Русская апатия. Имеет ли Россия будущее

Сталин, голодомор и дружба народов

Споры о причинах и истории голодомора еще раз высветили существенные различия между национальным сознанием бывших великороссов и малороссов. И эта разница проявляется прежде всего в отношении к Сталину. Среди украинцев, речь идет прежде всего о православной центральной и южной Украине, на протяжении по крайней мере двух поколений сохранялась память и о муках сталинской коллективизации, и о кошмарах голодомора. В России тоже значительная часть крестьянского населения, особенно воцерковленная, воспринимала в массе Сталина как «душегуба». Но все же русские крестьяне, особенно после победы 9 мая, многое Сталину простили. Кстати, отношение к Сталину моего наставника и шефа по ИЭМСС АН СССР, участника Великой Отечественной войны, профессора Анатолия Бутенко, который пережил голод 1932 года на Полтавщине, ничем не отличалось от отношения к Сталину нынешнего Президента Украины. Конечно, во всех пропагандистских кампаниях Ющенко вокруг жертв голодомора на Украине много политики и пиара на костях. Но надо понимать, что кампания по осуждению голодомора 1932–1933 годов возникла не на пустом месте, она опирается на национальную память украинцев. Надо понимать, что, во-первых, сам Ющенко как уроженец сумской деревни несет в себе эту ненависть к Сталину как отцу голодомора, а во-вторых, что вся эта кампания опирается на болевые точки украинского, по природе своей крестьянского национального самосознания. И сам тот факт, что политический класс России начинает постепенно осознавать, что украинцы – это не просто «младшие братья», а особая славянская нация с особенностями своего восприятия жизни и русской истории, придает надежды. Надо видеть, что все кричащие провалы политической элиты бывшей РСФСР и новой России на украинском направлении как раз и проистекали от советского мифологического и одновременно невежественного отношения к украинской проблеме. Ельцин думал, что он выталкивает Украину из нашей общей страны на время, что после того, как он освободит Кремль от Горбачева, независимая Украина «приползет к нему на коленях» (эту стратегию Ельцина в отношении Украины излагала нам, членам общественного совета «МН», Галина Старовойтова в ноябре 1991 года). И, соответственно, администрация Путина в критической ситуации выборов президента Украины в конце 2004 года исходила из ложного посыла, что основная угроза интересам России находится в Галиции, на западных землях Украины. И в 1991 году, и в 2004 году политический класс России не видел, не хотел знать, что мечта о «самостийности», о независимости от России, о создании своего собственного национального государства коренится и в сознании православной Украины, которую триста пятьдесят лет назад Богдан Хмельницкий привел в состав Московского царства. Надо признать, что российский котел даже за триста лет не смог сделать то, что сумел сделать германский котел за пятьдесят лет. Бывшие малороссы и великороссы так и не стали единой нацией. А бывшие пруссы, саксонцы, баварцы очень быстро стали единой германской нацией. И тут есть над чем подумать.

Так что на самом деле нынешние русские и нынешние украинцы и братья, и не братья. Правда состоит в том, что украиноговорящие украинцы (и не только в Галиции) действительно выбрали так называемый «западный вектор» и умом и душой, выходят из когда-то общего русского мира, особенно новое, молодое поколение. А своей российской неадекватностью, своими разговорами о том, что проблемы голода 1932–1933 годов нуждаются в дополнительных исследованиях и дискуссиях, мы просто ускоряем этот процесс расставания украинцев с Россией.

И, несмотря на то, что на самом деле этнические украинцы правили в СССР более четверти века, вплоть до 1991 года, начиная от Брежнева и кончая Горбачевым, все равно где-то в глубине украинского национального сознания, как и во времена Екатерины II, московская власть воспринималась как чужая власть. Так что российским политикам, если они действительно хотят все же сохранить влияние на созданную ими по собственной инициативе независимую Украину, придется больше изучать историю народа, который сегодня называется «украинцами», и больше считаться с достоинством тех, кого мы по инерции продолжаем называть частью разделенного развалом СССР «единого народа». Сила России все же заключена не в газе, а в мудрости и государственном опыте ее правящего класса.

