Мертвый остров
– Глянь, деревенщина! Это остров Перим.
Лыков всмотрелся: унылый клочок суши. Такой же безрадостный, как все вокруг.
– И чего я должен на него пялиться?
– Перим – стратегический остров, он запирает вход и выход из пролива. Англичане очень любят захватывать такие места. Гибралтар, Сингапур, Кейптаун, Мальвинские Фолклендские острова… А тут почему-то проглядели. И вот несколько лет назад в Аден зашел французский крейсер. Делая визит губернатору, их адмирал упомянул мельком, что идет поднимать на Периме французский флаг. Англичанин идею одобрил и пригласил всех офицеров корабля вечером к себе на банкет. Галлы охотно угостились на счет королевы. А когда на другой день прибыли к острову, там уже развевался Юнион Джек! Оказалось, пока ребята пили, губернатор снарядил ночью к Периму паровой катер. Вот как надо прибирать бесхозные вещи!
Наконец «Петербург» бросил якорь ввиду Адена. Бухта у подножья уродливой скалы была мелководная, и до суши приходилось добираться на лодках. Такие лодки с аборигенами на веслах тут же облепили пароход. Таубе через борт быстро сговорился с хозяином посудины. Трое русских уселись, и лодка поплыла к берегу. Вдруг на середине пути гребцы подняли весла, а старший стал что-то требовать от барона. Тот резко ответил, завязалась перебранка. Арабов было шестеро, все плечистые ребята с разбойничьими рожами. Посудина стояла на полпути между кораблем и берегом и не трогалась с места.
– Витя, что случилось?
– Этот шильник, отплыв, решил повысить цену! Старый поганый трюк. Сейчас он получит тростью по башке!
– Побереги трость! Я сам разберусь.
Лыков взял старшего за бороду и молча выкинул за борт. Остальные пятеро закричали и полезли драться. Лучше бы они этого не делали… Алексей безжалостно отлупил всех. Потом оставил в лодке двоих, чтобы гребли, а прочих отправил купаться.
Аден оказался паршивым городишком, выжженным, грязным и расхристанным. Торговцы и верблюды, верблюды и торговцы…
– Вить, а где же англичане? Это вроде бы их протекторат? А цивилизующего влияния что-то не видать.
– Эх, Лыков. Подожди до Индии, там насмотришься. В Адене британцев интересует только порт. В другие дела они не суются, потому городом правят местные вожди.
– Местные? М-да… А… нам не начистят холку, что мы тутошних ребят побили?
– Струхнул?
– Есть немного. Вдруг это тоже были чьи-то вожди? Хотя сами виноваты, что некрасиво поступили.
– Не бойся. Здесь белому человеку и не такое простят. Когда поплывем обратно, сядем в ту же лодку. Увидишь – «вожди» будут как шелковые!
Барон не ошибся. Алексей накупил дешевого сомнительного серебра, и они вернулись на пароход. Гребцы были услужливы и раболепны.
В Адене с «Петербурга» свезли на берег два мешка писем. Арестантам еще в Красном море раздали бумагу и карандаши. Бисиркин подтвердил рассказ мичмана Бирингтона, что пишут в трюме обычно всякую дрянь. Опытные обратники[23] подзуживают новичков сочинять небылицы для оставшейся в деревне семьи. Что жизнь на Сахалине слаще сахара, не хватает только жены с детишками. Доверчивые бабы, получив такое письмо, прибудут на остров осенним сплавом – к закрытию навигации. И уже там узнают всю правду. Что довольствие на них не предусмотрено, а муж выучился в тюрьме играть в карты… Это повторяется из года в год, и ничего поделать тут нельзя.
Лыков и Таубе сдали мичману Бирингтону свои письма. Штабс-капитан Бисиркин, смущаясь, тоже присоединил конверт.
– В Петергоф. Там, при госпитале, есть одна… Пусть!
