Сказки для Яна
Абнер стер с лица желток и зло сверкнул глазами:
– Нарисуй вон того обормота! Ивар, я знаю, это ты! – старик угрожающе потряс своей палкой в сторону кустов и повернулся к художнику: – Да, давай, рисуй его! Может, у него совесть появится. Или мозги.
И Абнер, громко ругаясь и истекая яйцом, зашаркал домой.
Художник задумчиво посмотрел ему вслед.
– Злобнющий старикан, – сказал гончар. – За всю жизнь никому доброго слова не сказал.
– Почему? – спросил художник.
Гончар сложил свою стремянку и пожал плечами.
– Он всегда считал себя лучше других. Умнее. А я думаю, просто потому, что ты умеешь лечить, ты не становишься лучше других.
– А он умеет?
– Ну, он же колдун. Только, сам понимаешь, к нему не очень-то часто ходят. Разве что когда совсем плохо. Наша Роза пытается у него учиться, так он и на нее кричит. А ведь она ему еду носит. Злобнющий, одно слово.
Гончар собрал весь инвентарь, кивнул художнику и ушел за забор. А художник задумался. Он свернул с намеченного пути и отправился в лавку, чтобы немного поболтать с продавцом. И, может быть, случайно встретить Розу.
Когда он вернулся к себе, уже начинало темнеть. Голова у него гудела от историй, слухов и домыслов, которыми щедро поделился лавочник. Если ты не только задаешь вопросы, но и внимательно слушаешь ответы, всегда рискуешь узнать больше, чем хочется… Подходя к дому, Бродяга вдруг услышал слабый смех со стороны абнеровской развалюхи. В освященном прямоугольнике окна он увидел Розу, которая сидела за столом и что-то записывала, и Абнера, стоящего рядом с открытой книгой в руках. Старый колдун что-то сказал, и девушка снова рассмеялась. Художник вошел в дом, зажег керосиновую лампу, достал из сумки альбом, а из плиты – кусочек угля и принялся за наброски…
С того вечера он стал реже появляться в деревне. Как всегда перед началом работы, он много гулял, наблюдал, или сидел в саду с термосом травяного чая. Если кто-то заговаривал с ним, Бродяга отвечал рассеянно, а потом вдруг неожиданно спрашивал: «Почему ты хочешь, чтобы я нарисовал тебя?». Люди пугались этого вопроса и в то же время ждали его. Им хотелось объяснить, рассказать, доказать, что именно они, а не кто-то другой, достойны портрета. Художник спокойно слушал и молча кивал, запоминая. И никто не мог понять, о чем же он думает.
Бродяга жил в деревне уже почти две недели. Он знал, что дольше оставаться нельзя. Люди, которые старались показать себя с лучшей стороны в первые несколько дней, скоро начнут коситься друг на друга с недоверием и шептать друг о друге гадости, лишь бы избавиться от соперников. Художник не хотел этого. Однажды, в каком-то городе, он уже совершил эту ошибку – остался слишком надолго. А когда написал портрет и ушел, люди не могли смотреть друг на друга от стыда за свои поступки.
Пришла пора выбирать.
Бродяга думал об этом, подходя к лавке. Вдруг он услышал доносящуюся оттуда брань. Без всякого удивления художник узнал голос своего сварливого соседа.
– Вранье! – кричал старик Абнер – У тебя на полках лежит свежий хлеб, а мне ты суешь вчерашний!
Перед ним на прилавке лежал унылый каравай. Лавочник спорил, уперев руки в бока:
– Уж я-то знаю, где какой хлеб! И не ошибусь! Это свежий хлеб, как раз для тебя.
– Да об него мыши зубы сломают, не то, что такой старик, как я! Нет у тебя совести. – Абнер топнул ногой. – Поменяй каравай!
– И вовсе не такой уж ты старик, как тут расписываешь. Не стану менять!
Так они кричали друг на друга, когда в лавку вошел художник.
– Доброго дня, – сказал он – Дай-ка мне хлеба, Горан.
Лавочник тут же потянулся и снял с полки еще теплый, дышащий каравай. Художник поглядел на свой хлеб и вдруг повернулся к Абнеру:
– Послушай-ка, сосед. Я собрался жарить тосты, а хлеб у меня для этого совсем не подходящий. Слишком уж мягкий. А вот твой мне будет в самый раз. Не согласишься ли ты оказать мне услугу и поменяться со мной?
В лавке воцарилась тишина. Казалось, прошла вечность, когда Абнер, наконец, заговорил.
