Герои русского парусного флота
Всероссийского отечества всенижайшему патриоту (так любил именовать себя в письмах Соймонов) шел уже седьмой десяток, когда о нем наконец-то вспомнили. Из деревенского небытия вернул его друг юных мичманских лет, а ныне сибирский губернатор Василий Мятлев.
Историки в один голос называют Мятлева большим вором и человеком государственного ума. Императрице Елизавете Мятлев заявил:
– Камчатская экспедиция, что батюшкой вашим содеяна была, завершена со славою, но изыскания в пределах сибирских продолжать надобно и далее.
– Что же еще пройти следует? – вопросила дщерь Петрова, томная и румяная.
– Края студеные, нерчинские!
– Дело многотрудное, – махнула пухлой рукой Елизавета, – пусть высокий Сенат решает?
Сенат против экспедиции не возражал. Деньги выделили на редкость быстро, спросили лишь, кого хочет губернатор начальником ставить.
– Лучше Соймонова Федора кандидатур нету! Он и практик, и ученый, и картограф, и моряк! – объявил Мятлев.
– Но ведь каторжник? – возмутились сенаторы в париках напудренных.
– Ну а это на Руси почти что академик! – парировал упрямый Мятлев. – Да и не в столицу же его посылаем, а в самую что ни на есть глухомань, в Нерчинск!
– Ладно, в Сибирь пущай катится! – посовещавшись, решили мудрые сенаторы. – Нам забот меньше.
Надо ли говорить, как воспринял предложение Мятлева Соймонов! В неблизкую дорогу он собрался в два дня. С собою взял старшего из сыновей Михаила да двух учеников-геодезистов, Гвоздева и Чекина, пожелавших разделить с ним тяготы предстоящей экспедиции.
Задача был очень сложная. Прежде всего надо было составить описание всех водных путей от Иркутска до Нерчинска, затем нанести на карты реки: Селенга, Хилок, Ингода, Онон, Нерчь, Шилка, Газимур и Аргунь, подробно изучить все прилегающие к ним земли. В Томске Соймонов укомплектовал свою команду матросами, солдатами и казаками. Проездом через Иркутск помог организовать местную навигацкую школу. Ну а затем была бескрайняя сибирская тайга, бурные реки с перекатами и порогами и работа, работа, работа…
Спустя полтора года в Ирку прибыл, обросший бородой, Соймонов-младший. Губернатор Мятлев принял его незамедлительно:
– Как дела у Федора Иваныча?
В ответ Михаил вывалил на стол ворох бумаг:
– Вот планы Амура, Шилки и Аргуни. А это генеральная карта Нерчинска, здесь и речка Нерчь.
В тот же день Мятлев сел за стол и самым подробным образом отписал в Сенат о подвигах соймоновских. «А в том, чтоб ево определить чином, крайняя нужда состоит, ибо из имеющихся в Камчатской экспедиции офицеров я в команду ево поручить их не смею…»
Тем временем соймоновские отряды уходили все дальше в тайгу. Так в неустанных трудах и заботах прошло без малого три года. Наконец к 1757 году Соймонов смог донести в Сенат, что им и его соратниками составлен полный Нерчинский атлас.
Губернатор всея Сибири
А в Европе уже вовсю полыхала новая война, которая войдет в историю как Семилетняя. На этот раз делилось испанское наследство. Россия двинула свои полки против Фридриха – короля прусского. Тогда же был отозван в Кронштадт и генерал-поручик Мятлев для употребления во флоте. И снова поворот судьбы: по ходатайству Мятлева Соймонову дали чин тайного советника. А после этого еще один указ, да какой! Соймонова назначили генерал-губернатором всей Сибири!
– Ну вот! – вытер вспотевший лоб Соймонов, прочитав указ. – Из каторжан да в губернаторы! Чудно жить на матушке Руси!
Теперь его ждал Иркутск и руководство землями, на которых могло бы разместиться несколько Европ. Оставив экспедицию на попечение сына Михаила, Соймонов 27 октября 1757 года вступил в должность. Руку нового губернатора Сибирь почувствовала сразу: ведь он знал эту бескрайнюю и загадочную землю не понаслышке. Деятельность свою Соймонов начал с того, что разогнал из собственной канцелярии дураков и бездельников. Особенно суров был со взяточниками и обидчиками. Этих карал безжалостно: кого чинов лишал, а кого – и в солдаты. Серьезно занялся Соймонов и хлебопашеством. В этом первым помощником ему стал сын Михаил – энтузиаст этого дела.