«Петербург» взял курс на Индостан. Берега теперь не было видно, и Лыков начал потихоньку паниковать. Выяснилось, что он не моряк! Близость суши была необходима сыщику, поскольку успокаивала. А тут… Правда, им часто попадались другие пароходы. Ночью гудок кричал, не переставая. Движение между Западом и Востоком оказалось весьма оживленным. Однажды утром под бортом плавучей тюрьмы прошла парусно-весельная лодка. Гребцы на ней были закованы в цепи – совсем как у них в трюме! Алексею почудилось, что он попал в восточную сказку. Но люди, гребущие из последних сил, были настоящими рабами – здесь, сейчас, в конце девятнадцатого века… Один, весь седой, с жилистым обнаженным торсом, долго смотрел на зеваку с парохода. Словно хотел что-то сказать…
Плавание уже приелось, у пассажиров выработались привычки. Лыков впервые в жизни выучился спать после обеда. А что еще делать? Роман Гончарова быстро подходил к концу. На судне была библиотека, главным образом из «толстых» журналов. Сыщик берег ее на тот случай, когда путешествие окончательно надоест. Да и не больно какой он был книгочей…
Барон Таубе не скучал. Он все время что-то писал, сосредоточенно думал, разбирал специальную военную литературу на четырех языках. И дважды в день занимался необычными физическими упражнениями. Делал он это в каюте с закрытыми шторами, чтобы не пугать людей. Лыков, сам любитель подраться, сначала наблюдал за товарищем. Потом стал задавать вопросы. Виктор объяснил, что много лет изучает системы борьбы различных народов. И показал некоторые навыки, да так, что едва не поломал судовую мебель. Алексей считал себя опытным бойцом. Он изучал английский бокс, занимался греко-римской борьбой, но более всего ценил артикулы русского кулачного боя. Виктор разнес «опытного бойца» в пух и прах. Лыков оказался не готов: противник применял захваты ног и даже пинался! Такое бывало с сыщиком в настоящих схватках, но драться ногами тоже надо уметь. Барон дал урок французского бокса, выросшего из савата; показал и каном – фехтование на тростях. Далее пошли армянская национальная борьба кох и татарская – гюлеш. Но выше всего подполковник ставил приемы грузинской борьбы чидоаба, самой сложной и разнообразной. Алексей на Кавказе видел две-три дружеские схватки между любителями и не впечатлился. Но арсенал древнего единоборства оказался обширным: подножки, захваты, болевые приемы, удары руками и ногами. Сейчас барон изучал японскую систему юютсу, или, иначе, жиу-житсу, и тоже очень ее хвалил. В итоге после сиесты он тумаками поднимал приятеля с дивана и заставлял принимать боевую стойку.
– Вставай, лежебока! – кричал Виктор. – Совсем кабаном сделаешься. Придется тебя на Сахалине лебедкой выгружать. Что я Варваре Александровне скажу?
– Скажешь: недоглядел, – отмахивался Лыков, но очень быстро его сбрасывали с дивана на пол. Полчаса приятели «растрясали жиры». Алексей время от времени пробовал угостить соперника хорошим лещом, но ни разу не попал. Уморившись, они шли в буфет пить холодное пиво. Потом гуляли по палубе с Бисиркиным. А на стоянках втроем шлялись по диковинным заморским городам. Оказалось, что барон был везде, да не по одному разу. Он давал своим спутникам пояснения, выступал переводчиком, менял рубли на фунты… Штабс-капитан и надворный советник смотрели на все раскрыв рты. Они сначала накупили «на память» всякой ненужной дребедени. Потом Бисиркин опомнился и перестал бросаться деньгами, а Лыков продолжал. Кораллы и большие раковины, персидский ковер, серебряные чаши, чучело крокодильчика и даже зачем-то кальян загромоздили каюту. Наконец барон отобрал у друга бумажник и расплачивался из него сам. Скупка барахла прекратилась.
Алексей постоянно помнил, что внизу, в трюме, плывет Буффаленок. Но все на «Петербурге» было устроено так, чтобы привилегированные пассажиры не пересекались с арестантами. Последние гуляли лишь по трюмной палубе со стороны кормы. Караул не пускал туда чистую публику. Лыков ходил кругами и выяснил, что через вентиляционные трубы доносятся разговоры каторжных. Много часов он болтался возле них, надеясь услышать голос Федора. Но ни разу это ему не удалось. Между тем судовой доктор рассказал, что среди каторжных очень распространилась тропическая сыпь. А еще заплесневели судовые галеты, и трюмным жителям не хватает хлеба…
По выходе из Адена лейтенант Степура-Сердюков распорядился на полдня запереть провинившегося арестанта в «маяк». Это был своего рода чулан из меди, в котором помещался бортовой сигнальный огонь. Внутри него едва мог стоять человек. На жаре медь раскалилась, и наказание стало пыткой… Лыков и Таубе попробовали заступиться за несчастного, но старший помощник велел им не соваться не в свое дело. Губернский секретарь Фомин поддержал лейтенанта:
– Эх, господа командированные… С этими канальями иначе-то и нельзя! Анафемское семя – только плеть понимают! Ну ничего. Поживете меж нас месяц-другой и тоже научитесь.