– Я окажу тебе услугу, сосед, – сказал он медленно. – Если ты в ответ окажешь услугу мне.
– Конечно, – ответил художник, с улыбкой глядя ему в глаза.
Лавочник ахнул. Но ни художник, ни Абнер, не обратили на него внимания.
Старик вытащил из своей огромной сумки ароматный сверток:
– Каждое лето я собираю травы на зиму. В этот раз, видишь ли, я собрал слишком много мяты и мелиссы. Хранить негде. Обычно я отдаю излишки аптекарю, но у него, оказывается, у самого достаточно. Окажи мне услугу, забери их себе, чтоб не пропали.
– С радостью, – сказал художник.
Абнер передал ему сверток, забрал каравай, с достоинством кивнул на прощание и ушел. Художник и лавочник остались одни. Лавочник Горан прицокнул языком, но под взглядом Бродяги стушевался и пробормотал:
– Не такой уж он старик, как говорит, – и добавил, громче и злее, чтобы скрыть смущение:
– И хлеб не вчерашний!
Бродяга молча заплатил за хлеб и вышел. Он дошел до общего колодца, сел и прислонился спиной к каменной кладке. День переходил в вечер, воздух был густой и тяжелый, как перед грозой. Над колодцем туда-сюда носились ласточки. Художник отломил горбушку и принялся жевать. К нему тут же подскочил воробей и остановился, заинтересованно поблескивая крошечными глазами. Бродяга бросил ему крошки, и воробей бойко принялся их подбирать.
Птиц стало уже шесть, когда с дороги послышались осторожные шаги.
– Привет, – сказал художник.
– Привет, – ответила Роза.
Она поставила на землю высокий глиняный кувшин и теперь наполняла его водой.
– Я скоро уеду, – сказал художник.
– Очень жаль, – ответила Роза. И вдруг сказала: – Это значит, ты уже выбрал, кого нарисуешь?
Художник промолчал. Он прожевал еще кусок хлеба и спросил:
– Почему ты хочешь, чтобы я нарисовал тебя, Роза?
Девушка покраснела. Потом подняла кувшин и тихо ответила:
– Я скоро выхожу замуж. За кузнеца. Мы выросли вместе и всегда очень дружили, как и наши родители. Он очень хороший человек. Но я хочу быть уверена, что мы выбираем друг друга, потому что это правильно, а не потому, что просто привыкли друг к другу.
Художник молча кивнул. Потом улыбнулся.
– Да. Я выбрал, кого нарисую, – сказал он.
Был поздний вечер, над болотом грохотал гром, но дождь еще не начался. Художник поднялся на чужое крыльцо и постучал в дверь. Дверь чуть приоткрылась.
– Я хочу нарисовать тебя, – сказал художник.
– Чушь! – фыркнул Абнер и попытался захлопнуть дверь, но художник ее удержал.
Тогда Абнер вздохнул и спросил:
– Ты что, не знаешь, что я злой колдун?
– Я слышал об этом, – ответил художник. – Но я не верю, что злые колдуны умеют лечить людей.
– Ты что, не знаешь, что никому в деревне я не сказал ни единого доброго слова? – спросил Абнер.
– Мне так говорили, – кивнул художник. – Но мне, как только я приехал, ты дал добрый совет.
– Неужели ты не знаешь, что я не уважаю никого в деревне и считаю себя умнее других? – спросил Абнер в третий раз.
– И это мне сказали. Но ты единственный человек, кто попросил за другого.
Тогда Абнер отступил в сторону и впустил художника в дом. Здесь была старая, еще крепкая кровать, трехногий стол и дровяная плита. Хозяин уселся на единственный скрипучий стул, а гость примостился прямо на полу.
– Все ошибки того, кого ты нарисуешь, исправятся, и жизнь его станет правильной, верно?
– Так и есть.
Абнер улыбнулся, но не как обычно, язвительно, а по-доброму и даже немного грустно.
– А ты никогда не думал нарисовать себя самого?
– Я никогда не сомневался, что в моей жизни все правильно.
По крыше забарабанили первые капли дождя. Абнер поднялся и задернул занавеску, а потом снял с полки заварочный чайник. Художник молча смотрел, как он заваривает чай. Старик отщипнул лист от пучка мяты, размял в пальцах и поднес к носу. С закрытыми глазами он вдохнул аромат, и только потом добавил мяту в чайник.
