С другой стороны Рублевки

Лиза убрала плеер в карман ватника и обиженно уставилась в окно.

Металлические ворота конезавода распахнулись, пропуская на территорию автобус. Выбравшись на свежий воздух, школьники нестройной цепочкой обогнули здание манежа, а затем потянулись дальше, к конюшням. Лёшка немного отстал от всех. Восхищенным взглядом он рассматривал памятник легендарному коню Квадрату2. Приблизившись, парень погладил чугунное литое копыто, твёрдо стоящее на постаменте. Ему хотелось дотянуться и до морды, но было высоко.

Вздохнув, Загайнов побежал догонять своих.

В конюшне пахло сеном и навозом. Денники стояли пустые – лошади были на выгуле. Школьникам раздали мётлы и совковые лопаты.

– В общем, так! – заявил дежурный конюх. – Всё, как всегда. Навоз выгребаем, складываем в вёдра и выносим на улицу, на задний двор. Затем из шланга денники моем, ждём, пока малость подсохнут, и стелем на пол свежую солому. Солому, все знают, где взять?

–Да-а… – отозвались ученики.

– В конце конюшни целый ворох лежит, – на всякий случай, уточнил конюх. – Ну, вперёд, орлы! Чтоб по одному деннику каждый из вас вычистил! Да побыстрее, пока лошадей не привели!

Тяжко вздыхая, шмыгая носами и громыхая лопатами, школьники принялись за работу. Лёшка справился быстрее всех. Сгребать навоз было для него делом привычным. Пока сохли политые водой дощатые полы, парень вышел на улицу. Из-за угла конюшни вился дымок чьей-то сигареты. Лёшка решил посмотреть, кто там. Оказалось, за углом курила Лиза. Услышав шаги, девушка вздрогнула.

– Блин, напугал! – с облегчением выдохнула она. – Думала, Полина засекла.

– А ты чего тут? – спросил Загайнов. – Уже справилась, что ли?

– Да прям! Ещё не начинала! – Лиза сделала глубокую затяжку. – Вообще не могу себя заставить туда зайти. Тошнить сразу начинает от этой вони.

– Да ладно! Кони хорошо пахнут…

– Кому как! – хмыкнула Проскурина. – Это ты в навозе привык ковыряться, а я сроду этим не занималась. Кто вообще придумал эту идиотскую трудовую практику?

– Всегда так было…

Лиза сверкнула на парня глазами, выбросила окурок и засунула руки в карманы ватника.

– Идти надо, – вздохнула она. – А то Полина выволочку устроит. Господи, неохота-то как! Меня сейчас вырвет прямо в этой дурацкой конюшне.

– А хочешь, я за тебя денник почищу? – предложил Лёшка.

– Правда?! – В глазах Проскуриной засветилась надежда.

– А чего? Конечно! Мне это раз плюнуть.

– Загайнов, миленький, почисть, а? – залебезила девушка. – А то я не могу, честное слово!

– Пошли! – махнул головой он. – Покажешь, который денник твой.

Пока Лёшка тщательно выскребал лопатой навоз, Лиза стояла в углу с брезгливым выражением лица.

– Вот, закончим школу, – говорила она, – и уеду я к чёрту из этого совхоза!

– Куда? – спросил Загайнов.

– Чем дальше, тем лучше!

– В Москву?

– Я за границу хочу! – выдохнула Проскурина. – В Париж!

Лёшка прекратил работать и поднял на неё удивлённые глаза.

– В Париж? Там же капиталисты!

– Вот и очень хорошо! – отозвалась девушка.

– Чего хорошего? Они же враги!

– Кто тебе сказал? – фыркнула Лиза. – Полина, что ли? Слушай ты её больше! Она до сих пор в толк не возьмёт, что Союз развалился. Всё ещё в режиме холодной войны живёт. Враги… В Париже жизнь – зашибись! Красиво всё! Там шмотки только фирменные продают, там музон классный, там… там…

Проскурина не находила слов.

