Дом с шести до полуночи
Дом с шести до полуночи
Мария Фомальгаут
Иллюстратор Мария Фомальгаут
© Мария Фомальгаут, 2018
© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2018
ISBN 978-5-4490-8186-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Дом с шести до полуночи
– Как мы счастливы! Миленький мой, как мы счастливы!
Честно говоря, я не разделял восторг Элизабет. Конечно, тридцать первое ноября тысяча восемьсот пятидесятого года досталось нам за смехотворную сумму, правда, не всё тридцать первое, а только вечер с шести до полуночи, – но и это при моих более чем скромных доходах было отличным приобретением. Но когда мы доехали до купленного дня и вошли внутрь, меня чем дальше тем больше не оставляло чувство, что здесь кроется какой-то жуткий подвох.
Я оглядел промозглый осенний вечер, подсвеченный огнями фонарей и зажженными окнами – и не обнаружил ничего, что предвещало бы какую-то беду. Восторг моей новоиспеченной супруги окончательно развеял мои сомнения – наконец, мы сошлись во мнении, что тридцать первое ноября продавали так дешево, потому что промозглый осенний вечер мало кому мог понравиться.
Мы осмотрели вечер и решили, что с шести до семи у нас будет маленькая, но уютная гостиная с камином и лучами осеннего заката. С семи до восьми мы обустроим столовую, где можно поднять бокалы, а с восьми до девяти расположится кухня с большой жаровней. С девяти до десяти я задумал сделать будуар для своей благоверной, а с десяти до одиннадцати – свой кабинет, но Элизабет сказала, что не хочет, чтобы запахи кухни проникали к ней в комнату, поэтому нам пришлось поменяться. С одиннадцати до полуночи же мы обустроили уютную спаленку с балдахином и пологом.
Расставив мебель и развесив шторы и несколько картин, мы решили повидать наших соседей – оказалось, что с нами в одних сутках живут сразу три семьи: день арендовала семья Спейдов, веселая хохотушка жена и такой же супруг. Утро облюбовала вдова Харт с тремя дочерями. Ночь тридцать первого ноября приглянулась Диамондам – пожилой супружеской чете, к которым изредка наведывался их сын. Мы пригласили соседей в гости – они оказались весьма милыми людьми, к тому же по секрету сообщили мне, почему время в тридцать первом ноября продается так дешево:
– Что же вы хотите, – шепнула мне младшая Харт, – вы сами подумайте, сколько в ноябре дней?
– Э-э-э… а-а-а-а… тридцать?
Меня прошиб холодный пот.
– Вот именно, тридцать.
– Значит, нашего дня…
– …просто-напросто не существует.
– Но…
– …а это значит, что наш день – её голос понизился до еле различимого шепота – из другой реальности.
– Да?
– Именно так.
– Кого не существует? – насторожилась моя супруга, недовольная, что я оживленно болтаю с гостьей.
– Нашего дня, – повторила младшая Харт, – если об этом узнают, нас выселят. Но вы не беспокойтесь, пожалуйста, документы проверять никто не будет, мы тут двадцать лет живем…
Дамы перевели разговор на тему обустройства гостиной, я понемногу успокоился. Но ближе к вечеру, когда гости разошлись, мне вспомнился один момент, который тут же лишил меня покоя.
– Хотел бы я знать, – сказал я, – почему все эти Харты, Спейды, Диамонды платят вдвое больше, чем мы?
– Ну… может… осенний вечер никому не нравится…
Я свернул разговор – чтобы не беспокоить супругу, но про себя твердо решил как следует осмотреть доставшееся нам время. Когда Элизабет поднялась в будуар распаковывать свои вещи, я еще раз обошел доставшиеся нам апартаменты – но как ни старался, не нашел ничего подозрительного. Ну не считать же серьезной проблемой дождь в половине восьмого или сильный порыв ветра без четверти девять.
Чтобы подбодрить свою супругу, я стал рассказывать ей, как мы разбогатеем, и переедем в Рождество, а то и в далекое будущее – говорят, там хорошо. Но к моему немалому изумлению Элизабет отчаянно запротестовала – заявила, что не променяет наш уютный вечер даже на целое лето.
