, вытащив из папки, предложил мне упомянутый прейскурант. —

У меня, как у мужчины, конечно же, шевельнулось в штанах и произошло некое помрачение сознания. Но я, и даже не оттого, что я человек молящийся, а оттого, что жизнь прожил и на людей нагляделся до рвоты, решительно поставил между прейскурантом и моей грудью ладонь:

– Нет, дорогой мой, – тепло молвил я с задушевной улыбкой, напрягаясь, как бы соврать ловчее, чтобы не обидеть хозяина…

Люди гнуснейшую жизнь устроили, в которой, что ни поворот, а лгать необходимо – вечную душу марать. Иначе чревато… —

– Спасибо за душевную заботу. Но у меня оперированная аденома. Поэтому этот отсутствующий орган, к моему величайшему сожалению, работы уже не требует.

– А сколько вам?

– Да уж восьмой десяток пошёл. —

Блин посерел, будто неделю после масленицы пролежал не съеденным. А жир даже с пола испарился. —

– Кстати, паспорточек пожалуйста для временной регистрации. —

Я не увидел причины отказывать.

Добродушие сытого кота сменилось на нечто злое и голодное… – на морду крысы, пожалуй, шныряющей в поисках жратвы.

– В самом деле, в самом деле, – будто оскорблённо лепетал он, листая паспорт. – Хорошо сохранились… Ну что же, оставайтесь. —

Сунув мой паспорт в папку, толстый, не взглянув на меня, вышел…

Я – за ним:

– Куда же вы, уважаемый? А банк?

– Как-кой банк? – Толстый смотрел на меня, как на идиота. Он как-то враз перестал походить на крысу… Правильно: крыс не любит никто. И голос его почему-то сделался писклявым.

– Да деньги ж платить.

– Как-кие деньги, уважаемый? – И толстый сложил кожу на лбу морщинами вдоль. – Сущий клоун. —

– Да за житьё же! —

Толстый поскучнел:

– Ах, будет вам, пóлноте, что за формальности? – И он, оставив меня с носом, нагло вышел.

Я потёр нос и почувствовал – он распух: надули!.. А кто виноват? – Сам дубина… Бессильно возмущался, даже плакать хотел. Но и испытывал большое облегчение, смешанное с тревогой. И тревога усиливалась: анчутинг оказывался слишком крутым и вонючим для моей тонко устроенной натуры: «Как вообще можно жить в этом гадюшнике, не так давно бывшем моей замечательной Родиной?»..

Нет, я не стремился очернить Отечество. Потому что видел: люди во всём мире изо всех сил стремятся превратить земную жизнь в го. но и счастливо бытийствовать в этой духовно зловонной мерзости… Почему? – Мне ясно: такова воля Всевышнего о землянах… Дьявол?.. – Да ладно вам с иностранным народным творчеством… Но тут же Родина. И вдруг – вместо Отечества – вонючий, год не чищенный сортир… Тьфу!..

Топор, висящий в воздухе, оказался добротно вымазанным человеческим навозом. Не справившись с запахом, я несвоевременно заснул, чтобы избавиться от наваждения.

Чёрные когти

Постучали:

– Можно? —

Сон оказался чутким. Вскинулся и очумело молчал. Просунулась деваха в своём халатике с чужого плеча.

– С утрецóм вас.

– Что? – вопросил я вместо ответа.

– Жирняга девок предлагал, да? – деловито вопросила деваха.

– Ну.

– Взяли?

– Мне не надо, – ответил я хмуро.

Деваха засмеялась:

– Всем надо. – И резко помрачнела. – Это вы напрасно… – А что, не стреляет уже? – сочувственно спросила она и подпёрла ладошкой подбородок. – Бедненький. —

В голосе чувствовалась слеза. Деваха укрепила своё изображаемое чувство хлопанием накладных ресниц.

Положение было невозможно нелепым. Но я боялся обидеть деваху: жить ведь с ней. Обозлится – такого натворить может, что без трусов убежишь.

– Может быть, не стоит вмешиваться в мою жизнь? – сказал я, не отвечая.

– Дурачок вы, – обиделась деваха, – я ж из сочувствия. Вы, сразу видно, приезжий, издалека. Не знаете, как тут и что. И хозява оберут вас за милую душу, выставят, а то и вовсе оптимизируют. —

Моему удивлению не было предела:

– Как? Что? И они могут?!

– Ещё как, – снисходительно ответила деваха… – Даже я могу, – прибавила она как-то очень буднично, помолчав, взмахнув ресницами к потолку. —

Это уже начинало раздражать.

– Да что же это значит-то, вы можете объяснить?.. —

Пропáхнув мимо меня дорогими духами, деваха подошла к окну.

– Сюда ходите, – она поманила меня ладошкой с огромными чёрными ногтями. —

Я ужаснулся: деваха не была человеком: у людей такие ногти не растут.. «Кто, кто это?!..» – Я не верю в дьявола, думаю, это одна из поповских выдумок… Но – покорно подошёл на всякий случай…

За окном бытийствовала столица, чем же столице ещё заниматься, как не бытийствовать?

– Дым видите?

– Ну. —

Трёхэтажное строение по-прежнему занималось каким-то вредным для окружающей среды производством. —

– А вот там? – И деваха скрипнула когтем по стеклу налево. —

Там – не так, чтобы далеко – тоже дымило.

– Ну? – повторил я уже в виде вопроса. – И что?