Чем только не занимался Соймонов! Он выписывал из Парижа валторны для местного оркестра, строил крепости на границе с Китаем, вел дипломатические переговоры, строил суда и рудные шахты, судил и освобождал из-под стражи. Авторитет Соймонова был непререкаем. Сибирь помнила его как каторжанина, знала как неугомонного исследователя, теперь же приняла как правителя. Изумляло в нем то, что новый губернатор не воровал! Это было так поразительно, что поначалу никто и не верил. Затем, когда неподкупность губернатора подтвердиласъ, его стали почитать едва ли не как святого.
В немногие же свободные минуты Федор Иванович по-прежнему занимался любезной ему картографией, ну и, конечно же, бывший моряк не мог оставить без внимания и судоходство. Теперь местные шкипера чесали затылки над морским уставом Петра Великого.
– Сибирь – золотое дно! – не раз повторял он своим соратникам. – Наша цель одна – открыть это дно на благо Отечества.
Не забывал Федор Иванович и о своем морском прошлом. При нем продолжились исследования Аляски и Курил, Лисьих островов и Алеутских. Капитанов Вашмакова да Глотова, Пушкарева да Бечевина принимал всегда как сыновей родных. И здесь Соймонов оставался верен себе: отправляя капитанов в очередное плавание, вручал он им карты собственной работы, обстоятельные и выверенные. А из Адмиралтейств-коллегии неотступно требовал то компасы с квадрантами, то штурманов да мастеров корабельных. Адмиралы возмущались, расходы подсчитывая:
– Совсем Федька очумел, словно не тайга у него, а окиян в губернаторстве!
Но бумаги подписывали и просимое высылали. Понимали: не для себя радеет Соймонов, для дела.
На семидесятипятилетие старика наградили орденом Александра Невского. Указ о награждении подписала уже взошедшая на престол Екатерина II.
– Что-то зажился я на свете белом, – качал седой головой сибирский правитель. – Потому как счет царям да царицам давно потерял!
В те дни занимался Соймонов делом, для Сибири необычным, – образовывал свое собственное войско, которое велел именовать не иначе как братским. Одновременно решил торговать бобрами с Китаем, и вскоре иркутские да тобольские щеголихи уже прогуливались в тончайших шанхайских шелках. Но годы уже брали свое, и, посылая сына Михаила в 1762 году в столицу с планами пограничных укрепленных линий, он велел просить государыню об отставке. Ни у императрицы, ни у Сената возражений не было.
Однако по причине дальних расстояний отставку получил Соймонов лишь на следующий год. А перед самым его отъездом прикатил в Тобольск представитель Парижской академии аббат Шапп д’Отерош.
– Я прибыл смотреть прохождение Венеры пред диском Солнца, – заявил он губернатору и вручил рекомендательное письмо от старого соймоновского знакомца академика Миллера.
– Сие интересно безмерно? – покачал головой Соймонов и отъезд свой из Сибири… отменил!
– Да когда я наконец маковки-то московские увижу, сколько ж можно по чащобам таскаться? – плакала жена, развязывая с дочками узлы приготовленные.
Губернатор меж тем вел научные споры с французом. Для начала показал свой квадрант с телескопом, чем вверг аббата в беспредельное удивление.
– Вообще-то я сторонник гелиоцентрической теории Коперникуса! – объявил он затем вконец изумленному Шаппу д’Отерошу. – А в кого веруете в науке вы?
– О, я сам в душе антиклерикал и ваш единомышленник! – закивал головой аббат.
Обсерваторию Соймонов воздвиг в версте от Тобольска на высокой горе. Самолично настроил свой телескоп и пригласил на зрелище всех желающих. Пришли многие, даже митрополит Павел с огромной свитой служителей. Во время прохождения Венеры самолично объяснял Федор Иванович собравшимся все тонкости науки астрономической. Слушатели понимали немного, но слушали с вниманием. Как же – сам губернатор о чудесах небесных рассказывает!
Ну, вот и все, пора в дорогу! Толпу тобольских обывателей поразило, что вещей за время губернаторства нажито было у Соймонова ровно столько, сколько десять лет назад, когда он сюда приехал. Кто мог из них знать, что увозил из Сибири Федор Иванович нечто большее, чем мягкую рухлядь. Он увозил свои научные труды, и средь них главнейший «Древняя пословица – Сибирь золотое дно. О настоящем и будущем великого края».