– Там никто тебе не скажет: «Убери плеер, чтоб его никто не видел!» – наконец, выпалила она.

– А, вон ты чего! – Парень снова взялся за лопату. – На Полину обиделась. Да брось ты, это она так… воспитывает.

– Причём тут Полина? – поморщилась Лиза. – Не понимаешь ты ничего! Я свободы хочу.

– Свободы? – Загайнов действительно не понял. – Какой свободы?

– Ай, ну тебя! – Проскурина махнула рукой и отвернулась.

– Всё равно ты за границу не сможешь уехать! – искренне недоумевал Лёшка. – Никого из наших ведь не пускают.

Лиза не ответила.

С улицы послышался громкий топот многочисленных копыт. Фыркая и потряхивая гривами, в конюшню шёл табун. Школьники начали спешно покидать денники. Кто-то пошёл к автобусу, а кто-то задержался, глядя на лошадей. Лёшка был среди оставшихся.

Породистые красавцы-кони заходили в помещение, чутко прядя ушами и опасливо косясь на чужаков. Последним вели гнедого орловского рысака, гордость конезавода – коня Презента. Он был потомком легендарного Квадрата. Загайнов принялся буквально пожирать его взглядом.

Вслед за табуном к конюшне подъехала чёрная «Волга». С заднего пассажирского сиденья вышел директор совхоза Глеб Митрофанович. Он был высоким, гладко выбритым мужчиной в безупречном костюме и начищенных до блеска ботинках. Глеб Митрофанович открыл багажник автомобиля, всё пространство которого оказалось полностью забито грязным сельскохозяйственным инвентарём. Вилы, грабли, лопаты лежали по соседству с кирзовыми сапогами, телогрейкой, резиновыми рукавицами и, бог знает, чем ещё. Директор надел поверх костюма телогрейку, сменил ботинки на кирзовые сапоги. Затем огляделся, приметил Лёшку и направился прямиком к нему.

– Здравствуйте! – произнёс парень, уважительно кивнув.

– Привет-привет! – ответил директор и указал на Презента. – Нравится?

– Ага! – восхищённо выдохнул Загайнов.

– Ну, подойди, чего уж… Степан, Презента придержи!

Конюх Степан послушно остановился. Лёшка с горящими глазами приблизился к рысаку и осторожно похлопал по влажному крупу.

– Хороший, хороший, – приговаривал он. Презент перебирал стройными ногами, вопросительно глядя на Степана.

– Ничего, это свой, – успокоил его тот.

Лёшка вытащил из кармана припасённый заранее хлебный рогалик и протянул коню. Жеребец взял угощение мягкими, тёплыми губами и начал жевать, кивая головой.

– Это он тебе спасибо говорит, – пояснил конюх.

– Ага, я понял. – Довольный Лёшка спрятал руку в карман.

Конь прожевал хлеб и стал тыкаться мордой парню в предплечье.

– Ещё хочет, – прокомментировал Степан.

– Хватит ему, а то растолстеет, – запретил директор. – Давай, веди его в денник.

Конюх с Презентом пошли в конюшню. Рысак оглянулся на Лёшку и тихонько заржал.

– Прощается с тобой, – пояснил Глеб Митрофанович.

– Прямо как человек! – удивился парень.

Директор внимательно на него посмотрел.

– Послушай, Лёш, – сказал он. – Давай-ка в сторонку отойдём.

Поговорив с Глебом Митрофановичем, Загайнов побежал в заждавшийся его автобус.

* * *

Когда Лёшка зашёл в дом, дед Матвей сидел возле печки и глядел в пространство масляными глазами. Рядом вылизывал мокрую, отмытую с мылом шерсть кот Флинт.

– Нажрался уже, мать твою! – сообщила внуку бабка Нюра, кивая на супруга. – Послала его в сельмаг за сахаром, так он ещё и бутыль прихватил!

– Водку, что ль? – спросил Лёшка.

– Какая водка! Маринка-продавщица самогонку втюхала! На рабочем месте уже, в магазине, из-под полы торгует! Вот я пойду участковому пожалуюсь!