Лейтенант, конечно, был прав. Когда на борту сотни убийц, грабителей и насильников, строгость необходима. Иначе будет хуже… Но все равно, сидя в тени, в лонгшезе, под свежим ветерком, Лыков ощущал себя очень неуютно. Выручила госпожа Фролова. Почтенная матрона о чем-то пошепталась со Степурой, и несчастного вернули из «маяка» в трюм. Видимо, добрая женщина умела убеждать людей такого сорта…
На стоянках и со встречных пароходов «Петербург» забирал телеграммы новостных агентств. За ужином их зачитывали пассажирам. Корреспонденты много писали о Всемирной выставке в Париже, о необыкновенной башне инженера Эйфеля. Таубе в каюте анализировал другие новости.
– Смотри, Лешка! Сообщают, что в Берлине идут секретные переговоры между Германией, Британией и Америкой. Делят Соломоновы острова. Лезет, лезет Василий Федорович[24] в Океанию! Вовремя мы ему Буффаленка подсовываем.
На шестые сутки после выхода из Адена «Петербург» бросил якорь на рейде Коломбо. Капитан объявил, что стоянка будет долгой. Требовалось не только бункероваться углем и водой, но и перебрать один из цилиндров судовой машины. Обрадованный Бирингтон сразу же сбежал с корабля на слоновью охоту. Звал и офицеров с Лыковым, но те отказались. Алексей устал от океана. Он уговорил своих попутчиков съехать на берег и поселиться в гостинице. Как ему там сделалось хорошо! Таубе и Бисиркин согласились с тем условием, что богач Лыков оплачивает их проживание. Утром троица отправилась за покупками, и быстро выяснилось, во что они вляпались.
Толпа негоциантов ожидала туристов прямо на выходе. Сразу же стали предлагать всякую дрянь; русские отмахивались. По единственной дороге так и шли гурьбой, пополняясь в пути новыми членами. На рыночную площадь пришло уже полтораста человек! Там обнаружилась длинная анфилада лавок, в каждой из которых торговали драгоценными камнями. Путешественники стали заходить в них, и всюду происходило одно и то же. Хозяин высыпал на блюдце горсть рубинов, изумрудов и сапфиров, а рядом клал пачку засаленных фотографий. Таубе объяснил другу, что это «знатные покупатели» – английские губернаторы, лорды или члены Палаты общин, будто бы сделавшие в этой лавке приобретения. У всех торговцев в «знатных покупателях» значились одни и те же рожи… Цену сразу задирали неимоверную и вообще вели себя как мошенники, пытались надуть где только можно. Лыкову это быстро надоело, захотелось обратно на корабль. Подальше от цейлонских пройдох! Но еще больше хотелось порадовать Вареньку. Выручил тот же барон. Пошептавшись с Алексеем, он увел всю ораву канючащих торговцев за собой. Элегантный и представительный, Таубе построил мошенников в колонну, возглавил ее и двинулся в обход по анфиладе. В тишине опустевшей лавки Алексей вынул горсть золота. Глаза хозяина вспыхнули адским огнем. По-французски сыщик заявил, что уменьшает цену за товар в десять раз. И тогда возьмет его. Цейлонец покосился на дверь, прижал палец к губам – и согласился. Надворный советник купил три рубина и три изумруда, для двух наборов из серег и перстня. Крупные камни даже без огранки смотрелись дивно. Отдав четыреста рублей, Лыков вышел на улицу. Впереди, как предводитель народного бунта, важно шествовал барон Таубе. Рядом семенил несуразный Бисиркин. Далее, расширяясь к концу, брела целая колонна торговых людей. Эпическая картина! Виктор вел свору с видом человека, который вот-вот купит весь остров с потрохами. Осталось только примериться… Налюбовавшись, сыщик сунул два пальца в рот и свистнул. Колонна разом остановилась и обернулась, как один человек.
– Айда на корабль!
Разочарованные негоцианты хором заверещали, и под этот вой русские, чуть не бегом, вернулись на «Петербург». Сходить на берег уже никому не хотелось. Даже багаж, брошенный в гостинице, забрали матросы. Три дня Лыков гулял по палубе, не рискуя больше посещать Изумрудный остров. А торговцы дежурили у пирса в больших силах.
