Картины Италии

<Письмо друзьям от 16 октября 1977 г.>

Здравствуйте, Леонора Ивановна, Наталья Ивановна, Залман Маркович, Владимир Петрович!

Почтенье и привет!

Сразу – свежие новости. У Генисов не выгорело с Бостоном и 19-го они всем составом отбывают в Нью-Йорк. Единственное, о чем просил отец в ХИАСе – любой город, кроме Нью-Йорка. Их подвела генисовщина и всякий очаговый идеализм. Дело в том, что родителям дали гарант в Бостоне, а детям – нет (то есть община не берется подыскать им достойное занятие). Разделиться они не захотели (причиной – то, что я уже сказал плюс некоторый инфантилизм, да еще кое-какие, возникшие уже здесь, обстоятельства, зовущие к сплочению семьи), и их определили в Содом с Гоморой, где и без того евреев больше, чем в Израиле и куда едут процентов 85 эмигрантов.

Куда, кажется, хорошо было бы папе с мамой пристроиться в добротном городе Бостоне, а папе-профессору возить жалованье на тачечке, а дети всего в 260 км, а через год-два езжай к папе – помогай возить тачечку. Объективности ради надо сказать, что к моменту выбора семейственное положение и вправду было невесело.

Так или иначе – вчера была отвальная, и опять нам никак не разойтись. Когда-нибудь стану анахоретом, уеду на Огненную Землю, построю шалаш, а из-за мыса Горн выйдет старенький Игорь с портвишком.

Это – потому как наш 90-процентный шанс – тоже Нью-Йорк. Профессии не те, да и родственников нету. А Нью-Йорк – как круглогодичный бордель – всех принимает.

Дожди перестали уже давно и теперь полное благолепие. Тепло (не жарко, тепло), сухо, покойно. По улицам Остии скрыжут и прядают эмигранты, девочка из тира в луна-парке подманивает рукой и кричит «стрелять!», на почте играют в домино и «шестьдесят шесть». Почта – центр жизни. Здесь меняют лиры на доллары и доллары на лиры, покупают простыни (2 мили штука), продают сигареты (1 миля 3 пачки), сдают и снимают квартиры, договариваются о поездках на Север и Юг, мальчики ищут девочек и девочки мальчиков – в обход языкового барьера. Народ-языкотворец уже назвал полукруглую колоннаду почты «Еврейский Колизей», и здесь даже бывают гладиаторские драки по торговой части.

По воскресеньям для девяти десятых остийского еврейства случается красный день, и они едут на Americano. Это, как вам известно, самодеятельный рынок, где есть всё. Как это можно привезти и провезти в таком количестве – не стоит и представлять. Но я сам видел чемоданы ниток разных цветов и, надо полагать, толщины. Столько оптики не сходит за неделю с конвейеров Zeiss’a. Столько янтаря не намывают в Янтарном за год. Кораллов хватит на атолл Бикини. Бикини – на все рижское население, включая стариков и детей обоего пола. (Это уж – со стороны итальянцев, которых здесь тоже хватает.)

Толчея и жуткий хай, могущий возникнуть только из смеси итальянского темперамента и еврейского гвалта. Я там был раз и настолько опупел, что отдал перекупщику оба «Зенита» уже через 15 минут (Е ~ 45, EM ~ 70, ТТЛ ~ 100).

Генисы рассказывали про одного своего знакомого (здешнего уже), который теперь в Австралии. Тот хвастался, что не пропустил ни одного воскресенья, а разрешения в Австралию ждут от 9 до 15 месяцев. В 5.20 он уже был в электричке, и к раннему ужину поспевал домой. За год он ни разу не был в Ватикане, куда вход тоже только по воскресеньям. Понятно, Vaticano с Americano не сравнить.

Не хочу сказать, что здесь все так живут, но этот, видимо, из идеальных.

Мы в Ватикане тоже еще не были, и вообще, Рим знаем меньше, чем прочую Италию.

Тут вот и вступает открыточный эффект. Впечатления разбазариваются по кусочкам с красивой картинкой. Повторяться после не хочется, а с другой стороны – как не послать вид Canal Grande прямо с берега Canal Grande?

