Дело Варнавинского маньяка
В первой на пути деревне – Сутыри – пароход остановился для забора дров. Топливо на ветлужские пароходы грузят крестьянские женщины. «Боян» ткнулся носом в берег, с борта полетела чалка с пешней, а следом за ней матрос. Он закрепил конец и установил доску, по которой тут же забегали замотанные в темные платки бабы. Они сбрасывали охапки поленьев в трюм. Помощник капитана стоял возле люка, записывал прием, а заодно щипал носильщиц, что помоложе, за задницу. Буфетчик принес в каюту купленные в деревне полуаршинные пироги с запеченными в них целиком лещами.
Лыков решил сходить за новым графинчиком и зарекся. Весь буфет был занят пьяными в стельку мужиками. Лысый крутился как белка, нарезая печенку и подавая водку. Бутылка дрянного полугара – восемьдесят копеек, и отбою нет от покупателей! Хмельные бурлаки недобро косились на барина, и Алексей счел за лучшее побыстрее убраться к себе в каюту.
Вдруг через час из коридора послышался резкий женский голос: это их соседка кого-то высокомерно и запальчиво отчитывала.
– О, боже! – ахнул Панибратов. – Опять дура Самопальщикова скандализирует! В прошлом году было то же самое. А когда адуи огрызнулись, она в крик! Волостной писарь Сажин за нее вступился, так ему все зубы повыбили! Вот поверьте, сейчас на помощь позовет. Дура, ах дура…
И точно: послышались грубые мужские голоса, ругань, а потом истеричный крик:
– Помогите! Команда, капитан, на помощь!
Лыков встревожился и подошел к двери.
– Ах, Алексей Николаевич, ради бога, не вмешивайтесь! Ведь их там пятьсот человек, и все пьяные! Дурака бьют, а умный не суйся. Пусть сама выкручивается!
Лыков хотел послушаться очевидно правильного совета, но крик перешел уже в дикий визг; послышались и шлепки. Алексей повернул ключ в замке и выскочил в коридор. Титулярная советница, прижатая к стенке, верещала; полуоторваный вуаль лоскутом свисал с ее шляпки. Два сильно хмельных бурлака со зверскими рожами засучивали рукава. Издали на них испуганно косились помощник капитана и матрос, не решаясь вмешаться.
– Это что такое! – рявкнул Лыков и энергичным толчком выбил обоих хулиганов на палубу. Самопальщикова воспользовалась этим и быстро скрылась в своей каюте, запершись изнутри.
– А ты ешшо хто? И чево пихаешься? – удивился белобрысый адуй.
Второй, что повыше ростом, не медля ни минуты, крикнул через плечо:
– Робя! Наших бьют! А ну вали все сюды!
На этот призыв с кормы тут же прибежала толпа таких же пьяных бурлаков. Мигом они обступили сыщика со всех сторон. Положение его становилось угрожающим. Отбиться от такой своры было положительно невозможно, а до каюты ему добраться уже не дадут… Какой-то бородач с благоразумным лицом обратился к мужикам с успокоительной речью:
– Не трогайте его, ребяты, расступитесь! Дайте уйти человеку. Вам же потом боком выйдет: вместо штоб домой барыши везти, в кутузке все отберут!
Но возбужденная толпа не слушала его и угрожающе все теснее смыкалась вокруг Лыкова. Что делать? Эх, зря он не послушал доброго совета Амилия Петровича… Приходилось выдумывать какой-нибудь эффектный трюк в расчете на свою силу: публика любит подобные обороты.
Тем временем хулиганы, видя такую поддержку, совсем обнаглели. Белобрысый схватил Алексея за грудки так, что сюртук затрещал:
– Че, барска кость, спужался? А неча на адуев руку подымать. Кто на нас подраться хочет, припасай на гроб досок! Вот щас мы с тебя и спросим…
– Это ты, пентюх, с меня спросишь? – очень спокойно осведомился у хулигана Алексей. – Пупок развяжется. А вот я спрошу!
Он вдруг резко наклонился вбок и сцапал сразу обоих драчунов. Обратным хватом, в охапку, словно пару снопов. Затем распрямился, и адуи оказались висящими в его объятиях на воздухе вниз головами. Окружающие ахнули и тут же отступили на шаг. Бурлаки взвыли от боли, беспомощно мотая ногами в лаптях; из их карманов горохом посыпалась на палубу мелочь.
– Дай-ка место, – вполголоса скомандовал Лыков, и толпа послушно расступилась. Он подошел к самому борту, наклонил драчунов над водой, словно малых детей, и душевно осведомился:
– Помыться не желаете?
– Пусти… черт… дышать дай… – просипел белобрысый побелевшими губами.
– Пустить? Это можно. Сейчас руки разожму и отпущу. До Кудемьянска доплывете, а там по новой на пароход сядете. Годится? Дурни стоеросовые!
Люди вокруг наконец опомнились и загоготали:
– Ай да барин! Вот это ловко! Поднавяль им ешшо!
– Да это ж Васька с Фомкой, самый злой народ! За козла на псарне служат. Брось их на хрен в Ветлугу – утонут, так не велика потеря!
Алексей отступил от леера, еще раз тряхнул пленников. Из кармана долговязого выскочила последняя монета и покатилась по палубе.
– Ну, что, ребята, простить, что ли, дураков на первый раз?
– Извини их, добрый человек; оно все от водки! Отпусти с богом.
Коллежский асессор разжал хват. Бедолаги грохнулись об пол, как два мешка с овсом. Они лежали и жадно хватали воздух губами; Лыков изрядно помял им ребра.
– Кому еще мелочишку вытрясти?
Кольцо вокруг сыщика быстро-быстро рассыпалось, бурлаки торопливо начали расходиться.
– Чтоб тихо у меня! – благодушно сказал им в спины Алексей. – Не шути больше рубля!
И вернулся в каюту. В окно он видел, как Васька с Фомкой, охая и держась за бока, ползали по палубе и собирали выпавшую мелочь.
– Вы смелый человек, Алексей Николаевич, – уважительно пробормотал Панибратов. – Никогда не видел, чтобы такую массу пьяных удалось бы усмирить!
– Да, вы смелый и очень-очень сильный! – затараторила пролезшая к ним в каюту госпожа Самопальщикова. – Я вам так признательна! Весь город узнает о вашем отважном поведении!
– А вы, Мария Антоновна, тоже хороши! – накинулся на нее Амилий Петрович. – Мало вам показалось прошлого года? Из-за своей фанаберии чуть нас всех под монастырь не подвели. Бурлаков взялись воспитывать! Уж коли выпало ехать вместе с ними, так сидите в каюте и не высовывайтесь до самого Варнавина!
Завязалась перепалка, которую Лыкову с трудом удалось прекратить предложением выпить чаю. Закусив, сыщик отправился гулять по пароходу. После тряски над бортом все почтительно перед ним расступались. Ругань стихала, некоторые даже снимали шапки (таким Алексей вежливо отвечал тем же). На корме Лыков разговорился с бородачом, заступавшимся за него, – тот оказался съемщиком не из важных. Рассудительный и благоразумный, он глянулся сыщику. Звали бородача Евлампий Рафаилович Рукавицын. Больше часа они разговаривали о лесе, о приемах сплава, о нравах ветлугаев и прочем. Съемщик, коренной житель Варнавина, оказался очень сведущим человеком, и в конце беседы Алексей задал ему вопрос о маньяке.
– Есть такое дело, – сказал тот, глядя на темную ветлужскую воду. – Балуется кто-то. А кто – неведомо. Уже троих робят удавил, нехристь; одной-то, Фисе, я приходился кресненьким. Така девка была веселая, полоротая[23]. Стараемся теперь за малыми приглядывать…
– А полиция что?
– Полиция… Эх… Почитай, нету ее у нас. Исправник и городской пристав лесом торгуют, им служить неколи.
– Лесом торгуют? Вместо того чтобы убийц ловить?
– Точно так. Их и на месте-то никогда не бывает, все по своим делам ездют.
«Вот сволочи, – подумал Алексей. – У них детей душат, а они коммерцию завели; доберусь я до стервецов через министерство!»
– А у вас, простите, что к этому за интерес? – осторожно спросил Рукавицын.
– Я Лыков, новый опекун Нефедьевки. У меня жена с ребятами все лето тут будут жить.
– Вон чево… Новые хозяева, значит… Да. Управляющий у вас строг, но честен, мужиков не обманывает. Прижал он тут многих, которые возле вашего лесу наживались… За детишков, стало быть, опасаетесь?
– Опасаюсь, Евлампий Рафаилович. Вы уж, ежели чего узнаете, сразу сообщайте мне. Хорошо?
– Как есть. Сами боимся, сами хотим от эдакого зверья избавиться.
Дальнейшее плавание протекало не без приключений. Дважды «Боян» терся бортом о плоты-однорядки, густо катившиеся мимо. Возле Асташихи сломалась и долго чинилась машина, а когда снова завелась, от искр из трубы загорелась обшивка рубки второго класса. Но все это на Ветлуге в порядке вещей и никого не удивляло…
Река в среднем своем течении много у́же Волги. Когда пароход идет по ней, то хорошо видны оба берега и их население. Сначала обжилых мест вокруг мало, запашки совсем не видно, и леса лиственные. Затем выше по реке лес переходит в смешанный, а деревеньки встречаются все чаще. Правый берег особенно красив. На нем живописно располагаются большие села с каменными храмами, дворянские усадьбы и лесные кордоны. Ветлуга очень извилиста. Некоторые селения пассажиры видят издали пять-шесть раз под разными углами, прежде чем проплывут, наконец, мимо.
Новая долгая остановка была возле села Никольского. Полсотни бурлаков сошли здесь на берег, и опять по доске – пристани в таком значительном селе почему-то тоже не полагалось. Затем, еще до темноты, миновали село Успенское. Сельский храм стоит тут на высоком обрыве. Он окружен кладбищем, которое подмывается рекой. Каждую весну, по словам Рукавицына, оползни открывают все новые и новые могилы, обрушивая их в Ветлугу. Неприятное зрелище…
То и дело пароход заворачивал в очередной кривуль – так здесь называют петли, выписываемые рекой. Всезнающий Евлампий Рафаилович пояснил, что так будет до самых верховий. Самый знаменитый кривуль, именуемый Исправникова лука, находится выше Варнавина. Русло очерчивает здесь овал длиною в шесть верст, причем концы этого овала разделяет полоска земли шириной всего пятнадцать саженей! Лыков слушал ветлугая с интересом. Прошлогоднее свое плавание по реке он почти полностью провел в каюте, отсыпаясь после кавказских передряг, и теперь видел все, по сути дела, впервые.
Стемнело, да и прогулки по палубе сделались небезопасны. Из трубы валил плотный черный дым, нашпигованный искрами. От них загорались волосы, тлела одежда. Спасая новый сюртук, Лыков вернулся в каюту. Амилий Петрович уже тоненько похрапывал. Алексей тоже прикорнул, но спалось ему плохо: сказывалось нервное напряжение. Вместо сна к сыщику приходили рваные обрывки каких-то видений. То он за кем-то гнался, то уже гнались за ним. Вдруг появился высокий человек с черным лицом и сказал замогильным голосом: «Ты и твое семейство – все умрете на Ветлуге!» Лыков хватил его кулаком – и проснулся. Пароход стоял, на палубе ощущалось многолюдное движение. Слышались бодрые мужицкие голоса. Одевшись, Алексей вышел наружу. «Боян» притулился к пристани богатого села Воскресенское. Половина пассажиров сошла здесь на берег. В утреннем тумане угадывались большая гора и добротные дома на ней. Узнав у кассира, что пароход простоит здесь два часа, Лыков решил прогуляться. Требовалось окончательно выветрить из головы дурной сон.
От пристани вел вверх пологий скат. Мощенный булыжником, он сделал бы честь и уездному городу. Мужики на телегах предлагали барину подвезти его, но тот решил взобраться сам. На горе открылась широкая торговая площадь, тоже мощеная и украшенная храмом и каменными лавками. Во всем облике Воскресенского проглядывал достаток. Лыков нагулялся, выпил на пять копеек кринку молока и вернулся к пароходу. Когда тот двинулся в путь, коллежский асессор опять ненадолго прилег, и уже без кошмаров. Он хотел снова увидеть во сне черного человека и стереть его в порошок, но тот словно убоялся и больше не показывался. Плицы колес мерно били по воде, кричали плотогоны, взвизгивал иногда свисток, и беспокоились суетливые чайки. Выспавшись, Лыков вышел на палубу и устроился на площадке между каютами и общей рубкой второго класса. Здесь была крыша, защищавшая от искр, и гуляла преимущественно чистая публика. «Боян» пыхтел и медленно, но неуклонно приближал Алексея к могиле Титуса… Возле села Благовещенского прошли теснину Прудовского острова, особенно не любимую бурлаками. Последняя остановка была у села Баки. Здесь набрали дров, а буфетчик купил живых стерлядей и пирогов с рыбой. Сошли еще несколько адуев, а их место заняли торговые люди с кладями, трезвые и скучные. Все, теперь оставался последний переход до Варнавина. Правый берег здесь застроен особенно густо. Почти сплошной чередой шли селения, среди которых красиво выделялась усадьба Кочугова. Радовало глаз и село Дмитриевское, необыкновенно живописно поставленное на горе. Но Алексей смотрел на это великолепие без удовольствия. Все ближе скорбная минута… Когда проплывали село со странным названием Макарий-Притыка, подошел Евлампий Рафаилович и пояснил. Оказалось, что, согласно легенде, сюда приткнулся передохнуть святой Макарий, когда спускался по Ветлуге на камне из Унжи… Наконец прошли последнее перед городом крупное село Богородское. Народ высыпал на палубу, тащили узлы, корзины, кто крестился, кто бранился. Приехали!
6. На осадном положении
Уездный город Варнавин с реки не виден. Хорошо заметен только шатер старинной Никольской церкви, поставленной на могиле Преподобного Варнавы Ветлужского. Могила пользуется особой народной любовью и привлекает богомольцев даже из других губерний.
«Боян» проплыл мимо «стрелки» – красивого откоса, изрезанного тремя глубокими оврагами. Стрелка играла в городе роль парка для прогулок и увеселений. Вот и пристань. Грязная доска полетела на грязный дебаркадер, и пассажиры высыпали на берег. Прямо от пристани уходила вверх крутая «водовозка» – дорога, по которой возят в город воду в бочках из святого ключа. Налево шел Красницкий спуск, пологий и мощеный; по нему доставляют в Варнавин прибывшие по реке клади. Справа же карабкалась по горе длинная, в один марш, деревянная лестница. На пристани уже дожидались: госпожу Самопальщикову – экипаж с мордастым кучером, а Рукавицына – простая мужицкая телега. Оба предложили Алексею довезти его до дома, но тот хотел побыстрее остаться один. Поблагодарив, он обещал всем новым знакомцам (включая и Панибратова) навестить их в ближайшее время. Поручил Евлампию Рафаиловичу доставить к дверям свой багаж, простился с попутчиками и налегке отправился по лестнице вверх.
Варнавинская лестница знаменита в своем роде – такой нет больше по всей Ветлуге. 156 широких ступеней, ежегодно подновляемых земством, ведут от пристани на бульвар. В четырех местах сделаны на ней площадки и поставлены для отдыха скамьи. И правда, на одном дыхании трудно подняться на такую крутизну: даже Лыкову пришлось перевести дух. Неожиданно для себя сыщик решил сразу пройти на кладбище, поискать Яшину могилу. Он поднялся на гору, пересек безлюдную Соборную площадь (немощеную – позор для уездного города!) и вошел в ограду бывшего монастыря. Здесь возвышался главный городской собор – Троицкая церковь, единственный в Варнавине каменный храм. Из-за скучной его спины выглядывала Никольская, окрашенная почему-то в кирпично-красный цвет. Вокруг нее до сих пор хоронили именитых горожан, и Лыков спешил именно туда. Уж конечно, Титус, хоть и не коренной житель, должен быть упокоен в этом святом месте. Однако когда коллежский асессор прошел на кладбище, то нигде не обнаружил свежего холмика с временным деревянным крестом. Все захоронения оказались старыми. Больше всего почему-то попалось могил ксендзов, сосланных в Варнавин за участие в восстании 1863 года. Сердце Алексея екнуло. Неужели Якова погребли за оврагом, на мещанском погосте? Или… Сделав еще круг и убедившись, что могилы Титуса здесь нет, Лыков заглянул в Никольскую церковь и сотворил там торопливую молитву за здравие раба божия Якова. Потом выскочил как ошпаренный и, уже не стесняясь, побежал домой.
Городская усадьба Нефедьевых стояла в начале Дворянской улицы, по правой стороне, если идти от собора. Одноэтажный, но просторный, с обширным мезонином дом был заметен издали. Когда до него оставалось пятьдесят саженей, Алексей увидел удивительную, умилившую его картину. Из калитки выскочили Варенька и Агриппина Титус и, неприлично высоко задрав юбки, бросились ему навстречу. Обе были в платьях светлых тонов без всяких следов траура!
– Жив! Жив! – еще издали радостно закричали они Лыкову. Вне себя от радости, тот подлетел к дамам, схватил их в охапку и сделал так несколько кругов вальса по тротуару. Потом аккуратно поставил, не разжимая объятий, и принялся целовать их по очереди. По лицам женщин текли обильные слезы, да и у самого Алексея першило в горле. Должно быть, они представляли для прохожих любопытное зрелище.
Наконец, Агриппина вырвалась из сыщиковых объятий, отступила на шаг и сказала сиплым голосом:
– И будет жить!
Спустя несколько минут Лыков заседал в обширной гостиной и пил чай. Варенька с Грушей устроились напротив и рассказывали наперебой:
– Его ударили ножом сзади под левую лопатку. Целили в сердце.
– Но оно же у него не там! – радостно воскликнул Алексей.
– Вот! А тот, кто бил, этого не знал!
Титус имел очень редкую патологию: сердце у него помещалось справа, а не слева. Это обстоятельство ничуть ему не мешало, а вот теперь спасло жизнь.
– Где это случилось?
– В конце Солдатской улцы, за бараками для обучения запасных.
– Как же он спасся, а не истек кровью?
– Его стоны услыхал Тимофей Рукавицын, юноша, который случайно проходил неподалеку.
– Тимофей Рукавицын? Не сын ли он Евлампию Рафаиловичу?
– Да, – ответила Груша. – А вы его откуда знаете? Съемщик здешний. Он нам ваши вещи с парохода завез, вот мы с Варей и побежали навстречу.
– Да мы плыли вместе на этом пароходе. Разумный дядя!
– Все семейство Рукавицыных очень порядочное. И Тимфей в родителей пошел. Он, собственно говоря, и спас Якова. Тот был еще в сознании и успел дать юноше инструкции, как остановить кровотечение. А потом впал в забытье… Но Тимофей сумел его правильно перевязать и дотащил на себе до больницы.
– Надо бы отблагодарить паренька!
– Я уже ходила к ним, предлагала триста рублей, но там не приняли. Стыдно, говорят, деньги брать за спасение христианской души.
– Хм… Ладно, я найду способ. Как Ян чувствует себя сейчас? Я могу с ним немедленно поговорить?
– Яша еще очень слаб, но в сознании и медленно поправляется. Мы можем пойти к нему хоть сейчас.
– Вот только умоюсь с дороги, и сразу пойдем. Варенька, а где мои разбойники?
– В поместье, с няней Наташей.
– А Окуньков при них?
Варвара Александровна хлопнула длинными ресницами:
– Денно и нощно, как ты и велел. А что?
– Молодец, все верно. После больницы поедем к ним.
Земская больница представляла собой длинное одноэтажное деревянное здание в конце Набережной улицы. Через полчаса Лыковы с Грушей входили в дворянскую палату, довольно чистую. Пахло карболкой и персидской ромашкой. Бледный, как полотно, с бесцветными губами, на ней лежал Титус и вяло глядел в потолок. Увидев посетителей, он сразу повеселел.
– Здравствуй, Яша! Извини – ехал и не чаял с тобой побеседовать. Есть ведь Бог, а?
– Есть… – согласно прошептал бывший грозный сыщик.
– Ты видел того, кто тебя ударил?
– Нет… Сразу потерял сознание… Потом очнулся… слышал, как он уходил… Мог повернуться, чтобы его увидеть… побоялся добьет…
– Хорошо сделал, что не повернулся. Главное, что ты живой. А этого вурдалака оставь теперь мне. У меня отпуск на два месяца – время есть.
Титус слабо улыбнулся:
– Конец ему теперь… лишь бы не сбежал…
– Но это он, маньяк? Ты, стало быть, напал на его след?
Тут Алексея ждало сильное разочарование.
– Ни на что я не напал… Ходил, выспрашивал… Все чего-то боятся… сразу замыкаются… Получил записку…
– От кого записка? И где она сейчас?
– Дома… в столе.
– Ею тебя вызвали к казармам?
– Да. Поверь, я был осторожен… Никто не смог бы подойти незаметно… Но этот подошел…
– М-да. Такое по силам лишь пластуну, и то не всякому.
– Я уже думал об этом… Такой, как ты, с военным опытом… Или охотник…
Тут вдруг Ян откинул голову и ровно задышал – впал в забытье.
– Пойдем. – Супруга потянула Алексея за рукав. – Он еще слаб, на сегодня достаточно.
Лыков отправился на поиски лечащего доктора и вскоре нашел его в коридоре женского крыла. Весь заросший коротким седым волосом, флегматичный, очень полный, эскулап толково ответил на все поставленные вопросы. Фамилия у доктора была подходящая – Захарьин[24].
– Вашему управляющему крайне повезло. Столько «если бы»… Надо признать, что и сам он сохранил присутствие духа, и очень помог своему спасению.
– Он поправится?
– Безусловно. Сильный организм, молодой. Но легкое пробито, теперь за ним придется следить всю жизнь.
– Сколько времени, на ваш взгляд, уйдет на полное выздоровление?
– Два-три месяца. А осенью хорошо бы свозить больного в Швейцарию или Альпийскую Германию.
– Вам что-нибудь требуется сейчас для полноценного лечения Яна Францевича? Лекарства, инструменты? Говорите без оглядки на сумму.
– Нет, случай не сложный. Наша лечебница справится своими силами.
– Что вы скажете о характере ранения? Бил профессионалист?
– О да! Точно под левую лопатку, наповал. Обычный человек умер бы мгновенно.
– Скажите, а не вас случайно приглашали осматривать тела задушенных детей?
Тут доктор даже обиделся:
– Меня, и вовсе не случайно! Я уездный врач!
– Извините, не хотел вас задеть. Что имеете сказать об этих жертвах? Можно предположить, что все три убийства совершило одно лицо?