– Есть только одна вещь, о которой я действительно жалею, – вдруг сказал Абнер. – Когда-то, очень давно, я заключил сделку с колдуном. Я был одержим идеей лечить людей, и колдун дал мне способность исцелять самых безнадежных больных. В обмен он взял мою молодость. Я жалею об этом. Но не уверен, что это было неправильно. Эта сделка подняла на ноги многих в нашей деревне…
Только, знаешь, когда ты лечишь человека, ты узнаешь о нем больше, чем тебе хотелось бы знать. И чем больше я узнавал о людях, тем меньше они мне нравились. Тем сложнее было им помогать. И тем сложнее им было приходить ко мне, ведь они знали, что я знаю их, и знали, что я о них думаю. Они потому и назвали меня злым колдуном, что не хотели быть в долгу передо мной. Разве злому колдуну кто-то может быть должен? Если ты неприятный человек, то и от других ничего приятного не жди. А я – очень, очень неприятный. Думаю, ты зря потратишь краски, рисуя меня.
– Что же, тогда я не буду тратить краски, – ответил художник.
За окном бушевала гроза. В старом доме с протекающей крышей, в комнате, наполненной запахом травяного чая, при свете керосиновой лампы художник рисовал портрет Абнера, углем на куске картона.
Звенели гитары, в воздух летели цветочные лепестки. Жители деревни надели лучшую одежду, повара и кондитеры приготовили лучшие блюда. Роза выходила замуж. Она была любимицей деревни, и ее праздник стал общим праздником. Правда, были и такие, кто искренне недоумевал, глядя на ее избранника. Но им тут же указывали, какими счастливыми выглядят молодые, и ропот стихал – сказать на это было нечего.
Художник спрятался от свадебной кутерьмы у колодца. Он сидел в тени и наслаждался тишиной, когда услышал чьи-то шаги.
– Привет, сосед, – сказал Абнер и примостился рядом.
– И тебе привет, сосед, – ответил художник и добавил – Поздравляю.
Потому что это за него вышла замуж Роза. Два года она была его ученицей и помощницей. А две недели назад немолодой, но обаятельный и энергичный деревенский врач Абнер набрался смелости и предложил ей стать его женой. Роза, искренне любившая своего учителя, сразу согласилась.
– Спасибо, – сказал Абнер и повторил, уже совсем о другом – Спасибо.
– Услуга за услугу, сосед, – улыбнулся художник. – Попрощайся от меня со всеми.
Он поднялся, подхватил рюкзак и неторопливо пошел прочь из деревни. Абнер смотрел ему вслед, пока он не скрылся за поворотом.
А за поворотом художника ждала фея. Она сидела на пне и куталась в его старую рубашку.
– Здравствуй, Жан, – сказала фея. – Вот уже больше года, как ты в дороге. Не надумал вернуться домой?
– Нет, – ответил художник. – Ведь тогда я больше не смогу писать волшебные портреты и исправлять ошибки. За этот год я понял, что, меняя одну жизнь, ты меняешь и все остальные. Разве теперь я могу повернуть назад?
– Я не ошиблась в тебе, – улыбнулась фея. – Могу я сделать что-нибудь для тебя?
Художник чуть подумал и, поскольку такие, как он, сами находят своих принцесс, предложил:
– Пойдем со мной?
И фея ответила:
– С радостью.
Драконы
Когда-то, когда на свете были высокие замки, и в замках жили короли и принцессы, а по дорогам странствовали отважные рыцари, когда в дремучих лесах жили лихие разбойники, а в озерах – русалки, когда высоко в небе парили гордые и благородные драконы, тогда случилась эта странная история. И началась она с крика.
Кричал младенец. Он только что появился на свет, и не мог понять, почему вокруг так много воздуха и света. Он кричал в королевской спальне, ранним апрельским утром, а за дверью спальни его счастливый отец, король, поднял в его честь кубок.
– Это мой сын! – гордо произнес он.
Кроме него, здесь был еще один человек, очень похожий на короля. Он тоже поднял свой кубок и произнес:
– Не спеши. Это может быть дочь.
И тут раздался второй крик. Он был громче первого, требовательнее, будто тот, кто кричал, даже не сомневался, что получит желаемое. Кубок дрогнул в руке короля.
– Что же, еще один?..
Он совсем растерялся.
– А что тебя удивляет? – спросил его собеседник. – Ведь и мы родились близнецами.
Через несколько минут дверь распахнулась, и к ним вышла повитуха.
– У вас двойня, ваше величество, – произнесла она. – Мальчик и девочка.