Еще более удивительно, что многое из того, что было сделано Соймоновым в Сибири, смогли оценить лишь в наше время. Федор Иванович научно разработал (первым в мире!) теорию экономически самостоятельного региона и, что еще более поразительно, удачно воплотил ее в жизнь! Таких регионов он Создал в сибири шесть, и в каждом были свои промыслы, заводы и даже стекольные ломоносовские фабрики. и это в середине века восемнадцатого!
Осень патриарха
В марте 1763 года бывший сибирский губернатор наконец-то прибыл в Первопрестольную. Бывшая в это время в Москве на коронации Екатерина II незамедлительно пригласила его к себе. Рассказав о своих делах, Соймонов поинтересовался, кто будет назначен на его место.
– Чичерин! Человек он добрый и честный, только дел тамошних не знает, потому как всю жизнь в гвардии служил, – отвечала императрица. – Не оставь ты Чичерина, подучи!
Будучи человеком обстоятельным, Федор Иванович взялся за учебу нового губернатора столь ревностно, что вскоре Чичерина стали звать при дворе не иначе как соймоновский сынок. В остальное время Соймонов разбирал дела сибирских заводчиков да ямщиков, инструктировал ясачных сборщиков. Фаворит Григорий Орлов, за плечи обнимая, Соймонова уговаривал:
– Давай, Иваныч, в чины сенатские!
– Стар я и здоровьем слаб, долго в заседаниях не высижу!
Но Орлов не отступал:
– С матушкой я уже посоветовался. Сенатство тебе облегчим. Заниматься будешь делами сибирскими, а сидеть – в Москве, в конторе особой. К тому ж и сына Мишку при тебе оставим. Соглашайся, Иваныч!
И Соймонов согласился. Сибирь уже держала его навсегда! Не всем новое назначение пришлось по вкусу. Чиновники, делами сибирскими ведавшие, приуныли.
– Послал Господь на нашу голову напасть! Все прознаёт аспид, не обманешь!
Дел у Соймонова и вправду хватало. Вместе с Михайлой Ломоносовым он составлял прожекты Северного морского пути, правил каспийские карты, много писал. Весной 1766 года Федор Иванович тяжело заболел.
– Одряхлел я уже совсем, и болезни множатся! – жаловался он доктору Моуту.
Указ о вечном увольнении Екатерина II подписала без проволочек. В апреле пожалованный в тайные советники Соймонов был уволен.
И снова деревня, густые дубравы, прозрачные речки – край детства и старости. Ковыляя на костылях (отказали ноги), Федор Иванович каждое утро взбирался на косогор подле усадьбы. Оттуда открывался вид на поля окрестные. Старик жадно ловил порывы ветра, смотрел, как проносятся над головой облака. Все у него было уже в прошлом. Теряя остатки зрения, дрожащей рукой Соймонов писал о самом дорогом – о Петре. Между строк он рисовал корабли с парусами, полными ветра. Все для него было уже в прошлом…
11 июля 1780 года старого моряка не стало. В последний путь провожали Федора Ивановича дочери Лиза да Мария. Погребли его на кладбище, что при Высоцком монастыре близ Серпухова. Было тогда Соймонову 88 лет, и знала его вся Россия.
Из рода Сенявиных…
Вице-президент Адмиралтейств-коллегии Мордвинов большими шагами вошел в совещательную залу, бросил в кресло шляпу и трость:
– Господа! В связи с началом войны турецкой велено государыней возродить флотилию для действия на море Азовском, а после завоевания оного – и на море Черном! Ура!
– Виват! Виват! Виват! – троекратно прокричали ему в ответ российские адмиралы.
Новое назначение
Речь Мордвинова вызвала среди членов коллегии сильное оживление. Когда шум стих, начался разговор по существу. Прикинули сроки приготовления флотилии, определили примерные штаты на первое время, посмотрели, во что это предприятие для казны обойдется.
Затем перешли к вопросу многотрудному и щепетильному: кому доверить пост командующего. Судили и так, и этак. Будущий флагман азовский должен был отвечать требованиям многим: иметь опыт плаваний морских и чин соответствующий, чтобы старшинство в чинах не нарушить, разбираться в делах бумажных и кораблестроительных (ведь флотилию только еще предстояло создавать!). Наконец, адмиралы остановили выбор на двух кандидатах: начальнике кронштадтском вице-адмирале Григории Спиридове и начальнике эскадренном контр-адмирале Алексее Сенявине.