– Ты Маринку не тронь! – подал голос дед.

– А где он денег взял? – нахмурился Лёшка.

– Так я ж ему на сахар дала! – развела руками бабка.

– А он его не купил, что ли?

– Купил! А вместо сдачи Маринка ему самогонки налила! Вот пройда!

Старуха сокрушённо покачала головой.

– Да хватит тебе причитать-то! – прикрикнул на неё дед. – Подумаешь, чекушку оприходовал. Не поллитру же! Мне оно от суставов хорошо помогает.

– Щас я тебе твои суставы вылечу! – Бабка Нюра схватилась за сковородку и замахнулась на мужа. – Ох, как вылечу! Вот это тебе лучше поможет!

– Но-но-но! – Дед Матвей поднял корявый указательный палец. – Не сметь! Я свои права знаю! Лёшка! Защити деда!

– Ладно, хватит орать, – поморщился парень. – Баб Нюр, отстань от него. Ну, выпил и выпил, что с ним сделаешь! Посидит да спать пойдёт.

– Он, конечно, спать пойдёт, а денег-то уже не вернёшь! – выговаривала старуха. – Внуку ботинки надо покупать, а он деньги пропивает!

– Лёшка меня поймёт, – закряхтел дед Матвей, – в отличие от тебя, трындычихи. Только «тр-тр-тр, тр-тр-тр»! Вот, Лёшка, ты мне скажи – неужели я, всю жизнь проработамши, на старости лет себе чекушку не могу позволить, а? Я ж, как свинья, не напиваюсь и в кустах не валяюсь. Культурно домой пришёл и на собственной кухне оприходовал. Исключительно чтобы чуток, так сказать, свой больной организм подлечить. А ботинки мы тебе всё одно справим. Вот пенсию получу, и справим.

– Меня директор в совхоз зовёт работать, – объявил Лёшка. – Сразу после школы, конюхом.

Две пары глаз разом уставились на него.

– Оклад хороший обещает, а через год – направление в «Тимирязевку», – продолжил парень.

– О как! – воскликнул дед Матвей. – А ты чего?

– А я сказал, что подумаю.

– Чего тут думать? – распахнул глаза старик. – Сам Глеб Митрофанович предлагает, а он думает. Иди да работай!

– Точно! – поддакнула бабка Нюра. – Чего думать-то? Тебе в совхозе в самый раз, с конями. Директор, считай, тебе подарок делает. А ты чего, сегодня на конезаводе был?

Лёшка кивнул.

– Презента видал?

– Ага! Красавец конь!

Тут Загайнов-старший поёрзал, поудобнее устраиваясь на лавочке. Это был верный знак того, что сейчас он начнёт травить байки.

– А я ведь Квадрата знал, который ему, считай, дедом приходится, – не заставил себя ждать старик. – У Квадрата был сын по кличке Букет, а Презент, значит, – сын Букета. А сам Квадрат, можно сказать, у меня на руках родился, да! Когда кобыла его рожала, я вот этими самыми руками у ней роды принимал!

– Да что ты брешешь-то, прости господи! – вспылила бабка Нюра. – Когда это ты роды у кобыл принимал? Ветврач это делает!

– Ну и что! А в тот день врач в район уехал, и я один над кобылой стоял!

– Ну, как уехал, так и приехал! А то я не помню! По телефону позвонили, он скоренько и примчался!

– Отлынь, старая! – прикрикнул на супругу дед, слегка топнув ногой. – Врач потом подоспел, когда я уже пуповину обрезал!

– Брехло! Кто б тебя вообще к рожающей кобыле подпустил?!

Лёшка вздохнул. Уж очень хотелось деду Матвею хоть сколько-нибудь быть причастным к легенде.

– Может, скажешь, что и Мурилин Мунро на него смотреть не приезжала? – прищурился старик.

– Да какая Мурилин Мунро?

– Такая! Американская!

– Вот старый дурак! То не Мунро была, а Джеки Кеннеди!