В письме Маке я уже описывал вояж по Северу – прочитайте. Ну и плюс открытки.

А в целом: Сиена – это средневековье, Пиза – башня, Венеция – затопленные дома, Флоренция – картины.

По Риму, ясное дело, тоже помаленьку гуляем. Славно прошлись впятером (мы с Котькой и Генисы) по Аппиевой дороге. Очень дорого здесь это ощущение прикосновенности к векам – и не теряет остроты от повторов. Белое вино на клеенке в полупогребке на самой старой дороге в Европе. Я как-то в какой-то своей байке распространялся о том, что такое слово «самый» для газетчика. А тут оно – как слово «царь» в газетах XVI века.

В Сиене – самая высокая (102 м) колокольня в мире, в Риме – самый большой в мире собор (Cв. Петра), в Вене – самое большое собрание Брейгеля. Или еще иерархические тонкости, щекочущие воображение и тщеславие: во Флоренции – третья в мире церковь по величине (Санта-Мария дель Фьоре), а рядом – единственная башня, построенная Джотто.

До сих пор не могу понять, что для меня важнее – эстетическая самоценность таких вот строений, скульптур, картин, явлений или исходящая от них эманация исключительности. То есть с живописью мне все – более или менее – ясно. Я, конечно, готов поглядеть на Леонардо да Винчи, помня, что его картин в целом свете всего-то семь, кажется. Но ничего при этом не испытываю, хоть и пытаюсь (все же общепризнанная первая тройка – это Рафаэль, Леонардо, Микеланджело; а на двух первых наплевать). А вот вчера в галерее Боргезе был в восторге от «Тайной вечери» вообще-то второразрядного Бассано – он там всю дюжину, кроме Христа, изобразил чем-то вроде шайки выпивших грузчиков. Это в его-то время (XVI век).

А вот что до скульптуры, к которой равнодушен, и архитектуры, из которой люблю только готику – здесь дело сложнее. Понимаю, что «Пьета» микеланджеловская – это здорово, но, может, еще интереснее мне то, что когда молодой Буонаротти ее выставил, никто не знал его и назывались всякие славные в ту пору имена; тогда он ночью пробрался с фонарем в церковь и вырубил на ленте Мадонны: «Микеланджело Буонаротти флорентиец исполнил». Вот это – то, что прежде называлось анекдотом, мне очень важно.

Как и то, что башню Джотто – может, она и сама по себе очень хороша – строил Джотто, а я всегда думал, что он только рисовал. И это поднимает и башню, и самого Джотто. Вот фрески его я могу смотреть, не испытывая нужды в информационном допинге. Может, он их писал левой рукой по-французски, правой отбиваясь от наседающего врага – все равно.

Так же самостоятельны в восприятии какие-нибудь «Охотники на снегу», – само по себе целая философия, или «Рождение Венеры» Боттичелли, которое я увидел во Флоренции. Я и раньше, по репродукциям, считал это лицо самым красивым в мире, но увидев оригинал, в принципе мнения не изменил, в степени же возвысил еще на пару порядков.

Может, дело не в личной моей любви или нелюбви к живописи или скульптуре. Может быть – в большей степени абстрагированности живописи от образца: двухмерное изображение настолько условно, что вынуждено дополнять себя само, изнутри. Трехмерная же, «приочеловеченная», скульптура требует привнесения духовности. Наверное, поэтому для картины важно только освещение, а для скульптуры – интерьер целиком и соучастие в ансамбле (в конце концов, «Давид» стоял на площади как памятник, а «Моисей» – лишь часть гробницы папы Юлия II).

Об архитектуре и говорить нечего – это вещь прикладная.

Так я об Аппиевой дороге. Дорога узкая, без тротуаров, много машин. Но – она самая старая в Европе, но – по ней шли легионы Цезаря, но – вдоль нее стояли кресты с распятыми повстанцами Спартака. И начинается она у терм Каракалла – самой большой бани в мире (в прошлом, естественно), на две тысячи человек. Кстати, при всей нелюбви к опере, я послушал бы «Аиду» в этих термах – здесь ее ставят с живыми слонами, не говоря о прочем. Хотя тут я зарвался: это не то, это чистая экзотика.