В половине одиннадцатого мы с Элизабет вспомнили, что навестили далеко не всех – ведь после полуночи, первого декабря тоже кто-то жил. Мы постучались в соседнее время – нам открыли почти сразу же, на пороге возник сморщенный старик с подслеповатыми глазами. Он представился мистером Клабом и показал свой дом – не дом, а настоящий замок на целую неделю до седьмого декабря. В замке оказалось множество комнат – большие залы, гостиные, каминные, бильярдные, шахматные комнаты, библиотеки… но чем дальше я смотрел прекрасный замок, тем больше меня поражала одна вещь…
– …а где же время с полуночи до трех часов?
Почтенный Клаб вздрогнул.
– Э-э-э… друг мой, мой замок начинается с трех часов ночи…
– А что же до трех часов?
– Я не знаю, друг мой…
Я удивился, как это почтенный Клаб, столько лет живший в замке, ни разу не удосужился навестить соседа, живущего между полуночью и тремя часами. В ответ на это почтенный Клаб испугался еще больше и заявил, что нам нужно немедленно переехать к нему, иначе случится беда. Мы успокоили нашего соседа и заявили, что с нами всё будет в порядке.
Но когда мы вернулись домой, чем больше время приближалось к полуночи, тем больше меня охватывала тревога: я чувствовал, что странный дом еще себя покажет. Без пяти минут полночь у меня сдали нервы – я поднялся с кровати, теплее укутал Элизабет и распахнул окно – студеный ночной ветер ворвался в комнату, всколыхнул занавески. Ночной город встретил меня молчанием и темнотой – только несколько огоньков горели вдалеке, два из них были фонарями, а третий вспархивал над мостовой и зависал на несколько секунд – я так и не понял, что это было.
– Дэтти…
Оказалось, Элизабет не спала, во все глаза смотрела на большие часы с гирями – стрелка неумолимо приближалась к полуночи.
– Дэтти… мне страшно…
Я взял её за руку, непривычно холодную.
– Дэтти…
– Всё будет хорошо… вот увидишь…
Часы ударили полночь, полночь отозвалась утробным гулом. То, что я увидел в следующую минуту, заставило меня проклясть свое решение купить осенний вечер – но было уже позд…
Черный цвет
– Вы убрали листья? – мой хозяин побледнел, как свежевыстиранная простыня, – вы? Убрали? Листья?
Я вежливо откашлялся и приготовился к обороне: я уже знал, что мой хозяин, мягко говоря, со странностями, и может выкинуть всё, что угодно. Однако, скандал по поводу убранных листьев – это было что-то новенькое. Мне даже захотелось в сердцах предложить хозяину, давайте, я снова разбросаю листья по двору – но я тут же отогнал от себя эту мысль.
– Да, сэр, – я вежливо поклонился хозяину, – я взял на себя смелость…
– …немедленно разбросайте… вы слышите меня?
– Простите?
– Немедленно разбросайте листья.
– Но…
– Что Но? Что Но? Вы не поняли, что нужно разбросать листья?
– Я их…
Мой хозяин сжал кулаки.
– …только не говорите мне, что вы их сожгли.
– Но… это действительно так.
– Черт побери… на кой черт я вообще вас нанял…
Я хотел было возразить, что любой другой работник на моем месте сделал бы то же самое – но предпочел промолчать.
– Срочно… срочно засыпьте это чем-нибудь… я не знаю… срочно…
– Я оторопело посмотрел на своего хозяина:
– Но… чем?
– Простыни… простыни… скорее несите простыни!
Меня передернуло. При одной мысли, что придется вынести белоснежные простыни и расстелить их на земле мне стало не по себе: я вспомнил, сколько труда стоило Дженни отбелить эти простыни, представил себе её лицо – но снова промолчал.
– Скорее же… скорее!
Я посмотрел в пустые глаза своего хозяина – и окончательно убедился, что он безумен. Про себя я твердо решил заявить о расчете, как только… как только что… собственно, что мне мешает сделать это прямо сейчас…
Когда мы вышли на улицу с простынями, оказалось, что зарядил дождь, какой-то слишком сильный для осени – мой хозяин остановился на пороге, сжимая корзину с простынями и воздел глаза к небу:
– Всё… всё пропало…
– Что пропало?
– Да вы не понимаете, если мы их сейчас положим, они станут черными! Черными!
– Разумеется.
– Значит, всё пропало… всё…
– Он отбросил простыни и подскочил ко мне:
– Скорее! Зажигайте свечи! Свечи!