Лёшку совершенно не удивляло, что в их доме звучали такие громкие имена. На Московском конном заводе перебывало огромное количество знаменитостей. Может и Мерилин Монро была, почему нет?

– Да Мурилин в Союз-то к нам ни разу не приезжала! – кипятилась бабка Нюра. – Путаешь ты всё!

– Это Кеннеди не приезжала! А Мунро была! Это самое, инкохнито!

– Сам ты инкохнито!

Лёшке надоело слушать перебранку. Подхватив под мышку уже обсохшего и приятно пахнущего мылом кота, парень собрался отправиться в свою комнату.

– Лёшка! – остановила его бабка. – Ты бы на могилку к матери сходил. Пасха скоро.

– Схожу! – пообещал внук и хлопнул дверью.

Не разбирая постели, Лёшка прилёг на кровать. Флинт пристроился рядом, свернулся клубком и замурлыкал. Поглаживая мягкую кошачью шерсть, парень приподнялся на локте, взглянул в окно. Из окна хорошо было видно дом на противоположной стороне улицы, где жила Лиза Проскурина. В доме горел свет.

* * *

Правление конезавода «братки» всё-таки отыскали. Они сделали директору такое предложение, от которого он не смог отказаться.

Глава 2

В начале июня погода стояла прямо-таки тропическая. Днём вовсю грело солнце, а ближе к вечеру грозовые тучи затягивали небо и проливались на землю дождём. В Москве-реке люди купались чуть ли не с мая. Трава росла как на дрожжах, скотине было раздолье. Совхозные кони паслись с утра до ночи, оберегаемые зорким глазом пастуха. Коров бабка Нюра выгоняла на выпас два раза в день. Иногда вела их на берег Москвы-реки, а иногда переходила с ними на другую сторону Рублёвки и, пока не видели пастухи, пасла их на совхозном поле. Бабку с её коровами изредка прогоняли, но исключительно для порядка. Чаще всего на её посягательства просто закрывали глаза. Доились коровы исправно. Молоко бабка Нюра продавала. С конца весны в село потянулись дачники, скупали его бойко. С утра приходили прямо в дом, стучали. Иногда в сенях даже скапливалась небольшая очередь.

* * *

Дед Матвей проснулся рано. Из открытой форточки тянуло свежестью. Слышно было, как бабка Нюра громыхает в сарае вёдрами.

«Коров доит», – понял старик. – «Значит, сейчас часов пять».

Зевая и почёсываясь, он всунул ноги в потрёпанные шлёпанцы и прямо в трусах поковылял на улицу к умывальнику. По дороге бросил взгляд на дверь Лёшкиной комнаты – та была ещё закрыта. Умыться можно было и в доме, но для деда Матвея летнее умывание во дворе было чем-то вроде ритуала.

Ночью прошёл дождь. Утопая по щиколотку в мокрой траве и зябко поёживаясь, Загайнов-старший набирал в ладони студёную воду, брызгал на лицо и громко фыркал от удовольствия.

«Покосить бы надо», – подумал старик, вытираясь полотенцем и оглядывая поросший травой двор.

Бабка Нюра вышла из сарая с полным ведром молока в руках.

– Встал уже? – завидев мужа, спросила она.

– Ага! – ответил тот и жадным взглядом впился в ведро с молоком. Белоснежная жидкость аппетитно колыхалась. – А ну-ка, налей мне кружечку!

Бабка Нюра поставила ведро на землю.

– На-ка, неси в дом! – велела она. – А то встал – смотрит, как я тяжесть такую тащу! Ещё и кружечку ему налей!

Супруг, кряхтя, подчинился. Оставив ведро в сенях, дед Матвей резво пошагал на кухню и взял кружку. Вернувшись, он зачерпнул молока и залпом выпил. Зачерпнул второй раз и снова выпил. Третью кружку дед Матвей пил уже с расстановкой, смакуя каждый глоток и вытирая тыльной стороной ладони белые усы над верхней губой.