На палубе было скучно, зато безопасно. Мягкие горы, заросшие тропическими джунглями, ласкали взор. Из леса доносились крики диких животных. Тут и там из-за пальм высовывались орудия британских береговых батарей. Под бортом парохода плавали мальчишки, ныряя за брошенными сверху монетками. Иногда невдалеке от них появлялся акулий плавник. Вечером на второй день одному из маленьких ныряльщиков акула откусила ногу… Госпожа Фомина тут же организовала среди пассажиров сбор пособия несчастному. Утром мальчишки, как ни в чем не бывало опять плавали под бортом.
Лейтенант Степура-Сердюков предложил путешественникам навестить знаменитого Ораби-пашу. Этот храбрый человек возглавил в 1882 году Египет после бегства из страны хедифа. Воевал с англичанами, был разбит, взят в плен и приговорен к смертной казни. Казнь заменили пожизненной ссылкой на Цейлон. Оказалось, к мятежному генералу свободно допускают всех желающих. Но Сергей Иванович, обычно идущий на поводу у попутчиков, вдруг заявил:
– Вот еще! Я на Сахалине насмотрюсь на арестантов всласть!
Таубе с Лыковым рассмеялись и тоже не пошли навещать Ораби-пашу.
Бисиркин купил для нужд своей роты целый тюк чая. Сыщик и разведчик вняли примеру и также запаслись этим важным для русского человека продуктом.
Наконец машину перебрали, а с охоты вернулся Бирингтон. Мичман привез шкуру бенгальского тигра. Он утверждал, что собственноручно застрелил зверя. Недоверчивый Таубе обследовал трофей и обнаружил в нем сразу три дыры, причем разного калибра. Бирингтон, не смущаясь, заявил: стреляли все, но именно его пуля оказалась смертельной. Тогда барон потер шкуру, и из нее полезли волосы.
– Да она прошлогодняя! Мичман, как так? Вам что, свежую не смогли продать?
Бедняга убежал с трофеем в каюту и до вечера не показывался…
Первого мая «Петербург» покинул Коломбо и в Преполовение заякорился напротив Калькутты. Здесь, перегрузивши мануфактуру на два баркаса, сошли торговцы во главе с «Мирзой Мехди» – подъесаулом Ливкиным. Взамен на борт поднялись два голландца – торговцы оловом.
Начало восьмидневного Преполовения отметили крестным ходом по палубе от кормы к носу. Судовой священник отец Фома провел освящение воды, в том числе окропил и Индийский океан… Теперь у плавучей тюрьмы остались только две зарубежные стоянки: Сингапур и Нагасаки.
Возобновилось скучное плавание. Пекло достигло предела, термометр показывал сорок градусов по Цельзию. Очень угнетала духота: зимние муссоны прекратились, а летние еще не начались. Каторжные партиями поднимались на трюмную палубу для мытья и стирки. Когда туда выводили женщин, сбегались все свободные от вахты матросы. В шесть часов пополудни быстро темнело, и делалось прохладнее. Привилегированные пассажиры выбирались из своих душных нор на прогулку. Есть не было сил даже у арестантов, и нетронутые порции с руганью выбрасывались за борт. Каким-то чудесным образом в трюм попала водка. (Хотя чего тут чудесного? Ясно, что буфетчики наживались.) Пожилой каторжный, сосланный за убийство, обпился ею. Сердце на жаре не выдержало. Бедолагу зашили в парусину и бросили в море напротив Андамандских островов.
Наконец, измученные зноем, пришли в Сингапур. На этот раз забарахлил второй цилиндр машины, да и трюмная команда нуждалась в отдыхе. Судовой доктор сообщил, что из арестантов все здоровы, а вот кочегары и караул поставили лазарету семь человек… В итоге простояли у причальной стенки неделю. Из телеграмм Лыков узнал о смерти 7 мая графа Дмитрия Андреевича Толстого. Министерством внутренних дел с 23 апреля управлял Иван Николаевич Дурново. Это был свой человек в МВД: с восемьдесят второго по восемьдесят шестой год он служил товарищем министра и тащил все текущие дела. Граф занимался лишь представительством да разработкой положения о земских начальниках (поскольку этим интересовался государь). Затем Иван Николаевич ушел начальствовать над учреждениями императрицы Марии, а текучку взял на себя Плеве. И вот «большой» Дурново вернулся. Человек порядочный и добрый, хотя и несколько поверхностный, он должен быстро войти в дела. Тяжелую телегу продолжит тащить трудолюбивый и даровитый Плеве. Для «маленького» Дурново и Лыкова это хорошая новость: потрясений в министерстве не будет.