– Сожгут тебя, дурак, за милую душу, вот что, – грубо сказала деваха, провоняв духами вглубь комнаты, и уселась на кровать запанибрата. – Крематории это… Слыхал небось про такие? —

– Так я ж ещё не покойник, – спокойно возразил я, потому что, как молящийся, к смерти относился спокойно: рано или поздно это случается со всеми. – Хотите сказать, что вы меня можете здесь убить, что ли? —

Деваха, опершись руками за задницей на кровать, откинулась и, свесив волосы, засмеялась так, что пуговица на халатике расстегнулась, обнажив гнусные татуировки на животе и ляжках. —

– Мараться ещё… Надо больно… Люди особые для этого есть: приедут и заберут. Наше дело сообщить только, – цинично проговорила она.

Деваха посмотрела на свои раздвинувшиеся ляжки, но сводить не стала… Я забеспокоился, потому что не мог взять в толк ни смысла речи девахи, ни положения ляжек, ни странного взгляда…

«Если молодая, находясь в соблазнительном положении, так вот смотрит на старого – ясно: хочет уложить и обокрасть… Не хватало ещё, чтобы сиська вывалилась. – И сиська появилась тут же. – Тьфу!» —

Сиська выглядела сущим наливным яблочком… «Где мои семнадцать лет?» … А на яблочке… Уйййй… Сердце дёрнулось и, думаю, расширились глаза. Потому что там была вытатуирована утконосая мордочка Кадерусселя. Он был серьёзным, но показывал язык, как Эйнштейн…

«Чур, чур, чур!» – Я закрыл глаза.

– А сообщивший об уклоняющемся от оптимизации процент имеет с продажи его имущества, – продолжала деваха нудным голосом, не замечая моих переживаний.

Я разом очухался и снова вспотел: «Эти сволочи, видимо, одна банда, и угрожают отъёмом квартиры, – понял я. – Но чего хотят от меня вот прямо сейчас?»

– На каком же, однако, основании могут заживо сжечь невинного на его Родине? – рассудительно вопросил я.

Деваха встала, вложила сиську на место, как грейпфрут в пакет, и застегнула халатик.

– Откуда ты свалился сюда, где такие дурачки водятся, поделись. – Она меня откровенно презирала.

– Из Южной Америки, – ответил я, чувствуя себя и в самом деле полным идиотом.

– Во-во. Ты там, наверное, в набедренной повязке и перьях ходишь. – Деваха уничижительно стрельнула на меня глазами и пошла на выход. – Жалко мне тебя… —

Прикрыв было дверь, она снова всунулась наполовину:

– Дурачок! – молвила на прощание и, колыхнув грудями с Кадерусселем, пропала, оставив запах духов на память о приятном общении.

Я зажмурился. Потому что мерещились чёрные когти. Женские руки с когтями возникали то справа, то слева, даже из потолка. Я уклонялся, как мог. Но одни когти, зацепив штаны, всё-таки стянули их, порвав… Эко видение!.. Без штанов я чувствовал себя незащищённым, как улитка без раковины.

Раздевающие очки

В конторе оказывающих услуги по продаже и аренде жилья на меня вылупились, будто я нарисовался без трусов. Вот оно к чему мерещились чёрные когти… Покраснел, стало неловко так, что я даже невольно загородил ладонью достоинство, называемое почему-то срамом…

– Собственно, я бы хотел продать квартиру, – промямлил я, сев в ближайшее кресло без приглашения, положив на якобы срамное место папку с документами.

Вокруг зароились три сотрудницы в очках, жужжа какие-то глупости… Я заподозрил, что их очки позволяли видеть человека без одежды, столь своеобразно они меня рассматривали.

– Простите, очки забыл, – нашёлся я соврать. – Нет ли у кого из вас плюс два?

– Как раз у меня, – радостно прожужжала одна из пчёлок и ринулась прямо ко мне, снимая по дороге очки.

Я закрыл глаза, испугавшись насилия. Но пчёлка только ловко надела очки на меня и отпрянула. Она подкатила кресло и уселась бочком, наложив лапку на лапку… Смотрелось и в самом деле смотрелась аппетитно, а «пчелиный» запах легонько приятно кружил голову… Дурман почему-то всегда приятен… Впрочем, я тогда не понимал, что дело было в очках, которые на меня напялили.

Прямо передо мной на стене висела картина, показавшаяся знакомой: луг, за ним горы, солнце, а на лугу, головой ко мне – молодая особа на траве с залуплённым платьем и раскоряченными ногами… «Где-то я её видел, где-то я её видел… Ах да: у нас в клинике. Но там она совершенно уместно смотрелась у кабинета уролога, а здесь – зачем?!» – Я не на шутку озадачился.

Ошалело переведши взгляд на пчёлок, обнаружил, что все они ниже пояса почему-то в купальных костюмах. Да и верх был несколько прозрачным, я бы сказал.

У нас есть один толсторожий телеведущий, Фаусту. Он бойко мелет чепуху с серьёзным видом, а сзади весёлая женская компания дёргается в таких-же, как у пчёлок, одеждах. Я, как вижу всё это, кричу им в телевизор:

– Штаны наденьте, дуры! Чего залупились-то, твари бесстыжие! —

…Ну, здешним пчёлкам я, понятно, не стал говорить ничего. «Беспорточность безусловно способствует одурачиванию нуждающихся в услугах, – не мог не подумать. – Всё ясно: грядёт развод».

Умеренная оголённость воровок у вменяемого мужчины не может не вызвать соответствующего желания и тем самым внести замешательство в сознание… Вот в таком ущербном состоянии я и подписал неизвестно что. – «Девочки грамотно работают», – не мог не одобрить я пчёлок, даже в одурманенном состоянии.