Делать было нечего, я зажег фонарь у входа и заспешил по дому, чтобы зажечь свет. Темнота за окнами тем временем сгущалась, её не могли разогнать даже всполохи фонарей. И чем дальше, тем больше мне казалось, что вместе с темнотой вокруг нашего дома собирается что-то другое – оно заглядывало в окна, оно смотрело, дышало, черт побери – оно чувствовало и думало…
Оно…
Что оно…
Я хотел спросить у хозяина, что здесь вообще происходит, – но мой господин уже не смотрел на меня, всё его внимание было поглощено предметами в доме – он бегал из комнаты в комнату, хватал все вещи, которые казались ему темными, выбрасывал их в окна.
– Друг мой… – хозяин повернулся ко мне, – помогите… помогите мне вытащить этот шкаф…
Я оглядел массивный шкаф и понял, что даже совместными усилиями мы не сможем выбросить эту здоровенную махину на улицу.
И тут меня осенило.
– А если… а если накрыть его белой простыней?
Хозяин так обрадовался, что даже пожал мне руку, чего раньше никогда не делал.
– Да вы просто гений… как хорошо, что я взял вас к себе на службу… ну, конечно же… давайте… скорее же, скорее!
Мы завесили шкаф простыней, задернули шторы и зажгли в комнате побольше свечей. Мой господин придирчиво оглядел мои безупречно белые волосы и белоснежный пиджак, недовольно хмыкнул.
– Ну, хорошо… может быть, продержимся… до снегопада…
– До сне…
– Друг мой, разве вы не слышали, что сегодня обещали снегопад?
Я покорно кивнул – и устроился возле камина, где было теплее всего. Моё внимание привлёк рисунок на камине, выполненный тончайшей кистью – сказочный город, над которым расправил крылья дракон. Хозяин проследил за моим взглядом – тут же побледнел и пошел красными пятнами, его руки задрожали.
– Черный… – он показал на рисунок, – черный…
– Ну да… вам не нравится черный цвет?
Он подскочил как ошпаренный:
– Да как вы не понимаете… это же черный цвет, черный цвет!
Я хотел возразить, что в черном цвете нет ничего страшного – но тут же спохватился, что спорить с безумцем бесполезно. Нарисованный на камине город между тем не отпускал мое внимание, – он манил, он очаровывал, он… в эту секунду я понял, что город тоже смотрит на меня, более того – он видит меня, он понимает меня, он думает, он…
Он…
Город…
Нет, не город.
Цвет.
Черный цвет.
– Нет! – мой хозяин сорвался на крик, – нет! Не смотрите! Не…
Я больше не слышал его – черный цвет окончательно околдовал меня, мне казалось, что он нашептывает мне что-то… что-то…
– Не смотрите! Нет! Нет!
Хозяин бросился ко мне, начал отчаянно стирать рисунок с камина – но чем больше он размазывал по камину краску, тем больше черного цвета становилось на поверхности. Вскоре черный цвет перебрался с камина на стены и ковер, а еще чуть погодя я понял, что черная краска растекается по комнате сама собой, её уже не нужно размазывать руками…
– Мы проигрываем, – прошептал мне хозяин.
Вместо ответа я отдернул штору – предчувствия меня не обманули, действительно за окном сыпал снег, густой, белый, и всё вокруг стало белым-бело.
– Скорее на улицу! – крикнул я.
Мы бросились прочь из дома – благо, комнаты находились на первом этаже. Нас окутал нестерпимый холод, но мы не замечали его, холод был не самым страшным. Мы поспешили прочь в заснеженное поле, белое-белое, и снегопад окутал нас непроглядной пеленой.
– Друг мой… мы ушли от него… – выдохнул хозяин.
– От кого?
– От черного цвета…
– Это невероятно… я до сих пор не могу понять… вы хотите сказать, что цвет… может думать… понимать…
– Вы мало знаете о цвете, друг мой…
– Это только черный цвет так?
– Нет, что вы, все цвета… черный, белый, синий, красный…
Чувствую, как у меня начинают закипать мозги:
– А… а если желтый с синим перемешаются, зеленый будет, это будет новое сознание, новый разум?
– Ой… сложно все там…
– А эти всякие цвета, которые и не отличишь, вроде там зеленого-салатового всякие, сестра у меня швея знатная, она различает…
Хозяин недовольно косится на меня:
– Слушайте, я вам это всё объяснять начну, мы с вами вообще отсюда не уйдем… а выбираться надо…
– А за вами все цвета гоняются?
– Ну что вы… только черный…
– А что он вам сделал, черный цвет этот? Или, может… может, вы ему сделали?
Мой хозяин бледнеет, красные пятна на щеках.