Однако насчет Спиридова имелись соображения другие. Вице-адмиралу предстояло возглавить эскадру средиземноморскую, проложить дорогу к Дарданеллам, чтобы оттуда подпалить Оттоманскую Порту. И члены коллегии остановились на втором кандидате.
За Сенявина голосовали единогласно. Лишь старый адмирал Льюис, склонившись к уху сидевшего рядом гидрографа Нагаева, прошипел ядовито:
– Двинули-таки кверху ентого молокососа, а за какие, спрашивается, заслуги?
Но Нагаев не поддержал, отмахнулся:
– Будет тебе! Как порешили, так и порешили.
Алексей Сенявин, сухощавый и подтянутый, встал с кресла. Контр-адмирал без лишних слов заявил, что костьми ляжет, а через три года выйдет с новостроенным флотом в море Азовское, а там и далее. Слыша такие речи, покачал напудренными буклями отставной адмирал Милославский, бурча недоверчиво:
– Вот ведь как нынче такие дела решаются. Раньше бы уж точно с полгода заседали, а тут раз – и флот строить в полчаса. Да возможно ли такое?
В конце концов было решено следующее:
«1. Употребить оной коллегии всевозможное старание примыслить род вооруженных военных судов… 2. К рассуждению и сочинению в силу сего указа призвать вице-адмирала Спиридова и контр-адмирала Сенявина, ибо первый в нужных местах сам был, а второму действовать…»
Род Сенявиных на Российском флоте известен давно. Родоначальник его – Наум Сенявин – одержал победу в Эландском сражении 1719 года и числился в лучших капитанах у Петра. Обращаясь к нему, государь любил приговаривать: «Дерзай, чадо!»
Пришло время, и ступил на корабельную палубу сын – Алексей Наумович. За пятьдесят два года, отпущенных жизнью, многое довелось повидать и испытать младшему Сенявину. Еще в мичманском чине совершает он свое дальнее плавание из Архангельска в Кронштадт. В турецкую войну 1735–1739 годов состоит адъютантом при отце на Днепровской флотилии; через три года снова воюет, на этот раз со шведами. В войну Семилетнюю, уже в чине капитана 2-го ранга, успешно командует кораблем «Александр Невский». Выказывает отменную храбрость при штурме прусской крепости Кольберг и, несмотря на сильную контузию, не покидает шканцев. В победной реляции его подвиг отмечен особо: «…Прошел под жесточайшим огнем противника вдоль крепостных укреплений, подавляя метким огнем своих пушек одну прусскую батарею за другой».
Вследствие контузии Сенявин вынужден на несколько лет покинуть капитанский мостик. Еще не закончив лечение, он вновь возвращается на службу, сперва генерал-казначеем, а затем и эскадренным начальником.
И вот теперь новое назначение, да какое! Велик груз ответственности, велик спрос, но велика и честь быть первым флагманом зарождающегося южного флота России!
Пред отъездом на юг Сенявина приняла императрица Екатерина II.
– Ваша и Средиземного моря экспедиция есть детища мои, под сердцем лежащие, исход их благополучный вижу я во снах своих! – говорила она контр-адмиралу. – Таганрог и Азов, эти два драгоценных камня, должны получить достойную оправу – вашу флотилию, адмирал. Разумеете ли вы это?
– Разумею, государыня, только тесно мне будет средь берегов азовских!
– Придет время, – улыбнулась Екатерина, – и увидит российский флаг не только море Азовское, но Понт Эвксинский с Боспором! Я ж, как и все россияне, буду ждать от вас подвигов на морях южных! Ведь на нас вся Европа смотрит. Вот что вчера я из Франции получила от одного из своих друзей.
Екатерина неторопливо подошла к стоявшей на низком столике шкатулке и, открыв ее, достала письмо. Щуря близоруко глаза, зачитала по-французски: «Дай Бог, чтобы ваше величество успели завести на Черном море сильный флот. Вы, конечно, не удовольствуетесь продолжением оборонительной войны, и я весьма уверен, что Мустафа будет побит на суше и на море».
– Это пишет наш друг Вольтер, – проговорила она, положив письмо обратно в шкатулку, – мы все будем молиться за ваш успех!
– Не пощажу живота своего! – склонил голову Сенявин и, печатая шаг, покинул залу.