– Охо-хо…
Король рухнул в кресло, расплескав вино, и принялся тереть лоб под короной. Он всегда так делал, когда был взволнован и озадачен.
– Двойня, двойня… – бормотал король. – То есть, я очень рад, дети – это прекрасно, и я их уже люблю, но ведь они же вырастут, а когда вырастут – начнут ссориться, и мне придется делить королевство пополам…
– Но мы же не перессорились, – возразил его брат.
– Да, да, конечно, может, и не перессорятся… Но ведь они вырастут, и девочку придется отдать замуж, а это значит – приданое, и ведь снова придется делить королевство! Бедные, бедные мои подданные…
Его брат в соседнем кресле спокойно пил свое вино. Он казался старше своего близнеца.
– И ты снова спешишь, Лютер, – сказал он. – Позволь, брат, я предложу тебе одну идею…
И они долго говорили. А потом долго говорили с королевой. И снова говорили. А когда разговоры кончились, брат короля взял корзину, в которой лежал один из близнецов, и увез в свой замок. Брат короля некогда отказался от своей половины королевства, уехал подальше от столицы и женился на лесной разбойнице. Это была веселая и счастливая семья, вот только детей у них не было. В народе говорили, это потому, что брат короля был колдуном, но сам король в это не верил.
И вот, брат короля поднялся по ступеням в свой замок, где его встретила жена. Она только что стреляла из лука и еще не успела переодеться к приезду мужа.
– Кого это ты привез в корзине, Вальтер? – спросила она. – Котенка?
– Нет. – усмехнулся Вальтер. – Я привез маленькую принцессу.
Тогда его жена пробежала через двор, сбросила перчатки прямо в пыль и отвернула край пеленки, который прикрывал лицо девочки. Прозрачные голубые глаза бывшей разбойницы встретились с черными, как безлунная ночь, глазами младенца.
– Принцессу? – расхохоталась женщина. – Маленькую принцесску? Поверь мне, ты даже не знаешь, кого ты привез, родной…
Далеко-далеко, в глубокой пещере, раздался писк. Пищал новорожденный дракон. Он только что пробил скорлупу и неловко выполз из яйца. Удивительно, но это случилось именно в тот момент, когда в королевской спальне закричал первый младенец.
У стены пещеры, покрытой драгоценными кристаллами, открыл глаза огромный дракон. Его шкура была темно-зеленой, а глаза искрились золотом. Он нежно улыбнулся и шепнул своей сонной жене:
– Это наш сын.
Она подняла голову и посмотрела на ковыляющего к ним детеныша. Потом развернула крыло и придвинула малыша к себе. И вгляделась в него.
– Не спеши, родной. Почему ты думаешь, что это не дочь, а?
И тут в темноте пещеры раздался второй писк. А в королевской спальне в это время закричал второй младенец.
Драконица улыбнулась.
– Ну вот. Теперь все в порядке, – сказала она и оглядела свою семью глазами, черными, как безлунная ночь…
Прошло почти восемнадцать лет. Стали выше деревья во дворах обоих замков, в волосах королевы-матери появилась первая седина, а бывшая разбойница впервые в жизни промахнулась на охоте.
Король шел по коридору замка и на ходу читал письмо от брата. Письмо было длинным и очень интересным, и король то и дело забывал смотреть по сторонам и под ноги и натыкался то на стены, то на вазы, то на своих слуг. Те кланялись или делали реверансы, король взмахивал рукой, не обращая ни на кого внимания, и шел дальше. У толстой дубовой двери он, наконец, остановился и опустил письмо. Из-за двери раздавалось бульканье, потом что-то взорвалось. Король вздохнул и постучал. Потом, не получив ответа, позвал:
– Вольдемар!
– Да, пап, заходи! Уже можно! – крикнули из комнаты.
Король вошел. Его сын выбирался из-под стола, на котором дымились остатки глиняной миски. Стол стоял в центре маленькой лаборатории, местами он обгорел, а местами был изъеден какими-то веществами.
– Слишком много синего порошка, – пояснил принц, отряхиваясь. – В прошлый раз было слишком мало. Никак не найду нужную порцию.
Он снял защитные очки и посмотрел на отца.
– Что-то случилось?