– Ну что вы, я…
– …тогда отчего же он хочет вас убить?
– Да кто ж его…
– …а может, это вы его уничтожили? Там, в других мирах? И теперь он пришел сюда, чтобы поквитаться с вами?
– Откуда вы…
– …а вот знаю.
– Зачем вы…
…чтобы разобраться с вами.
Он усмехается почти истерически.
– Ничего… ничего вы мне не сделаете… снег…
Я молчал. Я уже видел, что снег перешел в дождь, и только что белоснежное поле мало-помалу темнеет…
…темнеет…
Он вцепляется мне в воротник:
– Вы… вы нарочно всё это подстроили? Нарочно, да?
Не отвечаю. Отвечать некому – почти некому, он истлевает у меня в руках, дождь смывает белую краску с моих волос, сбрасываю с себя белоснежный пиджак.
Оглядываюсь. Подхватываю то, что я называл своим хозяином – белого там уже не осталось, остался просто человек. Человек не подхватывается, бессильно падает к моим ногам, что такое, пьян, болен… прикладываю пальцы к горлу, понимаю – мертв.
Иду к дому, на ходу рассуждаю, что случилось с человеком, или белый его убил, или взял уже мертвого – неважно, неважно. Теперь можно и своего человека отпустить, пусть идет… человек встряхивает головой, пытается понять, что случилось, не может – уходит в темноту ночи, подсвеченную фонарями…
Ашим
Миша оборачивается.
А там Ашим.
Миша бежит.
Ашим догоняет.
А потом Ашим бежит.
А Миша догоняет.
Вот весело-то.
А мама ругается, ну, мама, она всегда ругается, а-а-а, пошел бы уроки учить, кому они, эти уроки, нужны, или там ругается – а-а-а, пошел бы с ребятами поиграл, да пошли они, ребята эти, куда подальше, с Ашимом-то интереснее…
Почему Ашим?
Ну, то Миша, а то Ашим.
Сейчас утро, Ашим сейчас дли-и-и-нный-предлинный, вон он, по полю растянулся.
Ашим за Мишей от солнца прячется.
Потому что…
Ну… потому что он Ашим.
– Мы нашли его.
– Точно нашли? Или как в прошлый раз будет?
– Не будет… мы его нашли.
– Ну что… будем брать?
– Не получится.
– Что это не получится, где он там спрятался? Найдите этот объект, и…
…не получится.
– А что это не получится-то, а?
– Объект… перемещается.
– Повторите.
– Перемещается объект…
– Ветром его, что ли, несет?
– Да нет… он сам движется… а наш им управляет…
– С ума сойти можно… ладно… придумаем сейчас что-нибудь…
– Пошли скорей!
Это мама.
Мишка смотрит в глубину улицы, в переплетение зажженных фонарей, нет, что-то тут не так…
Что-то…
А.
Ну да.
Фонари-то, фонари, они со всех сторон светят, а Ашим-то как же, Ашим…
И Миша:
– Не пойду-у-у-у-у-у!!!
– Это еще что такое? А ну быстро!
– Не-е-е-е-е-е!
Миша вырывается, бежит в темноту, Ашим вытягивается, дли-и-и-ный-предлинный…
– Назад! Быстро!
Это мама.
Миша не слышит, бежит в темноту, скорее, скорее, спасать Ашима – Ашим вытягивается всё больше до самого горизонта…
– Вот он…
– Ну что, будем брать?
– Не выйдет… слишком быстро перемещается.
– Так что же…
– …спокойно… ничего не надо делать… само всё сделается… само…
Миша убегает в темноту ночи, прячется в тень, вот теперь-то Ашима никто не тронет, никто-никто, вот теперь-то всё хорошо будет, вот теперь…
– Ашим!
Миш Ашима окликает.
Тишина.
– Ашим?
Снова тишина.
Нет Ашима.
Нет.
– Ашим!
А Ашима – нет.
– Отбой.
– Что такое?
– Отбой.
– Вы взяли его?
– Нет.
– Но… тогда почему…
– Он сам себя извел.
– В смысле?
– Додумался тоже… в тень ушел…
…способны только к существованию в окружении света…
– Аши-и-и-им!
Убийство в доме
– Господин дворецкий… у нас в доме… убийство.
– Что вы говорите? – дворецкий смотрит на меня, глаза навыкате, – что?
– Э-э-э… убийство. В доме. В библиотеке.
