София Палеолог. Первый кинороман о первой русской царице

Андреаса считали наследником уже несуществующего византийского престола. Это все, что у брата и сестры было.

Их учили, особенно Зою. На ее счастье, учителем оказался кардинал Виссарион Никейский, человек умный, образованный и не считающий, что для девушки достаточно уметь читать и вышивать. Зоя освоила латынь, философию, много занималась историей, неплохо разбиралась в математике, географии и много в чем, чем даже Андреас ленился заниматься.

Но это не помогло ей выйти замуж.

Жениха нашли из знатного рода Караччоли, даром что стар был и немощен, а невеста совсем девочка, зато согласился взять бесприданницу. Стать женой Зоя не успела, только обручили заочно, как жених помер. Она даже не видела возможного супруга ни разу.

Нет худа без добра: окажись Зоя настоящей наследницей, потеряла бы и папское содержание, и мужнина не получила, поскольку наследство после него было дутым – одни долги. Бог миловал, уберег.

С тех пор еще дважды сватали, но всякий раз что-то мешало. Да и женихи не из тех, из-за которых стоило слезы лить.

Зоя прекрасно понимала, что именно мешало: она бесприданница, не считать же приданым сохраненные Фомой Палеологом византийские реликвии – костяной трон, множество православных книг, грамоты… Для Рима это ничто, Западной Римской империи слава и честь Восточной вовсе не нужны.

Но было еще одно, что мешало Зое надеяться на замужество: она разительно отличалась от остальных девушек. Те, кто беседовал с византийской царевной, поражались ее уму, образованности, ее умению размышлять, пониманию людей. Но разговоры Зоя вела не женские, не о поэзии или любовных шалостях, а на серьезные темы. Кому нужны от девушки такие речи?

Она не умела кокетничать (кардинал Виссарион такому не обучал, а природа не наградила таким умением), слишком часто говорила что думала, бывала резка. А еще Зоя… упитанна. Рядом со своими тоненькими, словно былинки, и хрупкими подругами и вовсе выглядела толстухой.

Два года назад папу Павла осенила счастливая, как ему показалось, мысль – о браке Зои с овдовевшим правителем далекой страшной Московии Иоанном. Мысль понтифику так понравилась, что он, даже не спросив согласия самой невесты, отправил в Москву с Иваном Фрязиным его племянника Антонио Джислярди с предложением руки Зои.

Ответ пришел положительный, но великий князь Московии просил портрет невесты, дабы убедиться, что у нее все на месте: глаза, нос, рот… Портрет нарисовали и отослали. Зоя страшно переживала, потому что художник хоть и старался изобразить ее в лучшем виде, но сделать этого не удалось. Правда важней, заявил он и отказался рисовать царевну в два раза тоньше и без бровей. А сама Зоя их категорически не желала сбривать (ее брови после выщипывания упрямо отрастали шире прежних!).

Иван Фрязин твердил, что в Москве не в чести худые и безбровые женщины, мол, Зоя, напротив, будет желанна именно такой, какова есть. К словам Джана Батисты делла Вольпе, которого в Москве именовали Иваном Фрязиным, следовало относиться с осторожностью, этот соврет – дорого не возьмет. Сам Фрязин старался выглядеть значительно, делал вид, что он правая рука государя Московского, поскольку отвечал за выпуск монет. Никто не знал, насколько важен Вольпе в Москве, но благодаря и его стараниям эта свадьба могла состояться.

Портрет увезли, и потянулись длинные недели ожидания, превратившиеся в месяцы. Мало того, умер папа Павел и на папский престол взошел Франческо делла Ровере под именем Сикста IV. Нового папу сначала мало волновала судьба византийской царевны, честно сказать, не волновала вовсе. У Зои появилась робкая надежда, что об этом сватовстве забудут и ей найдут другого мужа.

Но подсуетился кардинал Виссарион, у нового папы следовало зарабатывать авторитет, значит, сделать нечто для престола очень полезное. Чем же хорош брак византийской бесприданницы с московским правителем? Очень полезная штука. Прекрасный способ заставить великого князя Московии подписать унию и, главное, принять деятельное участие в крестовом походе против турок ради освобождения Гроба Господня. Несколько столетий русские князья ловко избегали сего, не ходили в походы и денег не давали. Пусть бы и сейчас не шли, но золото прислали. А еще меха, на Руси меха отменные.

Папа Сикст признал правоту мыслей кардинала Виссариона и снова отправил в Москву Антонио Джислярди с намеком к московиту, что пора, мол, и сватать царевну.

Саму Зою по-прежнему никто не спрашивал.

А ведь кто знает, что с ней сотворят в дикой стране, как жить заставят, не придется ли сырое мясо кушать или мыться то и дело?

Давно прошли времена римских терм, не одни римляне, вся Европа от воды отвыкла.

В Тибр из-за трупов и нечистот лучше не соваться, а немногочисленные колодцы не могли снабдить весь Рим чистой водой. Только самые богатые могли наполнять большие чаны водой, а потом сидеть в них до посинения. Но это в летнюю жару, а в холода, когда в каменных домах и без воды зуб на зуб не попадет, о мытье вообще забывали. Дрова слишком дороги, чтобы нагревать воду. Кроме того, всем известно, что с горячей водой через кожу внутрь человека проникает зараза! Благородные люди не моются, достаточно того, что рубахи меняют по несколько раз за день.

А московиты мылись! Да-да, ходили слухи, что эти московиты любят горячую воду, вернее, любят ее на себя лить и золой при том тереться. И это в жуткий холод, который стоит там круглый год!

Если бы только купание…

Когда побывавшие в далекой Москве рассказывали о странностях ее жителей, многие в Риме считали их слова выдумкой. Разве можно поверить, что дома даже простых московитов не стоят вплотную друг к дружке, словно это виллы? А драгоценными мехами лавки выстилают. Слепленные из снега комки (как их вообще можно в руки брать?) бросают друг в друга с удовольствием. Все потому, что большую часть года там так холодно, что пар изо рта идет, а зимой дома по крыши снегом заносит.

Рыбу предпочитают мясу, и она у простого люда каждый день, да не морская, а речная и озерная, что для Рима совсем уж немыслимо.

Большинство людей не туфли с длинными носами носят, а какую-то странную обувь, плетенную из коры березовых деревьев.

И моря там нет, вернее, есть, но далеко от Москвы и очень-очень холодное, даже называется Студеным.

Или (об этом тайно выведала служанка Зои Гликерия) что муж, вернувшись из поездки, к жене на ложе не взойдет, пока не вымоется весь. И после тоже моется…

А библиотек там нет, разве что в монастырях. Зоя опечалилась: значит, и грамотных людей тоже нет?

Антонио Джислярди, что Зоин портрет к Иоанну Базилевсу возил, только и твердил о несметных богатствах, но что с тех богатств, если вокруг дикость?

Пока шли простые разговоры, Зоя не очень боялась, почти не веря в угрозу оказаться среди дикарей, но теперь, когда послы уже в Риме, вдруг осознала неизбежность жизненной катастрофы. Как бы ни было тяжело при папском дворе, но вокруг все знакомое, уже родное. Унижения, которые она испытывала, казались уже не столь высокой платой за возможность пользоваться книгами, быть среди образованных людей, жить в образованном обществе, одеваться не в медвежьи шкуры и обуваться в котурны, а не в куски бересты.

И теперь все это отнимали, предлагая взамен непонятное будущее в непроходимых лесах и болотах. Как она будет разговаривать со своими родственниками, с подданными, даже с мужем? Джислярди говорил, что их язык самый трудный из всех, какие он слышал, мол, половины жизни не хватит, чтобы сотню слов выучить. Что она будет делать, не понимая ни слова и не умея выразить свои просьбы и желания?

Каждая девушка хочет замуж, Зоя тоже хотела. Замужество – это возможность жить настоящей жизнью, даже если муж небогат или незнатен. Но только не такое, какое предстояло ей!

И Зое вдруг стало страшно, по-настоящему страшно. Захотелось броситься в ноги папе Сиксту с мольбой отпустить в монастырь. Будь она менее сдержанной и практичной, так бы и поступила. Но жизнь уже научила Зою, что не стоит просить о том, чего все равно не получишь. Папа Сикст ни за что не позволит ей уйти в монастырь, если от ее замужества можно получить выгоду. Судьба самой девушки понтифика не интересовала вовсе, а вот выгода – очень.

С такими невеселыми мыслями Зоя спешила в кабинет к папе Сиксту.

Надежду, что этого замужества удастся избежать, следовало оставить. Если только московиты приехали ее сватать, то Зоя Палеолог, племянница последнего византийского императора Константина и наследница византийского престола (которого больше нет), станет супругой далекого дикого правителя страшной холодной Московии.

В приемной перед кабинетом крутился Ченчо – очередной юный любовник папы Сикста. Зоя терпеть не могла этих молодчиков, с которыми Святые отцы занимались содомией, но всегда старалась делать вид, что не подозревает, почему красавчик рядом с Сикстом. И у папы Павла был постоянный жеребец рядом, готовый ублажить Святого отца, когда только потребуется. Все об этом знали, но никто не удивлялся и не протестовал.

Для Зои присутствие Ченчо означало, что разговор будет хоть и важный, но недолгий. Папа уже горел желанием уединиться со своим жеребцом, значит, поторопится завершить дело с дочерью Фомы Палеолога. Это хорошо, она не очень любила бывать в папских покоях, а уж выслушивать его речи и того меньше.

Вошла, покорно склонив голову, как полагалось доброй христианке, по знаку папы подошла и приложилась к краю его одежды. Сикст нетерпеливо показал, чтобы поднялась, видно, и впрямь торопился к своему любовнику.

– В Рим снова прибыло посольство московитов. Они будут не только поздравлять нас с восшествием на престол Святого Петра, но и сватать тебя. Не нами сие задумано, но, поразмыслив, мы решили, что в том есть свой прок.

Девушка молчала, понимая, что это не обсуждение, а речь, которую надо внимательно выслушать и все исполнить.

– Дочь наша, думаю, ты достаточно хорошо воспитана и обучена кардиналом Виссарионом, чтобы понять, что данное тебе благодеяние нужно заслужить.

Зое очень хотелось сказать, что она давно заслужила, мало кому выпадало больше невзгод за столь короткую жизнь, чем ей, мало кому приходилось так и столько подстраиваться, молчать, угождать и склонять голову, даже когда хотелось вцепиться зубами в горло. Снова (в который уж раз!) склонила голову, приложилась к его полной дебелой, милостиво протянутой руке:

– Я постараюсь оправдать ваше доверие, святой отец.

– Да, – почему-то согласился тот. Присел сам, сделал знак, чтобы тоже села.

Зоя скромно примостилась на самом краешке стула, готовая в любую минуту снова пасть перед понтификом ниц и целовать край его одежды. И не только потому, что он глава всех христиан и наместник Петра, но и потому, что она живет в папском дворце из папской милости. Тут не до строптивости или неуважения.

– Мы не зря выбрали тебя на сию роль, дочь наша, надеясь, что ты сумеешь выполнить нашу волю.

Зоя удивилась тому, что папа Сикст тянет, хотя явно торопится. Не может решиться? Девушка тихонько подсказала:

– Я должна что-то передать от вашего святейшества правителю Московии?

– Не передать, это без тебя послы сделают. Но ты должна помнить о своем долге перед Святым престолом и о том, что наше желание постоянно: увеличивать и растить нашу паству. Посольство московитов будет на приеме только завтра, но Вольпе, которого они Фрязиным зовут, уже сообщил, что князь Иоанн согласен на унию по примеру Новгородского боярства и многих других.

Зоя, не вполне понимая, что требуется от нее лично, ждала. Понтифик встал, пришлось подняться и ей тоже. Прошелся по комнате, похрустел суставами пальцев, снова сел, сделал ей знак садиться. Из-за двери слышался громкий смех Ченчо, который таким способом напоминал царственному любовнику о своем нетерпении, но папа Сикст увлекся размышлениями, тема была слишком важной.

– Мы не вполне доверяем этому Вольпе, он нередко выдает желаемое за действительное и раздает обещания, выполнить которые не может. Но даже если то, что он утверждает, наполовину правда, то московитов можно привлечь к священной войне против турок. Вот в этом ты и должна постараться, дочь наша. Как сие сделать, тебе подскажут люди, которых я отправлю в помощь. Об этом разговор еще будет впереди, а пока мы желали бы знать, готова ли ты верно служить нашим интересам и интересам Церкви?

Интересно, какого ответа он ждал? Только бы не заставил клясться! Клятвы Зоя терпеть не могла, а потому поспешно кивнула:

– Ваше святейшество, позвольте заверить вас, что я сделаю все, что будет в моих силах, чтобы выполнить вашу волю и волю Господа.

– Хорошо. Нам нравится твое послушание и готовность служить Святому престолу. Пока иди. Когда будет нужно, мы тебя вызовем. И скажи, чтобы Ченчо зашел, мы желаем с ним поговорить.

«Старый развратник!» – мысленно ругалась Зоя, возвращаясь в свою комнату.

Ей наплевать на Ченчо и содомию, которая пышным цветом цвела при папском дворе. Девушка пыталась понять, чем ей грозит задание, данное папой.

Склонить московского правителя к унии… Так ли это трудно, если даже византийский император согласился на нее? Зоя никогда не задумывалась над этими вопросами и понятия не имела, кто униат, кто католик, а кто и вовсе греческой веры. Кажется, в греческой (какой была и она сама, и ее отец Фома Палеолог до приезда в Рим) осталась только Русь. Тогда, конечно, нужно настоять на принятии унии.

Посоветоваться бы с наставником кардиналом Виссарионом, но он не в Риме…

Конечно, не того Зоя ждала от замужества, не хотелось думать о политике, да и само замужество пока не решено. Девичье сердце сильней билось при мысли о том, каков правитель Московии, насколько он дик и звероподобен, на каком языке с ним говорить. Завтра московиты во дворец на прием приедут. Это ближние люди государя Московии, едва ли по их виду можно судить о том, каков сам Иоанн Базилевс, но все же…

В ее комнате сгорала от нетерпения Лаура, от любопытства даже забывшая о больном зубе.

– Ну, что сказал папа Сикст?

Зоя вовсе не собиралась передавать болтушке Лауре разговор с папой, хотя понтифик и не просил держать в секрете. Пожала плечами:

– Сказал, что послы прибыли, надеется, что со сватовством. Предупреждал, чтобы была готова к встрече.

– Сегодня?! – ахнула Лаура, у которой опухоль все еще раздувала щеку, хотя заметно уменьшилась.

– Нет, они на приеме завтра будут, а там решат.

Лаура с хрустом потянулась, сладко зевнула, дохнув несвежим изо рта (даже фиалковые пастилки не помогали), и заявила:

– Знаешь, Зоя, тебе перебирать не стоит, и без того уже засиделась. В Риме жениха не найти, даже вдовцы хотят приданое или красоту, а лучше и то и другое. Вообще, зря вы в Рим приехали, лучше бы в своем Константинополе оставались. Но теперь уж для тебя лучше в Москву уехать.

Этот разговор не нов, Лаура, родственница и прежнего, и нынешнего папы, считала себя ценным даром для будущего мужа. А Зою неудачницей.

– Неужели ты не можешь втянуть щеки, чтобы они не выглядели пухлыми? Выпей уксус, чтобы не хотелось кушать. Прикажи выбрить себе волосы надо лбом, лоб должен быть большим!

Царевна злилась:

– Лоб у меня и без того не маленький! И уксус я пить не буду, чтобы потом животом не маяться. И брови выщипывать тоже не стану!

– Животом она боится помучиться! А то, что толста, как корова, это как? Тогда не ешь вовсе ничего, чтобы жир на щеках не вис.

Зоя уходила от разговора, когда никто не видел, вставала перед зеркалом и видела ужасающе не похожую на ту же Лауру невысокую полную девушку. Румянец на щеках проступал даже сквозь слой белил, а толще накладывать уже нельзя – отвалятся. И брови широки, их либо рвать каждый день надо, либо смириться. И волосы с рыжинкой (от матери) густые прямо надо лбом. Лоб высок, но не до темени же.

Зоя пыталась представить свой облик, если только послушает Лауру, и понимала, что станет совсем страшной.

Нет уж, лучше в монастырь! Там не надо щипать брови и выдергивать ресницы, не надо пить уксус, чтобы исчез румянец, под широким одеянием можно забыть об отсутствии тонкой талии и о толщине рук тоже можно не вспоминать. Одна беда – в монастырь нужен вклад, если не хочешь стать послушницей, выполняющей всю жизнь самую грязную работу, следует принести золото или другие ценности. Но все, что у Зои есть, – ее имя, ее кровь и греческие реликвии.

Все это никому не нужно, разве только московитам. Джан Батиста делла Вольпе рассказывал, пока царевна целый день позировала перед художником, что в Москве как раз такие женщины и ценны: полные, дородные, с румянцем во всю щеку и бровями вразлет. Но Вольпе болтун, это всем известно. А Москва дикая. Это тоже все знают.

Однако он не обманул – послы приехали. И теперь, плачь не плачь, Зоя должна отправиться в таинственную страну, где ценят таких, как она.

На второй день московских послов пригласили на прием. Чтобы не подумали, что Рим только их и ждал, прием устроили многолюдным, позвали всех, кто желал поздравить нового папу Сикста с восшествием на престол, но почему-либо не успел сделать этого до сих пор. Много чести кого-то одного отдельно принимать.

Несмотря на всеобщее столпотворение в Ватиканском дворце, наибольший интерес вызвало посольство Московии. Московиты были богато одеты в парчу и шелка, кафтаны щедро усыпаны жемчугами и самоцветами, а также мехами, от которых у римских модниц скулы от зависти сводило, на головах меховые же шапки (это в летнюю жару!).

Внимание любопытных привлекали дюжие молодцы с изогнутыми топориками на длинных ручках, идущие по сторонам подвод, груженных тяжелыми коваными сундуками. Мало кто из римлян оказывался им выше плеча. А подводы устланы богатыми коврами, такие не грех и в самом дворце постелить. И попоны у коней золотом расшиты… И упряжь с серебряными пряжками…

Было на что поглазеть римским зевакам в тот день.

Но глазели и сами московиты, Мамырев едва успевал отвечать парню или одергивать того. Никиша замолкал, но немного погодя принимался выпытывать снова:

– А чего царевну византийской кличут, ежели она римлянка?

И снова дьяк терпеливо разъяснял отроку, что царевна Зоя при рождении была Зоей Палеолог, она дочь Фомы Палеолога, племянница последнего византийского императора Константина.

– Того, который погиб, когда Царьград турки захватили?

– Да, император вместе со своими воинами на крепостной стене Константинополя погиб, но поражения не признал. А братья его еще Морейским княжеством правили, пока турки и туда не добрались. Вот Фома Палеолог и бежал в Рим к папе, прихватив с собой голову апостола Андрея. Один из братьев царевны в Константинополь уехал, их веру принял и султану служит, второй латинянином стал, чаю, и царевна наша тоже.

– Дак как же тогда?!

– Латинянка не магометанка, мало ли царевен на Руси другой веры было? Но она Палеолог, в ней кровь царская. Как Царьград пал, православная вера словно осиротела, пора Москве главенство брать. Царевна в самый раз для нашего Ивана Васильевича будет.

На улице Никиша таращил глаза, не в силах поверить в то, что видел. Чудеса вокруг, да и только! Нет, не огромные каменные здания, не мощеные камнем же узкие улочки – на некоторых двум всадникам не разъехаться, не множество площадей изумляли его. Хотя уже пожаловался, что из-за камня точно в склепе каком, а не в городе находится. Но больше всего дивился людям, их одеяниям, обуви.

Сначала парню показалось, что ходят без портов, ноги были так плотно облеплены тканью, что видна каждая жилка. Но потом понял, что это и есть их штаны, поскольку те разного цвета. То есть вот совсем разного – одна половина узких портов желтая, вторая красная. И во всей одежде так: правая половина спереди одного цвета, сзади другого, а левая наоборот. Чудно…

Узкие порты облегали тело, и все мужское достоинство срамно дыбилось. Никиша даже решил, что мужик спьяну полуголым из дома вышел, но огляделся вокруг и понял, что тут все такие – точно спьяну. Тьфу, срамота!

Сверху широкий кафтан весь в складках и сборках, будто вся ткань на него ушла, потому на порты и не хватило. Пояса два – один обычный, а второй широкий, с большим кошелем подвязанным. Дурак мужик ежели такого грабить, так и гадать не стоит – срезать пояс, и всех делов. Никиша задумался: если вот носят, значит, грабителей не боятся? Дьяк в ответ только плечами пожал, мол, сие ему неведомо.

И на головах вместо шапки тоже тряпица широкая намотана, а конец на плечо спущен или вовсе через руку перекинут. Не кланяется, решил Никиша, не то давно размотал бы тряпицу и шапку надел. Хотя летом какая шапка?

И обувь странная, как чулок, словно вовсе ее нет. В такой только по гладким плитам ходить, на камешек наступишь, так взвоешь. Не умеют подошву делать, что ли? И носок длинный, как у скоморохов.

– Колпаков с бубенцами недостает. Может, у них праздник какой, что все так вырядились?