Сингапур – единственный порт, где «Петербург» смог пришвартоваться прямо к причалу. Таубе, больше Лыкова посвященный во внешнюю политику, сказал:
– Вот он, «азиатский Гибралтар»! И здесь британцы захватили «бутылочное горлышко». И здесь они ведут себя как капризный швейцар: могут впустить, а могут и послать подальше.
Друзья стояли на шкафуте верхней палубы и глядели на город. Подполковник был раздражен.
– Базируясь тут, англичане контролируют и Малаккский, и Зондский проливы. Как турки закупорили наш Черноморский флот, так эти ребята могут отсечь нашу Тихоокеанскую эскадру. Мировой океан для королевы Виктории – лишь домашний огород. Угольные станции почти все английские. Случись что, где нам взять уголь?
– У французов. Они вроде бы набиваются нам в союзники?
– Да. Но против британцев галлы слабоваты. И «бутылочные горлышки» все у Виктории. Вот хоть бы это. Ты представляешь значение города, что перед тобой? Складочное место, главная перевалочная база между Азией и Европой. Почти двести тысяч населения. Восемьдесят процентов мировой добычи олова и каучука проходят через Сингапур. Британцам показалось мало города, и они хапнули весь остров. Потом им стало мало и острова! Состряпали целую новую колонию Стрейтс-Сеттльментс, Проливные поселения. И распространили ее вдоль этого самого пролива. Купили у султанов за гривенник острова Пинанг и Лабуан, а еще город Малакка со всей прилегающей территорией. Теперь их отсюда мышьяком не выведешь…
Сплоченная троица отправилась смотреть город. Он находится всего в одном градусе севернее экватора, поэтому все надели пробковые шлемы с назатыльниками (их выдавали на корабле). Роль экипажей в Сингапуре почему-то выполняют тяжелые «линейки», запряженные шестеркой волов. Ездить на них неудобно, скотина еле тащится. Город делится на европейскую и китайскую части. Китайский квартал неприятно поразил Алексея. Каждый второй дом в нем – опиумная курильня. Даже в воздухе постоянно ощущался сладковатый запах этой отравы. Картина безграничного разврата в грязи и мерзости… Голые восьмилетние девочки, совсем еще дети, сидели на коленях у прокаженных и предлагали себя всем желающим. Прямо посреди улицы лежали обкурившиеся, потерявшие человеческое достоинство люди – целые семьи, включая женщин и младенцев. Все продавалось за тестообразный комочек коричневого цвета…
В двухстах саженях от этого ужаса расположился английский сеттльмент. Всюду виднелись стриженые лужайки и корты для лаун-тенниса. На каждом углу стоял полицейский-сикх в красном тюрбане. Благопристойные дамы и господа во всем белом пили под зонтиками прохладительные напитки. Особняком сидели германские коммивояжеры. Шумные и чванливые, они налегали на пиво. Попадались французы и голландцы. Последние приезжали из соседней Голландской Индии[25] и интересовались только оловом.
Таубе купил ящик «манил», Лыков тоже запасся – потчевать гостей. Бисиркин, как всегда, экономил и ничего не приобретал. Простояв в «азиатском Гибралтаре» три дня, арестантский пароход направился к берегам Японии. В проливе Баши, на траверзе Формозы, он впервые за все плавание угодил в настоящий шторм. Бортовая качка сменилась килевой, и пассажиры поголовно слегли. Бисиркин, весь зеленый, не отходил от помойного ведра. Таубе с Лыковым гуляли по палубе вдвоем. Бывалому подполковнику все было нипочем. Алексей, к своему удивлению, тоже оказался не подвержен морской болезни. Но ему не хотелось думать, что сейчас творится в трюме… Когда шторм прекратился, в море захоронили еще троих арестантов.
Наконец 18 мая, на тридцать шестой день пути, с «Петербурга» увидели Нагасаки. Было Вознесенье Господне, большой праздник. Капитан маневрировал почти сутки, чтобы войти в бухту в будний день. Лейтенант Степура объяснил пассажирам:
– Нужно немного обождать. Нехорошо в праздник причаливать.
– Это отчего же? – поинтересовались православные.
– Да там, как бросишь якорь, сразу подплывают фунэ, а в них – юдзё.
– Что такое фунэ? – спросила дочка Фомина.
– Это японские лодки.
– А юдзё?