Дворецкий подскакивает необычайно резво для своей необъятной фигуры, всплескивает руками:
Черт подери, только этого нам еще не хватало! Хозяин будет с минуты на минуту… Кто-нибудь еще знает?
– Э-э-э… только вы и я.
Дворецкий подозрительно смотрит на меня, будто думает, а не убрать ли меня, как свидетеля. Наконец, обреченно взмахивает рукой.
– Давайте… скорее, скорее, уберем его… пока не видит никто…
– К-как уберем?
– Обыкновенно, как… не знаю, как… чер-р-рт, я вообще не знаю, как убийство убирать… а вот… пакет давайте какой-нибудь… нет, коробку… нет, пакет… нет…
Наконец, останавливаемся на пакете для хлеба. Осторожно, бочком-бочком подбираемся к библиотеке, спохватываемся, что с собой даже ружья не взяли, да какое ружье, можно подумать – убийство убивают из ружья…
Шепотом заглядываем в комнату, готовые в любой момент отпрянуть. Убийство сидит на столе, смотрит на нас – без глаз, без лица – смотрит. Набрасываю мешок, что я делаю, что делаю, во сейчас оно меня на кусочки порвет, как во сне слышу крики дворецкого, мешок, мешок завязывай, идиотина, мешок, мешок…
Дворецкий мясистыми пальцами перехватывает у меня веревку, завязывает мешок, переводит дух.
– Обошлось…
– Погодите-погодите, не обошлось… дальше-то куда это девать прикажете?
– Э-э-э… в мусор выбросить…
Спохватываюсь:
– А если вылезет?
– Слушайте, ну и задачка… – дворецкий обреченно смотрит на меня, подскакивает, подброшенный звонком в дверь, – всё, хозяин пришел… ну, сейчас нам всем будет…
Ни с того ни с сего дворецкий сует мне в руку пакет с убийством, выталкивает меня через черный ход. Скольжу на крыльце, подернутом первым снегом, отчаянно соображаю, что делать дальше, бреду в темноту улицы, подсвеченной тусклыми фонарями…
– Малец, ты чего?
С размаху врезаюсь в полицейского, последний оторопело смотрит на ношу в моей руке.
– Это чего у тебя такое?
– Э-э-э…
Понимаю, что нельзя молчать, понимаю, что сейчас придется сказать всё, всё, всё…
– У меня тут… убийство.
– Че… чего?
– Убийство… в доме у нас было… а мы его в мешке вынесли… а-а-а-а-а… а не подскажете, куда его…
– А, так это за городом место одно есть… пошли, малец…
Идем куда-то в темноту зимнего вечера, полицейский недовольно бормочет, замучились мы с этими убийствами, лезут и лезут…
Добираемся до заснеженной пустоши на окраине города, страж порядка подводит меня к заброшенной шахте, которая кажется бездонной, подхватывает мой мешок, бросает в черноту.
– Все, малец… избавились… а ты не робкого десятка, я смотрю…
– Спасибо, сэр.
– А то давай к нам работать… а то наши молодчики вообще ни в какие ворота не годятся, я ему говорю, убери убийство, а он у двери встал, руки трясутся…
– А-а-а, с-спасибо… подумаю…
– А то такой парень смышленый, и в слугах пропадает…
Возвращаюсь домой, только на кухне чувствую, как пробирает мелкая дрожь. Оглядываюсь на кухарку, ожидаю трепку, трепка не начинается, кухарка спешит ко мне, замерз, бедный, наливает мне говяжий суп – догадываюсь, что дворецкий с ней поговорил…
– А теперь… никто не умрет?
Смотрю на кухаркину дочурку, сидит в уголке, смотрит на меня огромными глазешками:
– А теперь… никто не умрет?
Меня передергивает:
– Ну что такое говоришь, малява… все хорошо будет, с чего нам умирать…
– …а убийство…
– …а нет уже никакого убийства.
– Нет-нет?
– Нет-нет, что ты…
– Ну что, парни… убийство.
Смотрю на начальника полиции, что-то подсказывает мне, что дело серьезное.
– И… где?
– Флит-стрит восемьдесят восемь. На перекрестке.
– Уже седьмое за неделю, – вырывается у меня, – откуда их… столько?
– Похоже, поналетели из теплых краев, – говорит Винстон, похоже, просто так, чтобы что-то сказать.
– А может, с севера, – добавляет кто-то.
Шеф хмуро смотрит на нас, – спохватываемся, покорно идем к указанному перекрестку. Идем все разом, кто знает, какое убийство окажется на этот раз. А в прошлую пятницу мы все всемером не могли сдвинуть эту огромную тушу.