Глава российской Адмиралтейств-коллегии граф Иван Чернышев напутствовал командующего Азовской флотилией с теплотой душевной:
– Бога ради, постарайся быть достойным имени сына Наума Акимовича. Дерзай, чадо!
Через несколько часов перекладной возок уже трясся по ухабам российских дорог. За оконцем метелило вовсю. Продышав на замерзшем стекле глазок, смотрел адмирал на стоящие под снегом леса.
– Ну-ка, Микола, – толкнул он в бок храпевшего денщика, – раскинь умом, что для предохранения обшивки корабельной от древоточцев надежней будет: шерсть со стеклом толченым вперемешку или мазь смоляная с порохом в пропорциях известных?
Сонный Микола нехотя высунул из-под душного тулупа голову.
– Не, пороху не надоть, от ентой гадости завсегда одна беда!
Так и ехали: за Москвой – Калуга, за Калугой – Воронеж. Воронежский губернатор Маслов настойчиво отговаривал Сенявина от дальнейшей поездки в одиночку, ссылаясь на шайки бродящих по степи татар. Но контр-адмирал был в своих намерениях тверд:
– Мне флот строить надобно, а не ждать, пока война кончится!
Пара заряженных пистолетов, резвые кони да российская удаль – что еще надобно? Вперед!
На татар все же напоролись, но смогли отбиться и от погони оторвались. Через несколько дней Сенявин был уже в Таганроге. Спрыгнув с возка на черный весенний лед, скинул с плеч шубу, лом в руки – и за дело. Пока местные начальники сбегались, он уже с дюжину лунок прорубил. Тщательные промеры гавани подтвердили предварительные данные: корабли базироваться на Таганрог могут, хотя и с трудом.
Но настоящая работа еще только начиналась. Сенявин трудился днем и ночью, ел в седле, спал где придется. Заготавливал лес для будущих фрегатов, создавал гавани, выбивал пополнения экипажам кораблей, обговаривал с купцами условия поставки пушек… Работая как каторжный, требовал того же контр-адмирал и от других. Нелегко жилось мастеровому люду на южных верфях. Болезни и смерти были делом столь обыденным, что на них и внимания-то не обращали. Помер так помер, нового работника искать надобно, да поскорее: работа стоит!
Результаты адова труда дали плоды намного скорее, чем того ожидали в Санкт-Петербурге. Уже 1 марта 1770 года был спущен на воду первый корабль новой конструкции. Через две недели второй, затем еще и еще. Эти суда имели весьма сильную артиллерию и малую осадку, что делало их незаменимыми для боевых действий на мелководном Азовском море. Имена им давали со значением – в память побед, одержанных русским флотом в Средиземноморье: «Модон», «Корон», «Морея»…
К концу апреля на донских волнах качалось уже десять способных к плаванию кораблей. Готовя их к выходу в море, Сенявин в разговоре со своим главным помощником капитаном 1-го ранга Сухотиным сетовал на мелкость Таганрогской гавани:
– Вот ты, Яша, как гидрограф наш наипервейший, скажи мне: можно ли оную гавань достаточно углубить? А то будут наши новострои не стоять, как порядочным кораблям положено, а карасями в грязи валяться!
– Всю гавань углубить сил не хватит, – отвечал всегда невозмутимый Сухотин, – надо фарватер рыть!
– Вот ты этим и займись, а я отправлюсь глядеть крепость и порт Азовский!
Но выехать в Азов Сенявину не удалось – свалила лихорадка, пошла горлом кровь. Отправляя в Санкт-Петербург адъютанта Апраксина с отчетами о проделанной работе, командующий наставлял его:
– О сей болезни жене моей, Анне Никитичне, не сказывай, а ежели она от кого о том сможет проведать, то прими на себя труд уверить ее, что я здоров.
Выходя, адъютант столкнулся в дверях с армейским офицером. То был курьер от командующего Второй армией. Генерал Румянцев ставил перед флотилией первые боевые задачи: «Операции вашей флотилии весьма бы споспешествовали военным действиям нашим, если вы пройдете со своими судами в Черное море и отрежете всю помощь крепостям неприятельским, что лежат при берегах морских в Крыме».
– Пиши ответ! – тут же велел курьеру Сенявин. – Отходя от Таганрога при остовых ветрах, можно прийти до крепости Еникале в трое суток, ежели надо будет идти далее, то при тех же ветрах до Константинополя ходу нам дней на семь…
Контр-адмирал прикрыл глаза. За морем Азовским виделись ему уже просторы черноморские.