– Вот это слово вам, барышня, знать еще рано! – отрезал лейтенант. Девица покраснела и бегом удалилась в каюту.
Праздник отметили, а на другое утро пароход проник в бухту. Горловина ее была всего в двести саженей, но за ней открылась большая красивая акватория. Два длинных мыса широкой дугой охватывали значительное пространство. Бухта длинным рукавом вытянулась с запада на восток. Цепь невысоких гор поросла лесом, из которого живописно выглядывали крыши домов и храмов. В центре, под самой высокой горой, расположился город. В обе стороны от него расходились поселки. Бросался в глаза искусственный остров Дэдзима, старая голландская фактория. Помимо главной бухты обнаружилось еще несколько небольших заливчиков, забитых рыбацкими кунгасами и легкими сампанами. Слева возвышался сухой док, возле него дымил какой-то завод. В акваторию набилось полсотни кораблей всех типов. Они стояли на якорных банках, между ними и берегом сновали взад-вперед юркие баркасы. Вид в целом был красивый и даже величественный.
Едва «Петербург» бросил якорь, к нему со всех сторон ринулись сампаны. Они сгрудились с обоих бортов, и по веревочным лестницам на палубу шустро полезли японцы и японки. Скоро стол в каюте Лыкова и Таубе оказался завален экзотическими предметами. Тут были складные вееры, лаковые шкатулки, старинные монеты с дырками, фарфоровые вазы и детали самурайского доспеха. Все стоило очень дорого и выглядело ярко, но аляповато. Алексей позвал на подмогу опытного Бирингтона. Мичман выгнал всех торговцев, кроме двоих, сбил в несколько раз цену, и сыщик стал обладателем полудюжины сувениров.
Уняв зуд приобретательства, друзья отправились в город. Надо было встретиться с консулом и с его помощью попробовать взять след. Переверзев, бывший повар ермолаевского трактира, беглый каторжник. Служил здесь в русском ресторане и погиб в прошлом году. Могут быть зацепки!
Выйдя на палубу, Алексей замер в изумлении. Корма «Петербурга» была, словно строительными лесами, покрыта бамбуковыми шестами. Последние соединялись между собой веревками. На этих веревках, как обезьяны на ветках, стояли десятки японцев и передавали друг другу маленькие корзинки с углем. Баркасы с топливом качались у бортов. С улыбками, смехом и непрерывными разговорами грузчики переваливали уголь в бункеры парохода. Все делалось быстро и слаженно. Степура-Сердюков переходил от борта к борту и наблюдал за погрузкой.
– Вот молодцы! – сказал он путешественникам. – Две тысячи тонн за восемь часов! Ей-ей! И все это за один шиллинг для человека, на английские деньги. Да с песнями! Русские бы так работали…
– Леонтий Митрофанович, мы на берег собрались. У кого можно рубли на иены поменять?
– У судового казначея, – ответил лейтенант. – Но только не на иены, а на мексиканские доллары.
– Почему на мексиканские? – удивились приятели. – Дотуда как до луны. Мексика на другом берегу океана!
Лейтенант пожал плечами.
– Черт его знает… Но именно мексиканское серебро бойко тут ходит. И курс выгодный. Идите, меняйте и возвращайтесь сюда, я вызову вам фунэ.
Через двадцать минут, с карманами, набитыми крупнокалиберными монетами, друзья ступили на берег. На них тут же с криками накинулась целая толпа рикш. Лыков ошалел. Ездить на людях ему не хотелось. К тому же его схватили сразу за оба рукава и кричали в оба уха, норовя растащить на части. Таубе не растерялся, ткнул пальцем в ближайшего рикшу и приказал:
– Ты! Минами Яматэ!
Парень аж взвизгнул от радости и повел пассажиров к своей коляске. Не тут-то было! Другие рикши схватили его и не отпускали. Что делать? Вдруг из-за спины барона вышел коренастый белый мужчина и смачно плюнул жевательным табаком в лицо самому шумному из крикунов. Тот вспыхнул было, но сразу же отступил. Другие тоже разбежались, не дожидаясь оплеух. Белый поднял котелок и сказал (Виктор перевел его слова Алексею):
– С этими желтыми обезьянами иначе нельзя. Только строгость!
И ушел, помахивая тростью. Таубе недовольно скривился.
– Арабов-торговцев мы и сами с тобой учили в этом плавании – за жадность и наглость. Но японцев как-то не хочется. Не тот народ.
Рикша усадил седоков и рванул в гору.