– Сходил бы на луг, сена коровам накосил, – возникла в дверях бабка Нюра. – В совхозе вон вовсю уже косят.

– А я вот как раз на ентот счёт соображаю, – кивнул дед. – Двор окосить надо и по берегу пройтись – там в этом году трава хорошая.

– На луг, говорю, сходи! – повысила голос бабка Нюра. – Берег уж купальщики весь вытоптали, ничего ты там не накосишь.

– Луг далеко, – возразил дед. – Как потом оттуда сено вывозить?

– А Лёшка на что? Он в совхозе лошадь возьмёт и телегу. На телеге всё и вывезем.

– Да кто ж ему даст?

– Ничего, директора попросим. Или зря ты сорок лет на конезаводе отпахал? Что ж тебе, за твои заслуги и телегу не дадут, что ли?

Дед Матвей задумчиво почесал затылок.

– Дать-то дадут, – вздохнул он. – Но всё ж таки заручиться бы надо. Без заруки на луг не пойду, ноги бить.

– Вот ты, старый! – зыркнула на него супруга. – Иди коси, пока солнце не палит! А телегу найдём.

Поняв, что спорить с бабкой бесполезно, дед Матвей поковылял собираться. Оделся, налил в термос молока, положил его в наплечный мешок, затянул узел. В сарае взял из угла косу, несколько раз провёл по лезвию точильным камнем, пальцем проверил остроту. Затем вышел со двора, пересёк пустынную на тот час Рублёвку и двинулся по совхозному полю к виднеющемуся вдали перелеску.

Бабка Нюра, проводив мужа, взглянула на часы. Стрелки показывали без двадцати шесть – пора было гнать коров на выпас. Справедливо решив, что совхозные пастухи в такую рань ещё спят, старуха повела своё небольшое стадо в ту же сторону, куда пошёл дед Матвей – на поле конезавода.

Загайнов-старший вошёл в перелесок и двинулся дальше по тропинке. Вовсю щебетали птицы, где-то над головой стучал дятел. Лучи восходящего солнца пробивались сквозь зелёную листву, падали на лезвие косы и отражались от него весёлыми бликами. Свежий утренний воздух, казалось, сам проникал в лёгкие. Вдыхая его, дед Матвей распрямлял спину, бодро поглядывал по сторонам и шагал резвее. Очень скоро среди деревьев показался просвет, и старик вышел на открытое пространство. Перед его взором предстал широкий луг, поросший высокой, сочной травой. Тропинка здесь не обрывалась, а бежала дальше, деля луг на две части – правую и левую. Справа ничего примечательного не имелось, а вот слева картина открывалась очень даже интересная.

Непонятно зачем, посреди травы высился толстый железный кран с круглым вентилем. С противоположной стороны луга к нему была проложена бетонная дорога. Кран охранял часовой в форме неопределённых войск, с автоматом, но без погон.

– Стой, кто идёт! – мгновенно крикнул он, едва завидев деда Матвея.

Тот послушно замер.

– Кто идёт, спрашиваю?! – тряхнул автоматом часовой.

– Загайнов Матвей Леонтьич! – отрапортовал дед.

– Местный, что ли? – расслабился вояка. Как он это определил, было не ясно.

– Ага! – последовал ответ.

– А чего тут шастаешь?

– Дак это, маленько травы хотел покосить, – пояснил дед.

Солдат опустил оружие.

– Другого места не нашёл, что ли? – хмыкнул он.

– А тут самое место! – вытаращил глаза старик. – Травища – вон какая – по пояс, сочная! Коровам в самый раз. И земля ничейная. Вокруг села-то одни совхозные поля! С косой придёшь – сразу гонят. Им трава самим для лошадей надобна.

Часовой помолчал немного, раздумывая, и махнул рукой.

– Ладно, дед, хрен с тобой – коси!

Вояка закинул автомат на плечо и отвернулся. Дед Матвей обрадовано потопал к траве. Опасливо косясь на часового, выбрал местечко от него подальше – на всякий случай. Затем сбросил мешок с термосом, взялся за косу и пошёл косить. Широко, от души отмахивал он сажени. Трава валилась под ноги мягкими, пахучими волнами. Солдат наблюдал за происходящим с явной завистью.