Король тоже посмотрел на сына. Принц был настоящим принцем – отважным, умным, красивым, все еще по-мальчишески угловатым, так ведь с возрастом это пройдет… Но, чтобы разглядеть все это, нужно было сперва выманить его из лаборатории и уговорить сменить рабочий халат и весы на камзол и парадный меч. Его величество вздохнул. Он бы предпочел чаще видеть сына во дворе, на тренировках. Но разве можно спорить, когда на тебя смотрят такие глаза? Черные, как безлунная ночь…
– Ничего не случилось. Письмо от дяди получил. Он напомнил мне об одном обычае… Знаешь ли… Когда наследник престола достигает совершеннолетия, король должен устроить бал, и пригласить на него…
– … всех девушек королевства, – закончил принц. – Да, я знаю, пап. И что, я должен буду выбрать себе невесту?
Король беспомощно махнул письмом.
– Ну, это совсем не обязательно… Просто традиция. Хотя мы с твоей мамой так и познакомились. И мои родители, и ее родители…
– Ага, и родители ее родителей… и родители твоих родителей… И вообще все родители всех родителей. Неужели ни с кем из них не произошло чего-нибудь поинтереснее?
– Э-э-э… – король замялся, но принц уже отвернулся и принялся наводить порядок на столе.
– Хотя, какая разница, – сказал принц. – Традиция так традиция. Мне же не обязательно жениться на ком-то сразу после бала?
– Нет, конечно нет, – сказал король и принялся тереть лоб под короной. – Хотя, мы с твоей мамой…
– Да, папа, я помню.
Его величество покачал головой. Ну что ж, по крайней мере, он не против бала, так? Это уже хорошо. Вальтеру пришлось значительно хуже. Король шел в столовую, и его единственной мыслью было: «Дети! Ох, дети…». Он усиленно тер лоб.
А юный принц, закончив уборку, достал из шкафа засаленную тетрадку, уселся на хромой стул и начал писать. Он вел дневник уже несколько лет. Даже принцам приходят мысли, которые некому рассказать. Конечно, у него были и отец, и мать, и друзья, но чего-то не хватало. И он писал, так, как пишут письма. И каждая запись в его тетради начиналась со слов: «Дорогая сестра…»
Лук чуть подрагивал. Девушка опустила его и снова подняла, на этот раз твердо. Пальцы тянули тетиву.
– Какой… еще… бал? – спросила она и выстрелила.
Стрела попала точно в середину мишени. Вальтер, брат короля, стоял возле своей приемной дочери, заложив руки за спину. Когда стрела вонзилась в доску, он кивнул. Этот лук девушка сделала сама, под чутким руководством его жены. И теперь обстреливала его во дворе.
– Это традиция, – ответил Вальтер. – Там должны быть все девушки королевства.
– Ох, но мне-то зачем там быть? Я же не могу быть невестой – я сестра принца.
При этих словах Вальтер чуть заметно вздрогнул и поправил дочь:
– Двоюродная сестра.
– Это ничего не меняет.
– Да уж… – пробормотал Вальтер себе под нос.
Он был рад, что у него такая дочь, правда, рад. Она и не могла вырасти другой, с матерью-разбойницей и отцом-колдуном. Но иногда ему хотелось, чтобы она больше времени проводила за чем-то более мирным, например, вышиванием. И чаще носила платье. Он вспомнил, как привез ее сюда, маленькую принцессу в плетеной корзинке. И как рассмеялась его жена, впервые взглянув в эти черные, черные глаза.
– Понимаешь, Виринея… Я брат короля. А это обязывает нас быть на балу. Если мы не приедем, поползут слухи, сплетни… Ты знаешь, как я это не люблю.
– Вот сам и поезжай! С мамой. А я тут побуду. Присмотрю за замком и все такое.
Вальтер вздохнул. Иногда быть отцом – очень тяжело. Тогда он решил действовать по другому. Он произнес:
– Понимаю, тебе будет неуютно на балу… Ты не привыкла к платью…
– Вот и нет! – возразила Виринея.
– Ты думаешь, что будешь выглядеть нелепо…
– Нет!
– Боишься, что не выдержишь…
– Ничего я не боюсь! – воскликнула принцесса, и ее черные глаза засверкали. – Хорошо. Твоя взяла. Мы поедем на этот бал, только…
– Только что?
– Только я возьму с собой охотничий костюм. И меч.
Вальтер сдался:
– Как скажешь.