– А вам, милостивый государь, какое дело до этих убийств? Обратитесь в управление полиции. Там расскажут… если сочтут нужным…
– Доктор, у вас есть дети?
В лице Захарьина что-то дрогнуло:
– Ну… сыну девятый год.
– И вы за него не опасаетесь? В городе маньяк, полиция его не ищет. А вот Титус, отец семейства, его искал. Делал работу за ту самую полицию, в которую вы посоветовали мне обратиться. Видимо, убийца почувствовал угрозу и решил избавиться. Помогите теперь мне найти его!
– Ваш управляющий искал маньяка? Он производил партикулярное расследование?
– Да. Ранее, до службы здесь, Ян Францевич возглавлял Нижегородскую сыскную полицию. Искать он умеет очень хорошо.
– Теперь понятно… – Доктор присел прямо на подоконник и жестом пригласил Лыкова последовать его примеру. – Вы правы – наши полицианты слишком увлечены лесной торговлей, чтобы ловить убийцу. Безобразие. Но я не в силах тут ничего поделать. А вот вам помогу, чем смогу. Вы ведь тоже, поди, из бывших сыщиков?
– Почему же из бывших? Служу в Петербурге помощником начальника Летучего отряда Департамента полиции…
– Ого!
– …а сюда прибыл в отпуск на два месяца. С целью найти маньяка. Вам, как отцу, это на руку.
– Безусловно!
– Итак, рассказывайте все, что знаете.
И Захарьин, понизив голос и косясь по сторонам, изложил следующее.
Все три убийства, по его словам, определенно были совершены одним человеком. Полового насилия над детьми совершено не было, но мучили их жестоко. У всех троих были вывернуты и переломаны пальцы рук, вырваны пряди волос. И душил их маньяк долго, возможно, растягивая удовольствие. Еще доктор высказал важное и неожиданное предположение:
– Мне кажется, – сказал он, – что детей убивал подросток. Или старик.
– Почему?
– Он, конечно, был много сильнее своих жертв, но… Как бы это точнее выразить? В его действиях не ощущалось силы взрослого мужчины, вот! И то, что я счел за растягивание удовольствия, быть может, происходило от недостатка у маньяка физической мощи.
– Подросток или старик… А психические больные в Варнавине есть?
– Это первое и единственное, что выяснила полиция. Опасных психопатов нет. Последнего буйнопомешанного отправили в Кострому еще шесть лет назад. Имеются безобидные сельские дурачки, но они все на виду, живут в своих семьях. Нет, наш маньяк не состоит на врачебном учете. И внешне представляется окружающим совершенно здоровым.
– И он подросток или мужчина некрепкого телосложения. Так?
– Предположительно, да.
– А тот, кто сумел подкрасться к опытному Титусу и нанести ему практически смертельный удар, не подходит под ваш портрет.
– Не подходит, – вздохнул доктор.
– Вывод?
– Вы же сыщик, а не я!
– Вывод тот, что их двое. И они могут быть как связаны между собой, так и совершенно не связаны.
Собеседники расстались по-дружески. Захарьин обещал сообщать Алексею все, что сумеет узнать по интересующему его делу. И вообще, поняв, что за поиски маньяка взялся серьезный человек, уездный доктор как-то повеселел…
А Лыков вернулся домой задумчивый. Подросток или субтильный мужчина… Возможно, старик… Это как? Прожил век с такой червоточиной в душе, и никто его не раскусил? Невозможно. Бок о бок с людьми, много лет. Кто-то да заметил. Но молчит. Полицию на Руси не любят. Где могут, стараются обойтись без нее. Опять же город маленький, узнают, сочтут за наговор. Надо зайти завтра к Рукавицыну, потолковать с ним. Пусть порасспросит обывателей по-свойски. Ему скажут такое, что Лыкову или судебному следователю не сообщат никогда.