– Слышь, дед! – крикнул он, когда старик остановился. – А у тебя свои коровы-то?

– Неужель чужие?! – усмехнулся Загайнов.

– Ну, мало ли… И чего – хорошо доятся?

В голосе парня звучал неподдельный интерес.

– Не жалуюсь! – ответил старик. – И сами пьём, и другим продаём.

– И хорошо берут?

– Летом дачники с руками отрывают!

Часовой примолк, переминаясь с ноги на ногу. Дед Матвей нагнулся, взял пучок травы и принялся обтирать им косу.

– Слышь, дед! – снова подал голос вояка. – А у тебя с собой молока нет? Пить охота…

Старик внимательно посмотрел на солдата.

– А как же – есть!

– Угости, а? – заискивающе попросил парень. – Сто лет домашнего молока не пил.

Дед Матвей нашёл в траве наплечный мешок, вытащил термос. Подойдя к часовому, налил ему в крышку белого, густого, едва подёрнутого желтоватой плёнкой молока. Солдат жадно, залпом, выпил. Белая капелька повисла у него на подбородке. Вытерев её тыльной стороной ладони, вояка отдал деду крышку.

– Ещё хочешь? – спросил старик.

– Ага! – обрадовано кивнул солдат. Дед снова налил молока, одновременно бросая на часового внимательные взгляды. Невысокий, курносый парень с белёсыми бровями и весёлыми стайками веснушек по всему лицу опорожнил вторую крышку. Затем он молча, вопросительно посмотрел на деда Матвея.

– Больше не дам! – заявил тот. – Самому ничего не останется.

– И на том спасибо! – кивнул солдат.

Дед Матвей принялся завинчивать пробку в термос.

– Новенький, что ль? – поинтересовался он. – В прошлом году здесь другой парень стоял – высокий такой, чернявый. Митькой звали.

– Ага, новенький, весной призвали, – кивнул вояка. – И сразу сюда, к гэбэшникам, трубу эту чёртову стеречь.

Часовой мотнул головой в сторону железного крана.

– Не по душе служба? – участливо спросил дед Матвей.

– А что ж тут может быть по душе? Если в ночь дежуришь – спать охота, если днём – солнце палит так, что жизнь не мила.

– А ты в лесок отойди, там тень, – посоветовал старик.

– Отхожу иногда, – вздохнул солдат. – Опять же – страшно. Если начальство какое нагрянет, сразу наряд дадут.

– Да кто ж сюда нагрянет? – удивился дед Матвей. – Сколько раз здесь траву косил, никогда никого не видал.

– Не скажи! – Часовой со значительным видом поднял брови. – Раньше, может, и не приезжали, а в этом году постоянно наведываются.

– Чего это вдруг?

– А мне откуда знать? Моё дело маленькое – трубу сторожить. Всё остальное меня не касается.

Часовой видимо, понял, что чуть не сболтнул лишнего, и примолк. Дед Матвей дальше любопытствовать не стал.

– Сам-то откуда? – спросил он.

– С Тульской области, – снова оживился солдат. – Село Песочное.

– Не слыхал.

– Да откуда ж? Мы ж не Москва, – дёрнул плечом парень.

– Повезло тебе, далеко от дома не услали.

– Это точно! – довольно хмыкнул часовой. – Я потому в безопасность3 и пошёл – привилегий у них много. И служба не пыльная.

– Угу. – Дед Матвей покосился на собеседника. – Сам же только что говорил, что тяжело под палящим солнцем стоять.

– Тяжело! – не стал отрицать парень. – Но всяк легче, чем траншеи рыть или в танке сидеть.

– Ну если так, то конечно.

– Меня даже и не упрашивали особо, – продолжал часовой. – Предложили – я и согласился. И расписку сразу написал.

– Какую? – вздёрнул брови старик.