Виринея кивнула. Через час, довольная своим новым луком и самой собой, она вошла в свою спальню и вытащила из-под кровати толстую тетрадь – свой дневник. Потом улеглась прямо на медвежью шкуру, разостланную на полу, и принялась писать. «Дорогой брат, – выводила ее рука, – если бы ты только видел…»
Бал был назначен на субботу, и в этот день столица превратилась в огромный бальный зал. На каждой площади, на каждой улочке играл оркестр, дома были украшены цветами и гирляндами, а мужчины и женщины надели свои лучшие платья. Тут и там пестрели палатки торговцев, в небо взлетали воздушные шарики и хлопушечный серпантин. Юные девушки королевства вплетали в косы яркие ленты, а кто победнее – просто цветы, и сердца их были полны надежд. По традиции, в этот день принц выходил из дворца танцевать на улице, как простой горожанин. Он менял роскошный камзол на одежду мастерового, чтобы его никто не узнал, и любая девушка могла в этот вечер танцевать с наследником престола, даже не зная об этом. А вместе с принцем выходили все остальные: король, королева, их свита, бароны и баронессы, герцоги и герцогини. Этим вечером они оставляли титулы и драгоценности в стенах замка, чтобы отдохнуть и побыть кем-то другим. И важная серьезная герцогиня становилась веселой румяной кухаркой, а ее краснолицый и надменный муж – садовником. Это было время, когда могло произойти все, что угодно, и многое действительно происходило.
Но сначала был прием в королевском замке, и туда съезжалась вся знать королевства. С раннего утра ворота замка были распахнуты настежь, и туда одна за другой прибывали кареты. Взмыленные конюхи и слуги носились по двору. В кухне было шумно и жарко, кто-то все время кричал. Коридоры дворца превратились в реки, по которым тек людской поток, задерживаясь в залах и гостиных. Гости были везде.
Принц Вольдемар стоял на лестнице и встречал новоприбывших. Он был здесь уже несколько часов, устал, и ему очень хотелось есть. Негнущийся от вышивки камзол давил на плечи, как доспех, и двигаться в нем было очень неудобно. А гости все не кончались.
Но вот в самом низу лестницы появилось знакомое лицо, почти такое же, как у его отца. Это было в некотором роде подарком. Приехал дядя Вальтер. Рядом с ним шла его жена, Анна. Даже в тяжелом платье она выглядела так, будто готова вскочить на коня и отправиться в лес. Вольдемар знал, что его тетка была когда-то разбойницей. А про дядю говорили, что он был колдуном… Вот дядя оглянулся, словно ища кого-то, Вольдемар проследил за его взглядом и увидел девушку, их дочь, его двоюродную сестру. Принц слышал о ней, но еще никогда не видел. И сейчас, когда он посмотрел на нее, она откинула с лица вуаль и посмотрела на него. И взгляд черных глаз встретил взгляд черных глаз…
– Ох! – прошептала Анна прямо в ухо мужу. – Разумно ли мы поступаем? Они не просто похожи, они одинаковые!
– Не волнуйся, – ответил Вальтер, – Никто не поймет. И они не поймут. Мы с Лютером тоже одинаковые. Ничего странного, что у нас похожие дети.
Они достигли верха лестницы, и принц протянул им руки.
– Дядя, тетя. Как же я вам рад! – сказал принц. Он говорил это всем, но на этот раз это прозвучало от чистого сердца.
Вальтер крепко пожал ему руку, а Анна улыбнулась:
– Привет, твое высочество. А это… – она обернулась и выпихнула вперед дочь – …Виринея. Твоя сестра. Двоюродная.
Виринея честно попыталась сделать подобие реверанса, поняла, что не получилось, посмотрела в лицо брату и по-мужски протянула ему руку:
– Привет. Приятно познакомиться.
– И мне, – сказал принц, на минуту оставив этикет и пожимая руку. – Очень рад.
Они стояли и разглядывали друг друга, а сзади напирали гости. Вальтер вежливо кашлянул, и дети вернулись к реальности.
– Да. Кхм, – сказал Вольдемар – Заходите, пожалуйста.
Они проследовали в зал. Сестра, проходя мимо него, шепнула: «Держись! Их немного осталось».
В главном зале было довольно душно и шумно. Вдоль стен стояли столы, а на столах – всевозможные кушанья и напитки. Отдельно, на возвышении, восседала королевская чета. Третий трон рядом с ними пустовал, и, пока принц встречал гостей, никто не притрагивался к еде. Гости подходили выразить свое почтение королю и королеве, а после расходились по залу, собираясь небольшими группами по интересам и обмениваясь новостями. Брат короля и его семья приблизилась к трону. Вальтер поклонился, Анна сделала реверанс, а Виринея воскликнула: