Подранок

«Отрезанный Город»

Радужный утренний свет мягко проникал в комнату, оживлял спящие предметы, возвращая им цвет. Августа ещё спала. Чуть приподнявшись, Костя посмотрел на неё и вновь откинулся на кровать рядом с нею.

«Всё-таки добрались сюда!» – подумал он, касаясь взглядом её волос, пухлых чувственных губ и разделённого ямочкой узкого подбородка.

Вчера Город не хотел их впускать. Шальная Вычегда не на шутку разбушевалась: кидала катер из стороны в сторону, кружила его, поднимала высокие, как на море, волны, отороченные белыми нарядными воротничками, придававшими им суровую торжественность, – того и гляди, опрокинет! А на середине, на самой стремнине, подпитываемые усилившимся встречным ветром и бурным течением, волны набрали такую силу, что, казалось, река встаёт вертикально, поднимается во весь рост, напористой грудью заграждая старинный город.

– Тридцать лет такого не видал! Второй раз на моём веку так река бунтует!.. Гляди, как темно сделалось! Поди, ещё потонем, – проворчал седовласый механик, стискивая штурвал загорелыми руками в выцветших синих наколках.

– Не затонем! – буркнул стоявший рядом с ним дюжий молодой матрос-лесосплавщик.

– Развернуть назад, что ли? Течение сносит, – бросил старик-рулевой, вглядываясь в пучину тяжёлым внимательным взглядом.

– Пошёл – так иди, – отрезал матрос, затягиваясь папироской. – Мы же взялись их перевезти! – он кивнул на притулившуюся в углу тесной рубки пару: невысокую ухоженную женщину средних лет с короткими рыжими волосами, в макияже, одетую в модную кожаную куртку, облегающие джинсы и щеголеватые сапожки, и темноволосого загорелого парня в камуфляжном костюме, выглядевшего заметно моложе своей спутницы.

– Не к добру это, не к добру… Не надо природе перечить! Помнится, на Печоре у нас… – вновь заговорил рулевой.

– Пора тебе на пенсию, старый, щи хлебать, – оборвал его молодой лесосплавщик.

– Костя, а мы не утонем? – обратилась женщина к парню и провела ладонью по его коротко подстриженным волосам.

– Не волнуйся, Августа, мы дойдём, – отозвался тот, пытаясь что-то рассмотреть вдали. Он стоял, насупившись, морща лоб, от чего становилась заметнее лёгкая горбинка на его носу. Женщина молчала, крепко прижимаясь к парню.

Узнав, что последний паром давно ушёл, он уговорил стоявших неподалёку лесосплавщиков перевезти их на другой берег на своём катере.

– Ты не пожалеешь, что поехала сюда: этот Город не сразу принимает, но потом открывает такие бездны! В нём даже Время течёт по-другому, – сказал парень.

– Это как? – чуть отстраняясь от него, испугалась Августа.

– Не знаю, как тебе объяснить: ни быстрее, ни медленнее, а как-то по-особому, иначе… Здесь кажется, что ты бродишь не по улицам, а по годам, по закоулкам памяти, общаешься с самим собою, с Городом, а иногда даже со Временем – один на один. Здесь приоткрывается какая-то великая тайна тем, кого Усольск захочет к себе приблизить. Неугомонная Вычегда отрезала этот Город не только от пространства – от Времени. Понимаешь? – говорил парень, не замечая, что женщина уже его не слушала.

«Зачем я только села в этот катер!..» – думала она.

Хмурый матрос косился на них исподлобья.

А на другом берегу поражал своей красотой и величием старинный белокаменный собор с изогнутым саблей шпилем колокольни. Он внушал спокойствие и уверенность. Берег приближался.

– Только здесь я ощутил Время в разных ипостасях. Взгляни вокруг – оно замерло. Отсюда рукой подать до любой эпохи: настолько здесь всё насыщено великими событиями и загадками. Здесь Время не мёртвое; оно уснуло, – продолжал Костя, не замечая, что катер, преодолев течение, уже подходил к берегу. – В этом Городе с его вековой историей река отсчитывает линейное Время, волнами, стирая камни, с давних времён лежащие по берегам; стелет волны, словно слои памяти, на песок, переносимый ветрами. Переезжаешь на пароме за реку – попадаешь в другую Эпоху…

– Мы приехали, веди же меня скорей! Я замёрзла, – оборвала его Августа.

Поблагодарив мужиков, парень ловко соскочил с корабельного трапа и протянул руку спутнице. Она неуверенно приняла его крепкую ладонь и ступила на сольвычегодскую землю.

Костя неторопливо окидывал взглядом окрестности этого до боли родного ему Города – живая старина здесь застыла кругом. Её присутствие угадывалось во всём: в бревенчатых домах и каменных строениях былых веков – особняках и трёх уцелевших храмах; в грунтовых улочках, лежащих там же, где и столетия назад; в его трёх озёрах – трёх братьях: Солёном, Жемчужном и Пожарном; в трёх деревянных мостах через маленькие пересекающие его речушки, в заколдованном свете небесных звёзд над ним и сольвычегодских окон…

Ему было сложно определить свои ощущения: они не укладывались в рамки логических, описывающих реальность понятий.

«Этот Город-Хранитель сберегает не только свою священную старину, но – какое-то древнее знание, накопленное веками, истинное и ценное: здесь не просто так, не беспочвенно слагаются легенды и предания, рождаются сказания и песни, создаются стихи и иконы и обтачиваются временем вековые камни… Даже сказочные ведьмы, что взлетают в ступах над лесом, словно цапли, кругами, постепенно набирая высоту, не берутся в народном сознании „из ниоткуда“: они присутствуют где-то здесь… Из крупных городов это уходит. Наступает прогресс и гонит сказку в глушь. Упрощая жизнь, он сулит удобства, но лишает её чего-то несравнимо более ценного. А здесь, на Севере, сохранилось ещё многое из той, старой жизни. И не только благодаря яичному белку здесь уцелела каменная древность; на старинных рецептах, на самом духе держится она в этом отрезанном рекою Городе. Вырваться и уехать отсюда невозможно, даже не стоит пытаться – некуда; Город возвращает тебя обратно: он решает сам, кого отпускать, а кого оставить».

Неожиданно налетевший свирепый порыв ветра бросился им под ноги, чуть не сбив Августу; грунтовая улица на глазах начала сужаться и вилять, дом подступал к дому, заграждая дорогу.

– Мне страшно, – прошептала женщина. – Теперь я верю, что в этом городе, действительно, господствуют какие-то силы…

– Пойдём, не бойся. Дай мне руку, – сказал Костя, беря её за руку и стараясь заслонить от ветра, шагнул в туман, «раздвигая» дома.

– Мне страшно, – повторила Августа.

Шаг за шагом они постепенно продвигались в тумане. Неожиданно, рассекая мглу, навстречу им вышла дородная женщина в платке и ватной телогрейке, в которой Костя сразу узнал местную знахарку тётю Валю. «Что делает она здесь в такое время?» – подумал он, зная, что вечерами целительница обычно занимается хозяйством.

– Батюшки! Кого только не несёт в наш Город! – закричала тётя Валя незлобливо. Окинув Костю пронзительным взглядом, она посмотрела на его спутницу и, не сводя с неё глаз, обратилась к нему:

– Ты, парень, вот что, завтра зайди-то ко мне, не позабудь! – велела целительница и, перекинув через плечо охапку свежей травы, неуклюже заковыляла в сторону дома, тяжело переваливаясь на коротких больных ногах. – Обязательно уж зайди! И чтобы – один! Надобно, – вдруг, обернувшись, повторила она требовательно. – Сегодня уж я в ограде[1] с козами обряжаться[2] буду. И, вот что, не делай ты этого! – добавила старуха, погрозив ему кулаком.

– Чего? – удивился Костя.

– Сам знаешь! Ничем хорошим не кончится! – бросила на ходу знахарка, из-под её платка выбилась седая прядь, и в глазах сверкнули молнии.

– Странная она какая-то, – шепнула Августа, когда большая коротконогая фигура женщины скрылась в тумане.

– Она хорошая, добрая. Ты её не бойся, – сказал Костя. – Только на вид сурова и резковата бывает. Это у неё по настроению…

Между тем, они приблизились к цели – к деревянному двухэтажному дому-гостинице.

«Я могу говорить…»

Когда Августа уснула, Костя встал, тихо достал свои бумаги и сел к столу. Наконец-то он мог предаться творчеству! Но, так и не взявшись за ручку, просидел допоздна, как безумный. Назойливая мысль не давала ему покоя: «Зачем я пишу? Кому, кроме меня, это по-настоящему нужно? Августе? Она по-другому воспринимает реальность. Взять, к примеру, поезд: для неё он – только транспортное средство, в котором время тянется „скучно и нудно“, „пространство почти отсутствует“ и, главное, „нет горячей воды“. А ведь путешествие в поезде – это целое приключение. Особенно поездка на Север».

Каждый раз, приезжая в старинный город на Вычегде, он чувствовал неповторимый дух, разлитый в его пространстве: в коричневых от времени «пятистенках», изначально строившихся на две семьи, с обязательным чердаком – мезонином, придающим дому особую нотку; в узких кривых улочках, по которым купцы возили меха из Сибири, а потом ещё долго по ним же шли этапами заключённые; в торжественной красоте величественного, отовсюду зримого, старинного собора с высоким, кривым шпилем; в озерцах, лугах, долговязых лиственницах и мохнатых кедрах и не менее удивительных жителях этого Города… Во всём: в его уличной живности – собаках, преимущественно сибирских лайках, и бесконечно пушистых котиках, то и дело появляющихся в различных уголках городского пространства: на заборах, в окнах домов, на крылечках, прямо на улице, на перилах, на деревьях; в фонарях, зажжённых кое-где керосинках, старинной деревянной больнице, ещё земской, состоящей из нескольких построек; в самом ритме жизни – спокойном, размеренном, в трёх-четырёх магазинах, разбросанных по городу; белокаменном здании с колоннами в самом центре – бывшем доме купцов Пьянковых, от которого так и веяло стариной; в древнем размытом кладбище и широкой строптивой реке, в водокачке, перестроенной из старинной церкви заброшенной мельнице и в почти высохшем Пожарном озерце; в трёх деревянных мостиках: коротком, который так и зовут – «маленький» или Уточкин, Знаменском и «длинном». Город можно обойти кругом любым из них, что Костя находил символичным; лишь весной, когда разливается Солёное озеро, затопляя Уточкин мостик, половодье вынуждает отдалённо живущих горожан делать большой крюк.

Эти реалии, как и всё в этом Городе, казались ему исполненными таинственного и несущими на себе печать инобытия, подкреплённую всевозможными легендами и слухами.

Немало загадок было связано с Сольвычегодском. Костя знал о происходивших в нём исцелениях: даже страшные, порой безнадёжные недуги, неподвластные медицине, успешно врачевались в Городе и его окрестностях. Вспомнились слова тёти Вали: «Эти земля и вода уникальны: они наделены священною силой, которую впитывали веками, а теперь – отдают людям».

«В его огне и камнях, в воде и ветре, несомненно, кроется какое-то могущество, выходящее за пределы земного мира. Неспроста огонь – древний языческий символ – воплотился в церковной свече. А зажжённая свеча, может быть, – одна из общих точек пересечения христианства и язычества, – размышлял парень. – В этом Городе у меня появляется способность разговаривать с рекой, с небом, с деревьями, с камнями. И это удивительно, но они мне отвечают; не раз я сталкивался здесь с необъяснимыми вещами…»

Однажды, во время вечерней прогулки возле Солёного озера, ему показался силуэт старика, стоявшего на небольшом дощатом плоту посередине водоёма. Полусгнивший плот едва держался на плаву, но, несмотря на это, старик смело по нему расхаживал, ничуть не опасаясь соскользнуть в воду. Костя подошёл ближе, и видение исчезло. А спустя какое-то время он случайно услышал от местной старушки, что «…много лет назад по этому озеру плавал на плоту совсем пожилой дедушка и черпал со дна целебную грязь для врачевания разных хвороб».

Костя рассказал о случившемся тёте Вале.

«Выходит, я вижу здесь то, что было раньше?! Где же граница этих реальностей?»

«Не ищи! Здесь всё перемешано. Ведь этот Город – и есть Сгусток Времени», – ответила знахарка.

«Может, отсюда – ощущение этого могущества безграничной власти, которой обладает лишь Время?! И если я был рождён не там и не в ту эпоху, приезжая сюда, ощущаю себя в своём Времени». Он остро чувствовал неистинность, фальшь и подмены в той жизни, которая осталась на том берегу, за рекой, за лесами, за дорогой; за много километров отсюда, где нет белых ночей, где люди, цепляясь за свои норы-клетушки и собственные ничтожные цели, думают, что живут, что они защищены…