А дорога от всех этих добавлений уже и не дорога, а – Via Appia! И в придорожном кабачке вино пьешь уже со значением, не как дома. Все-таки в этом тщеславия не так уж много. Может быть, компенсация за родословную – во всех ее масштабах, за недостаток истории в жизни, которая в нее – мою жизнь, то есть – пришла всего-то лет пять назад. Естественно, не история сама, а осознание себя в протяжении – до и после.

Однажды этот комплекс я уже испытал в Грузии. Тогда толчком были слова шофера о том, что в Цители-Цкаро много русских, дескать, «Николоз пригнал». Николоз – это Николай I. Я тогда совершенно был ошеломлен этой восхитительной бесцеремонностью, а потом стал замечать в себе недостаток видения себя во времени. В пространстве-то что – сел и поехал, взял и пошел, захотел и прыгнул.

Думаю, ущербность эта не случайная и даже не естественная. Это бывает и, видно, должно быть, когда со «связью времен» не в порядке. Не дóлжно быть, а должнó. Считаться с этим нужно, мириться – нельзя. Теперь я думаю – а ведь это серьезная причина для моего, например, варианта выхода. Дома не осознавал, а теперь думаю. Всего-то у нас всех две ипостаси существования – пространство и время, и лишать себя полноценной жизни в одной из них слишком роскошно.

Очевидно, ощущение сиюминутности связано не только и не столько с возрастом (традиционные мудро-неторопливые старики), а с образом жизни, в основном. Нельзя воспринимать себя (а раз в самом деле не на Огненной Земле живешь, то и свою среду) вне прошлого и предстоящего. А ведь так и есть. То есть так надо. Кому надо, кому уже нет.

Обычная история, все это в теории никакого откровения не представляет – ни для меня, ни, тем более, для других – но вот этот качественный переход от передвижения в пространстве (а его, пространства, ой-ой сколько, одна шестая) к четырем измерениям я сейчас чувствую в себе. Это все – несмотря на видение в прошлом Владимира, Суздаля, Новгорода и иже с ними, и любовь к этому всему. Надо думать, не одни камни заставляют так думать и чувствовать, и не в Пантеоне и Колизее дело. Хотя и в них.

А на Аппиевой дороге славно выпили. С этими Генисами я еще «здрасьте» по-итальянски не знал, а уж «белого вина, пожалуйста, два литра недорогого» – хоть спросонья. Сейчас уже что-то могу ляпнуть, недавно с одним контрабандистом два часа беседовали на политико-экономические темы. Не очень-то хотелось, но он меня вез на своем «Мерседесе» от Кальи до Рима – куда ж деться.

Так вот – идем мы по Аппиевой дороге. А там церковь, почти за городом. А в ней – отпечатки ног Христа. Будто бы шел он в Рим, а навстречу ему Петр – из Рима. Иисус остановился и спрашивает, мол, Quo vadis? На этом месте церковь и построена и называется Quo vadis? Умел же вопросы ставить! Вот и я тоже спрашиваю. Вас, например. Себя, понятно, тоже.

Очень славно было на Аппиевой дороге.

На других дорогах тоже было ничего. В прошлый четверг втроем с Игорем и Сашкой попробовали Италию на автостоп. Довольно туго. Но дело в том, что мы боялись делиться: без языка, да потом очень трудно договариваться о встречах. В Союзе было просто: дорога большая (асфальтированная) – одна, от нее – повороты. А тут – дорог куча, все с развязками, эстакадами ходят в три этапа, все в обход городов. Зазевался – и уже в руках мафии. Да, это я о другом.

Так что грех было жаловаться на водителей: три мордоворота в одну маленькую итальянскую машинку.