– Ага, в честь твоего приезда. Дурака дурацкой одеждой и привечают, – почти разозлился дьяк. – Сказал же, чтоб не крутил башкой да не глазел! Мало ли, кто как одевается? Чего ты на его мотню уставился?

– Да какая мотня-то? Срамотища одна.

Немного погодя очередное потрясение.

– Василий Саввич, нешто вот этакую домой на Москву привезем?! – с тоской в голосе возопил несчастный Никиша, указывая глазами на римлянку.

Помня предостережение, пальцем не тыкал и говорил шепотом, но и в нем столько отчаяния, что дьяку даже смешно стало. Тем более римлянка, на которую Никиша указывал, и впрямь в Москве пугалом огородным выглядела бы.

На ней было большое, вздыбленное впереди (словно бы на сносях баба) платье с ворохом ткани поверх юбки, эти складки приходилось рукой придерживать. Но поразили Никишу больше ее туфли и голова.

– Чой-то она длинная такая?

Но оказалось что римлянка не высокая, просто шла на ходулях. Как иначе назвать большущие подставки вместо нормальной обуви?

Пришлось спросить Ивана Фрязина, тот отмахнулся, мол, это котурны, обувь такая. На вопрос зачем снова отмахнулся:

– Чтобы платья и ноги в грязи не запачкать.

– Какой грязи?

Оказалось, стоит пролиться хорошему дождю, и по улицам не пройти, все нечистоты потоком несет. Вот женщины, чтобы не выпачкаться, и носят такую обувь с высоченной подставкой.

Не меньшее удивление вызвало лицо. Девушка была бледная, без кровинки, с отсутствием волос надо лбом до самого темечка. Головка на тонкой шейке покрыта прозрачной вуалью, от макушки волосы свободно по плечам распущены, как в бане, но ни на лице, ни надо лбом ничего нет – ни волос, ни бровей, ни ресниц! И ручки тоненькие, даже синие жилки все на виду.

– Болящая, что ли?

Осторожно огляделся и понял, что не больная, просто принято так, чтобы у всех бровей и ресниц не было, личики, ручки, шейки – все как у курчонка, которого живьем ощипали.

Пока Никиша оглядывался, процессия московитов, сопровождаемая толпой любопытных зевак, добралась до папского дворца.

Торжественный прием у папы Сикста IV начался…

Самому московскому князю Ивану Васильевичу было не до сватовства и незнакомой невесты в далеком Риме. Отправив посольство за будущей женой, он в тот же час забыл об этом деле, навалились другие.

Великий князь давно знал о том, что новгородское боярство во главе с Борецкими договаривается с литовским князем Казимиром, чтобы отложиться от Руси, встать под руку Литвы и принять латинство.

– Пред ордынцами устояли, а тут сами голову в петлю суют! – ярился Иван Васильевич. – Неужто не понимают, что и Казимир, и поляки только пока улыбаются, а потом так в бараний рог согнут, что рука Москвы ласковой покажется. Ганзейский союз их и ныне за щенков неумных держит, а ежели под Казимира встанут, так вовсе прислугой будут.

– Отец, а почему ты Ганзейский союз ругаешь? – вставил слово четырнадцатилетний наследник, тоже Иван, прозванный ради отличия от отца Молодым. – Новгород много с ганзейскими купцами торгует, прибыль знает.

Великий князь московский вздохнул:

– То-то и оно, что прибыль малая, а могла быть большая.

– Торговлю лучше наладить?

– Нет, Ваня. Ганзейские купцы хитры, они Новгород к себе в союз не пускают, а с ним разрешают торговать только купцам немецким. Те и скупают в Новгороде все задешево, а у себя продают втридорога. Ежели бы новгородцы умней были да свои причалы ближе к морю Варяжскому поставили и своих купцов с товарами по всем странам снаряжали, то и выгода вся им была.

– А новгородцы о том не ведают?! – ахнул княжич.

– Ведают, но чтобы такой город у моря с причалами для больших ладей поставить, надо с Москвой объединиться. Никто из соседей его построить не позволит, немедля нападут и сожгут. Но к Москве или вон к Твери за подмогой идти не хочется, вот и живут сами по себе.

– Потому ты их воевать решил?

– Нет, не потому. Пусть бы себе сами сидели, но бояре новгородские решили под Казимира лечь, даже договор подписали. И на унию согласны.