– А что… что делать будем? – спрашивает молоденький юнец, он здесь первый день.
Пожимаю плечами:
– Убийство уберем, что же еще.
– А оно нас… оно нас не съест?
– Что ты, они же не двигаются…
– А не укусит?
– Да не укусит, не укусит, не бойтесь…
– А то меня собака так цапнула, когда во двор чужой залез…
Тихонько думаю про себя, чего ты вообще в чужой двор полез, кто тебя туда звал, за яблоками полез по молодости, не иначе. Ладно, все мы такие были, я тоже был не сахар…
Задумываюсь, почти спотыкаюсь об убийство, убийство слабо фыркает, – это новенькое что-то, раньше никогда убийство не фыркало, не дышало, не…
Черт.
Хватаем убийство – впятером, тащим по улице, прохожие в ужасе шарахаются в стороны, кто-то испуганно крестится. Когда мы добираемся до шахты, начинаю чувствовать, как отваливаются руки. Что-то настораживает возле шахты, что-то, что-то, что-то… не сразу понимаю, что слышу со дна шахты утробный рокот…
– Чего встали, парни… сбрасываем!
Это шеф.
Сбрасываем убийство, оно падает во тьму, переворачивается на лету, сверкает глазами, хочет уцепиться за края, не уцепывается… не цепляется… не…
Утробный рокот усиливается.
– Ну, все… пойдемте, чего тут мерзнуть… на ветру.
Уходим к городу, к живительному свету фонарей и теплу окон, откуда доносятся аппетитные запахи. Утробный гул сзади усиливается, стараюсь не слышать, не замечать…
– И давно вы так?
Это юнец. Зачем-то прикидываю, сколько он здесь продержится, зачем-то говорю себе – недолго.
– Да… лет двадцать уже как…
– И… много вы убийств туда…
– Да порядочно…
– Нет, правда, сколько? Сто? Двести? Триста?
– Да тут на тысячи наберется…
Юнец бледнеет. Нет, не продержится он у нас долго, не продержится…
– Вы… вы хоть понимаете, что сделали?
– В смысле?
– Это… это сколько там убийств…
Хлопаю его по плечу:
– Не выберутся.
– Да нет, вы не понимаете… убийства… убийства… много убийств… вы хоть понимаете, что там… там… там…
Не договаривает, оглушенный грохотом оттуда, из шахты. Думаем, небо упало на землю, или земля на небо, или как.
Начинаем понимать, что там, там, в шахте, откуда уже показываются танки, пулеметы, еще что-то такое…
Шеф кричит что-то, прячьтесь, прячьтесь, – не слушаем его, не слышим, выстраиваемся, направляем ружья в темноту, защитить город от войны…
Клокман
– Разрешите… я вам помогу.
– А?
Смотрю в серую пелену дождя, думаю, померещилось. Нет, не померещилось, так и есть, он стоит возле меня, циферблат вместо лица, тянет ко мне пальцы-пружины, скрепленные шестеренками.
Разрешите… я вам помогу.
Смотрю на охапку книг в своих руках, понимаю, что помощь будет очень кстати.
– Э-э-э… спасибо.
Человек с циферблатом подхватывает мою ношу, торопится по улице. Отчаянно пытаюсь понять, как это все на нем держится, не понимаю.
– В экипаж, пожалуйста… сюда… да-да, спасибо…
Сажусь в экипаж, человек с циферблатом замирает у дверцы:
– Э-э-э… а может… может, вам еще помочь там до дома донести? Или еще чего… а я бы помог…
Настолько теряюсь, что даже не успеваю сказать – нет. Человек с циферблатом устраивается на сиденье, экипаж подскакивает на повороте, циферблат отваливается, рассыпается у моих ног на мириады мелких деталей. Смотрю на то место, где у человека должна быть голова – головы у моего спутника нет, из тощего горла торчат пружины, шестеренки, винтики, пульсируют артерии…
Черт…
Кидаюсь собирать детали, в глубине души чувствую, что ни черта это не поможет, он уже мертвый, мертвый, да как он вообще был живой…
Он…
Кто он…
Не знаю…
Мой попутчик шарит непослушными руками по дну экипажа, вытаскивает детали, кое-как прилаживает к голове, тут же теряет руку, неуклюже прилаживает её на место, теряет вторую руку, снова прилаживает, бормочет – спасибо, спасибо…