– А какую вы все тут пишете? Так, мол, и так, обо всех ситуациях обязуюсь докладывать незамедлительно…

Загайнов-старший, замерев, изучающе глядел на солдата. Тот внезапно осёкся.

– А чего это ты, дед, интересуешься? – подозрительно спросил часовой. – Как будто сам не знаешь?

– А что я должен знать? – пожал плечами старик.

– Ну, вы же все тут такие расписки пишете!

– Какие расписки?

– «Обязуюсь докладывать», и прочее.

– За всех не скажу, – крякнул дед. – А я никаких расписок сроду не писал. Я и писать-то не умею.

– Чего? – открыл рот вояка. Потом вдруг усмехнулся и погрозил пальцем. – Конспирируешься, дед? Понимаю! Да ладно, со мной можешь расслабиться. А то я не знаю, что кругом одни государственные дачи, а вы все, местные, на них работаете. Кто б вас к ним подпустил, если б вы в рядах безопасности не состояли!

– Грамотный ты какой! – хмыкнул дед Матвей. – С Тульской области, а всё знаешь.

– А как же! – довольно осклабился парень. – Я ситуацию быстро секу. Дурачка бензопровод охранять не поставят!

Дед Матвей метнул быстрый взгляд сначала в сторону железного крана, потом на проложенную к нему бетонную дорогу. Что-то смекнул, но промолчал, сделав вид, что пропустил слова солдата мимо ушей.

– Звать-то тебя как? – спросил он часового.

– Андрюхой.

– А Митяню знаешь?

– Какого Митяню? – удивился парень.

– Который до тебя бензопровод охранял.

– Да нас много, – пожал плечами вояка. – Не один же я тут стою сутками.

– Ну а Митяню-то знаешь?.

– Митяню не знаю.

– Демобилизовался, наверное, – вздохнул дед Матвей. – Хороший был парнишка, чернявый такой.

* * *

В набитой до отказа электричке было жарко, как в бане. Лёшка то и дело вытирал пот со лба, промокшая рубашка противно липла к телу. Но в Одинцово вагон опустел почти наполовину, и дышать стало намного легче. Спустя ещё минут десять, парень сошёл на своей станции. Автобусная остановка располагалась недалеко. В ожидании Загайнов присел на скамейку – до автобуса оставалось ещё полчаса. Голова гудела от зноя и пережитого потрясения. Сегодня Лёшка срезался на первом же экзамене в Московскую сельскохозяйственную академию.

* * *

Москва оглушила Загайнова. Не сказать, чтобы парень был не готов к встрече с мегаполисом. Всё-таки за свою жизнь он не раз наведывался в столицу. Были даже свои, натоптанные маршруты: Черкизовский рынок, футбольный стадион Динамо, парк в Сокольниках. Там обитала родная, знакомая публика: говорящие с акцентом армяне, подвыпившие футбольные болельщики, мамаши с детишками. Но молодые интеллектуалы, с которыми сельский парень столкнулся в «Тимирязевке», были ему чужими. Все они без конца куда-то спешили. Прохладные коридоры старейшей московской академии гудели от звука их быстрых шагов и громких голосов. Лёшка ходил медленно и в основном молчал. Абитуриенты наталкивались на него, как на скалу. Поднимая удивлённые взгляды, они огибали кряжистую фигуру, невесть зачем забредшую в обитель науки. Все и всё казались Загайнову враждебными в этих стенах. Он ощущал себя нелепым, ненужным, пришедшим не по адресу. Девушка, принимающая документы, при виде Лёшкиного троечного аттестата презрительно скривила нижнюю губу. И когда, после экзамена по биологии, парень увидел в списке напротив своей фамилии «двойку», то нисколько не удивился. Деревенского парня «Тимирязевка» не приняла.

* * *

К автобусной остановке подошла Лиза Проскурина, личико её было ярко накрашено чуть ли не во все цвета радуги. Блузка с модными широкими плечами и короткая юбка дополняли образ.

Лёшка задохнулся от радостной неожиданности. Девушка покосилась в сторону скамейки.