На море Азовском
Азовское море… Казалось бы, кому до него дело, кроме Петербурга и Стамбула! Но нет, «союзники» России проявили к экспедиции Сенявина самый живой интерес. Государственный канцлер Австрии Кауниц выговаривал турецкому послу в Вене:
– С потерею берегов Черного моря в Европе вы потеряете и отдадите России выгоду драгоценную – обладание устьями значительных рек, по которым приходят из отдаленных краев материалы для постройки их южного флота!
В тот же день посол оповестил султана: Австрия негласно всячески готова поддержать турок в борьбе за Крым и Азов. Мустафа III велел весь остаток своего флота, потерпевшего сокрушительное поражение в июне 1770 года в Чесменской бухте, отправить в Азовское море, дабы испепелить и уничтожить немногие суда дерзких московитов.
Наступало время испытаний для молодой Азовской флотилии, время первых морских сражений, время тревог и побед!
К весне 1771 года обстановка на сухопутном фронте уже окончательно изменилась в пользу русской армии. Потерпев ряд сокрушительных поражений от армии генерала Румянцева, турки перешли к обороне. А в июне 1771 года, взяв Перекоп, в Крым вступила армия Василия Долгорукова. Теперь Азовской флотилии предстояло оказывать помощь русским войскам в овладении Еникале – мощной крепости, контролирующей вход в Керченский пролив.
Алексей Сенявин поднял свой флаг на корабле «Хотин» 20 апреля. Собрав на шканцах команду, он объявил:
– Покажем желаемые успехи да дадим почувствовать сей стихии силу и действие премудрой нашей монархини! Сделаем скоро известным наш флаг в здешних водах!
Матросы отвечали дружным «ура!». Офицеры салютовали шпагами.
Курс флотилии контр-адмирал проложил к Керченскому проливу, где, по данным лазутчиков, находилась сильная турецкая эскадра. Шли двумя отрядами. Первый отряд, состоящий из кораблей, вел капитан Сухотин, второй, из мелких судов да казачьих лодок, – капитан Скрыплев. Сам командующий – на «Хотине» под белым брейд-вымпелом.
Осторожно, делая промеры глубин, вошли в пролив. Штормило. Вскоре обнаружили и турок. Неприятель держался под берегом. Русские корабли, едва наполнив свои паруса, немедленно устремились вперед. Не приняв вызова, турецкие суда на парусах и на веслах старались оторваться от нежданного противника. Внезапный шквал из дождя и тумана накрыл противоборствующие стороны. Туркам это было на руку.
Едва погода улучшилась, русская флотилия возобновила атаку. Турки, не сделав и выстрела, пустились в бегство, преследуемые кораблями Сенявина. Погоня продолжалась целые сутки, пока турецкие суда не нашли себе прибежище под стенами Еникальской крепости. Так турецкий флот был изгнан из Азовского моря, изгнан навсегда!
В своем донесении в столицу Сенявин писал: «Выгнанных из Азовского моря судов больших и малых, как то шебек и полугалер, видно было 14, а теперь в заливе Керченском до 30; по сей час я могу уверить… что милостию Божиею на Азовском море владычествует флаг всероссийский императрицы, с чем и имею честь… поздравить».
Заслуги Сенявина без внимания императрицы не остались. За успешное и скорое строительство флотилии он был пожалован орденом Святой Анны, а за бескровную победу при Еникале получил орден Святого Александра Невского, второй по значению в империи!
Сам же флагман Азовской флотилии столь щедрые награды расценивал как аванс, а оттого трудился не покладая рук. На Хоперских верфях заложил Сенявин сразу два 32-пушечных фрегата для будущих действий на море Черном. С названиями не мудрствовал: первый из фрегатов назвал «Первым», второй же – «Вторым». Изыскивал адмирал и способы борьбы с червями-древоточцами, что в южных водах изъедают корабельную обшивку. Самолично травил их всяческими отравами и в банках стеклянных отсылал в Адмиралтейств-коллегию для обозрения.
А в конце июля 1771 года под ударами русских войск пали Еникале и Керчь. Отныне путь в Черное море был для русских кораблей свободен!
– Теперь нам надобны настоящие линейные корабли! – сетовал Сенявин. – Без оных с флотом турецким совладать нам трудно будет!