Что касается самой полемики между руководством Украины и России по поводу голода 1932–1933 годов в СССР, то, на мой взгляд, грешили искажением фактов обе стороны. Конечно, не соответствует фактам утверждение Ющенко, что за последние пятьдесят лет советской власти население Украины сократилось вдвое. Рассуждения Ющенко о каких-либо «качественных отличиях» голода на Украине от голода в России и других регионах СССР, конечно же, иначе как спекуляциями не назовешь. Заградительные отряды вокруг сельских районов, где вымирали от голода крестьяне, создавались не только на Украине, но и в Поволжье, в Ставропольском крае. Примечательно, что даже в моей родной тогда еще послевоенной русской Одессе была жива память об этих заградительных отрядах, которые стояли на окраине города, на Дальних мельницах, и где в упор красноармейцы расстреливали рвущихся в Одессу голодных крестьян.

Но Дмитрий Медведев явно пережимает в полемике с Ющенко, когда настаивает, что якобы «любой гражданин Украины, утверждающий, что помимо украинцев в этот период от голода погибли русские, казахи, белорусы, является, по вашему мнению, уголовным преступником». Сам Ющенко в своих выступлениях, посвященных осуждению преступлений сталинизма, вспоминает о голоде в Казахстане в 1931 году, который истребил два миллиона казахов, и об «искусственном голоде на Северном Кавказе в 1932–1933 годы».

Есть все-таки во всех наших российских инвективах, направленных против голодоморской кампании на Украине, какое-то равнодушие ко всем этим, сейчас далеким от них бедам украинских крестьян. Никогда, кстати, само украинское руководство не трактовало голодомор 1932–1933 годов на Украине как политику русской нации, направленную на уничтожение украинцев. Ющенко все время говорит о том, что не могут быть преданы забвению все жертвы сталинизма, уничтоженные Гулагом, в том числе «и сотни тысяч россиян, представителей братских народов».

И самое важное, во имя чего я пишу эти заметки. Не имел бы Ющенко возможности призывать мировое сообщество осудить советский тоталитаризм, коммунистический режим, если бы руководство новой, якобы некоммунистической России на официальном уровне, к примеру, через постановление Думы, осудило все преступления большевистского режима, и ленинского, и сталинского. Тем самым, то есть путем осуждения так называемого «коммунистического тоталитаризма» на государственном уровне, мы бы показали миру, что нынешняя свободная Россия, кстати, сама освободившаяся от советской системы, ни по происхождению, ни по идеологии не имеет ничего общего с большевизмом. Кстати, надо понимать, что наши красные патриоты, настаивающие на русском национальном происхождении большевизма, наносят урон нашим национальным интересам. Во-первых, это неправда, а во-вторых, зачем нам брать ответственность за строй, созданный при активном участии европейских марксистов и при значительной поддержке старой Европы, и прежде всего Германии? Так что, на самом деле, если бы мы были умны, то мы, новая Россия, должны были бы быть впереди планеты всей по разоблачению красного и сталинского террора и не возмущаться тем, что украинцы говорят о том, о чем мы молчим.

В осуждении преступлений Сталина мы пока что не продвинулись ни на шаг по сравнению со знаменитым постановлением ЦК КПСС 1956 года по осуждению «культа личности Сталина». Ведь надо признать, что до начала этой голодоморской кампании на Украине у нас практически никто не сделал достоянием общественности, не изучал последствия подобного же голодомора в Ставропольском крае, на Кубани. Хотя Путин как президент в своем июньском, 2007 года выступлении, посвященном памяти жертв «Бутовского полигона», говорил о том же, о чем говорит Ющенко, о том, что большевистский режим и во времена красного, и во времена сталинского террора занимался уничтожением наиболее талантливых, одаренных представителей российской нации.

Кстати, и здесь в оценках и Путина и Ющенко преступлений сталинского режима снова проявляются различия между национальным самосознанием великоросса, президента России, и национальным самосознанием президента Украины Ющенко как украинца. Для Путина как русского основной ценностью является государство, а потому он сожалеет прежде всего об убиенных большевистским режимом образованных и талантливых людях, которые могли бы послужить Отечеству, прославить его. Тут мы имеем дело с тем, что можно назвать героическим национальным сознанием. Для Ющенко как украинца основную ценность составляет крестьянство как основа национального бытия, как возможность создания своего украинского национального государства. Отсюда и мифологемы Ющенко типа того, что Сталин уничтожал голодомором украинцев для того, чтобы они не имели возможности создать свое государство. Но беда как раз и состояла в том, что Сталин и мысли не допускал, что когда-то распадется СССР и вылезут наружу, станут явными все его преступления, тем более он не предполагал, что социалистическая Украина когда-то будет независимой. Все дело в том, что ни у Ленина, ни у Сталина как у большевиков на самом деле не было чувства истории.

В том-то и дело, что у украинцев как крестьянской нации, как нации холопов у польских панов, а затем как у нации крепостных рабов в царской России, сложилось мученическое самосознание, самосознание нации, участью которой является тяжкая доля. Понятие доля тяжкой судьбы является как бы камертоном души украинца. Вирши Тараса Шевченко как крестьянского сына, как крепостного, как раз и отражают специфику этого украинского мировосприятия жизни как тяжкой доли. У украинцев нет того мессианизма, героики государственности, которая спасала великоросса от тяжких мыслей о своей крепостной судьбе. Возможно, малороссы так тяжко воспринимали крепостное право потому, что оно у них появилось только в 1770 году, в эпоху царствования Екатерины, когда на самом деле оно себя изжило и в духовном, и в экономическом смысле. Рискну предположить, что именно Екатерина II превратила малоросса в украинца, в носителя особой «доли тяжкой».

То, что нами воспринимается только как идеологическая кампания, направленная на обособление Украины от России, является, тем не менее, одновременно закономерностью, обусловленной самим существованием Украины как независимого государства. Для русского человека с его государственническим сознанием Екатерина II является великой державницей, которая оставила после себя сотни новых городов, создала Новороссию. Для украинца с национальным сознанием, я уже не говорю об украинских националистах, Екатерина II является поработительницей, которая ввела в Малороссии крепостное право. В советское время все эти национальные обиды были на периферии сознания. Теперь, уже в независимой Украине, эта негативная память всплывает, и она, естественно, эксплуатируется новой национальной элитой. У украинского руководства на самом деле нет другого пути скрепления своей нации, кроме как скрепления ее общей бедой, какой, несомненно, является рукотворный во многих отношениях голод на Украине в 1932–1933 годы. Как говорят, за что боролись, на то и напоролись. Надо, в конце концов, иметь мужество и увидеть, что на самом деле означает распад СССР, которого так активно добивалась политическая элита нынешней России, кстати, и демократы, и коммунисты. Независимая Украина несет в себе для России многие очень неприятные вещи.

Мы правы, когда напоминаем Ющенко, что изымали у украинских крестьян зерно, обрекая их на смерть, коммунисты-украинцы, что сталинизм не имел национальной окраски. Но мы не можем запретить Ющенко рассматривать преступления сталинизма через национальную призму, обращать внимание на то, как сказался голод, возникший в результате изъятия государством у крестьян зерна, на жизни и судьбе украинского народа.

В том-то и дело, в чем не отдает себе отчет политический класс новой России. Новая Россия как правопреемник СССР, как правопреемник многонациональной России, вынуждена, обречена говорить о голодоморе как о нашей общей беде. Но мы должны одновременно понимать, что новые национальные государства, созданные на основе бывших советских республик, будут делать акцент не на общей беде, а на своих национальных особых трагедиях. Сам факт националистических спекуляций на негативном историческом опыте не дает оснований для отрицания права бывших советских республик на свою особую национальную трактовку преступлений сталинской эпохи.

На мой взгляд, у нас до сих пор нет продуманной политики по отношению к бывшим славянским республикам СССР потому, что мы все время пытаемся мерить поведение их новых элит на свой общий, общесоветский аршин. Мы все время хотим, чтобы они – украинцы, белорусы – смотрели на свою национальную историю нашими, общероссийскими глазами. Но это уже невозможно. Народы СССР, вспоминая о сталинском терроре, уже неизбежно будут акцентировать свое внимание прежде всего на жертвах со стороны своей титульной нации. Латыши и эстонцы обращают внимание в первую очередь на репрессии по отношению к своей национальной интеллигенции. Украинцы в силу крестьянской природы своей нации придают первостепенное значение ужасам голодомора 1932–1933 года в украинской деревне. Все это естественно. И не их вина в том, что, к сожалению, русские, в отличие от других народов бывшего СССР, в массе довольно равнодушно относятся к гибели представителей своего этноса в эпоху сталинизма. Мы никак не можем понять, что независимая Украина – это прежде всего независимость от России, что с того момента, как она стала независимым государством, она инстинктивно стремится освободить себя от забот о нашей общей русской судьбе и о наших общих бедах. Независимая Украина прежде всего мыслит в самостийном измерении. Сегодня Украина пытается, и, наверное, не совсем удачно, сплотить свой народ, актуализируя память о национальных трагедиях прошлого. Такова трудная логика формирования созданной во многом по инициативе Ельцина независимой Украины.