Однако же доехали до Перуджи (или до Перуджио, или до Перуджии – карты все не на русском, не продумали). Столица Умбрии, уютный и красивый город. 130 тысяч населения, а университета всего два, так что вечером на улицах разгул и веселье. Мы тоже было присоединились, да попался осьминог. Чуть не заплакали: лежит на тарелке, жареный, дюймов десять в диаметре, восемь ножек сложил, как девушка в кресле, когда воображает. Стоит полторы мили. Взяли еще вина – для дезинтоксикации, хлеба. Я переднюю левую ножку ел, а Генисы на меня смотрели, ждали, как грифы, когда я в корчах повалюсь. А я им назло и заднюю отрезал. Тут мы такую драку с осьминогом учинили, вкусный гад был: одновременно на курицу, миногу и крабов похожий.

На шум сбежалась Кира Максимовна, петербурженка из Лондона. Очаровательная женщина, 60-ти еще нет (или уже давно было, не помню), оперная певица в прошлом – «Град Китеж», дескать, Ярославна в «Игоре», Барселона, Мадрид, Нью-Йорк. «Мне показалось, что я слышу русский. Я думаю: черт подери, этого не может быть! Но это есть! Это великолепно!» Немного похоже на Лорину подружку из драмтеатра, но хоть искренне (кажется) и трогательно.

Мы, джентльмены, конечно, к ней с остатками осьминога – угощайтесь. Сблевать она не сблевала, но стошнить вполне могло. На разных людях эмиграция по-разному сказывается. Винчика, однако, выпила, а нас угостила ликерами «Стрега» и «Самбука» («О, я знаю, мужчины любят крепкое!»). Даже Венечка Ерофеев, отличавший «Белую сирень» от «Ландыша серебристого», не отличил бы «Стрегу» от «Самбука», равно как и от «Ландыша» или «Сирени».

Наутро отправились в Ассизи. Чистейшее, законсервированное средневековье на верхушке горы. У жителей на руках должны быть присоски или крючья. Город многие считают самым красивым в Италии, но жить в нем нелегко: соседи там не справа и слева, а сверху и снизу.

Кира Максимовна поехала тоже и доставила нам колоссальное удовольствие, свозив на такси на самый-самый верх – километров пять по крутейшему серпантину – в обитель Св. Франциска. Он – покровитель Италии и самый почитаемый святой, так что место это – одна из главнейших святынь католицизма.

Надо сказать, место для отшельничества Франциск Ассизский выбрал необыкновенное по дикой красоте. Спасибо Кире Максимовне: автобусы туда не ходят, а такси не для нас. Кстати, наша патронесса, подведя меня к какой-то запертой двери обители (теперь там маленький монастырь), сказала с обычной значительностью и аффектацией: «Вы знаете, мне кажется, здесь живут пижоны!» Я обомлел, кто же это? Решил, что какие-то особые религиозные хиппи. «Вы слышите – они разговаривают!» Я подошел – воркуют голуби. И тут осенило! Она забыла русское слово и, чтобы не употреблять антипод – английский, сказала на нейтральном французском: пижоны.

Фраза хрестоматийная, вроде той, про настоящий экскаватор. Мы уже ввели ее в обиход.

Из Ассизи мы почему-то выбрали дорогу, обозначенную не на всех картах. И поплатились: за три с половиной часа (вначале мы отъехали км на 10) мимо прошло не больше десятка машин. А мы за это время прошли не больше десятка километров – потому как все время вверх. Апеннины – это очень красиво, и Умбрия кругом – не то Пиросмани, не то Хокусай, но уже темнело. А ведь чуть зазеваешься – тут как тут мафия. Ах да, это я опять увлекся, не то.

И когда вконец отчаялись, какая-то учителка домчала нас до никчемного городка Гуальдо-Тадино, а оттуда паровоз – до Римини.

Римини – ихний главный курорт, вроде Сочи в Союзе. Очень было странно ходить по городу: огромные, в 8–10 этажей шикарные отели, прорва ресторанов, кафе, баров, магазинов. 9/10 закрыты. Не сезон. Какое-то противоестественное зрелище.

Мы, ясное дело, бросив шмотки в гостинице «Вилла Лалла» (для моего произношения названьице!), пошли купаться в Адриатике. Купались, между прочим, по перконскому методу – потому было темно, а итальяшки в октябре даже в полдень на море не ходят. Хотя вода ~17 °С.

Наутро Римини – не курортная часть, а старая, оказался вполне симпатичным городком. С фонтаном, сложенным из античных обломков Леонардо (опять то самое); с мостом Тиберия, которому 1956 лет, и по нему сейчас ездят машины; с интереснейшим полуязыческим храмом Малатесты.

На автобусе укатили в Сан-Марино. В открытке Мильштейну мы писали, что главная цель автостопа – доехать досюда и послать ему, Мильштейну, красивую открытку с красивой маркой. Сделали. Не обидели и других: 11 открыток с 51 маркой. Подъезжали – думали, и в самом деле, чуть ли не за этим едем сюда. Но так и застряли на полтора дня. Страна – сказка.

Население – 20 тысяч, в столице – три, а туристов – 3,5 миллиона в год. Но из них три – с мая по сентябрь, и нам повезло: было тихо и великолепно. Встали в гостинице «Bellavista» («Прекрасный вид»), и вид был, действительно, прекрасен. Здесь он такой повсюду – столица вся на горе Monte Titano, и мы шлялись по улочкам вверх и вниз, залезали на башни, заходили в кабачки, смотрели в баре футбол ФРГ-Италия, покупали марки. Наутро с нами стали здороваться. Думаю, еще неделя – и были бы знакомы в столице все, а через месяц я б попытался баллотироваться в парламент. Хотя бы из-за того, чтобы заседать в сказочно красивой комнате (мы в ней были), где 20 дворян, 20 горожан и 20 крестьян сидят вдоль стен, а во главе зала – два стульчика для глав правительства, двух капитанов-регентов.

Многократно читал, что Сан-Марино живет туризмом и потому здесь дерут за все и со всех. Все вранье. Даже послать открытку здесь стоит дешевле, чем в Италии: 2-х литровый коньяк «Наполеон» – 2 мили. Гостиница 10 миль на троих (в Римини – 12, в Перуджи – тоже 10). А мы ведь опасались ночевки здесь из-за обещанной бешеной дороговизны. Думали, только рот разинешь, а тут – мафия. А, это снова не кстати.

Из этого благословенного оперного государства уехали с намерением вернуться к вечеру домой. Вначале все пошло хорошо. Ехали удивительными дорогами: то по самой кромке Адриатического моря, то по дну зверского, неземного какого-то ущелья. Поминали Сан-Марино. Эта страна еще прибавила своего к тому синдрому времени. Этакий заносчивый и наивный малыш. С одной стороны крутой подъем, с другой – вертикальный обрыв. Свои деньги (хотя итальянские тоже годятся), а на 50 лирах почему-то рыбы. Много рыб, а выхода к морю нет. И сокращения везде – не SM, а обязательно RSM – Repubblica di San Marino. Все же старейшая республика в мире – с 301 года. (Не с 1301-го, а с 301-го!) Ее даже Наполеон велел не трогать, сказав, что оставляет как образец свободы и демократии, а на что уж непреклонного злодейства был человек.

Ехали что-то уж очень медленно, и к пяти часам попали в городишко Кальи, где и проторчали возле бензозаправки до половины девятого. В шесть стало темно, в семь нас уже не видели водители, в восемь – мы их, а в полдевятого друг друга. Забились в гостиницу (называется «Del Teatro», а театра – как и рыб в Сан-Марино – сроду не было), надулись местного кисленького винца, а утром вышли на дорогу, имея 233 км до Рима, отчаяние в душе и четыре с половиной мили на троих. Тут-то мне и попался контрабандист (все же на обратном пути решили разделиться) на Мерседесе, и к обеду я был дома. Генисы – часа на три позже.

А то застряли бы в Кальи, осели, обзавелись, лавчонка там, пицца на вынос, фургончик на мотороллере. Хорошо. А с другой стороны – только войдешь в силу, тут как тут мафия – и хап! Да, это я что-то не туда опять.

Отгуляли отвальную Генисов. В полночь вышли к Тирренскому морю (перелезли забор платного пляжа), поставили в прибой стулья – пили вермут. Благолепие.