Гавриил, или Трубач на крыше

И направил стопы свои прямо к дому тому…

В сером кирпичном доме, в маленькой комнате за казенным столом, на казенном стуле сидел прапорщик полиции Семен Тюлькин. Сидел он, закрыв глаза и обхватив руками голову. Оторвать ладони от головы Тюлькин не рисковал, ибо там, в голове, у него находился мозг. А мозг этот злодейски терзали уже битый час.

Терзала Семенов мозг старуха, сидевшая напротив него на таком же казенном стуле.

– Кажную ночь, – повторила старуха, – Кажную ночь привозит на машине своей баб, паскудник. В соседней квартере за стенкой прыгают, житья не дают. А ежли заснешь, опять машину свою заводит, взад уезжает с девками Житья нет от энтого гада. Я ж те говорила, бумагу писала. И где тая бумага? Ты ж обещал.

– Обещал, обещал, – кивал головой Семен, не отрывая ладоней от висков. – Жалоба ваша имеется. Меры принимаем…

Он приоткрыл глаза и взглянул на старуху. «Знала бы ты, дура, какой номер у той машины, знала бы кто на ней шалав-любовниц к себе на тайную хату возит. Это надо совсем идиотом быть, чтоб к такому соваться. Завтра же вылетишь со службы, как пробка из бутылки… Дура ты старая. А мне тут сидеть с тобой, дурой, слушать бредни твои, делать вид, что жалобу твою дурацкую оформляю».

И тоска накрыла Семена Тюлькина. Беспросветная тоска накрыла душу его.

«Эх, был бы в той квартире притон, – мечтал прапорщик, обхватив руками бедную свою голову, – тогда и горя не знать бы». Тогда бы он сам, Тюлькин, пас тот притон, и сутенер ихний ему бы каждый месяц отстегивал. А сейчас разве жизнь у него? Не жизнь, а каторга. Сиди, принимай старух таких вот – без ума, без понятия. Таскайся по вызовам, мелкоту всякую отлавливай, вынюхивай, кто где наркотой по чердакам ширяется. Одна остается ему отрада – посидеть без формы в выходной день где-нибудь с корешами, да раздавить бутылек под закусочку.

Нет, не жизнь это, не жизнь…

А настоящая жизнь проходит мимо. Вот Петька Мусин пристроился в ГАИ служить. Или как там у них это теперь называется? ДПС – дорожно-патрульная служба? Патрулируют, значит. Не работа – малина. Выглядывай тачки пожирнее, тормози олухов, клади бабки в карман. Хотя и там, Петька рассказывал, справедливости нет – делиться приходится. После каждой смены десять тыщ отдай комвзвода… Так ведь не последние отдает, себе тоже, небось, хватает, у самого тачка хорошая. А у него, у Семена, какая тачка? «Лада» паршивенькая.

Проходит жизнь, проходит… Вот сидишь тут, фигню всякую выслушиваешь, а начальство давит – гони показатели, ставь палки, докладывай о раскрытых преступлениях. Нет раскрытых – придумывай. Им, начальникам, одно подавай – больше палок в ихних отчетах. Ну, и деньжат себе в карман тоже собирают нехило. Тот же Петька взводному отстегивает, взводный – ротному, тот – своему начальнику, а тот – своему.

В столице, говорят, еще круче. Видел он тут по телику про столичного полковника – то ли Захаренко фамилия, то ли еще как-то. Большой умелец – набил целую комнату пачками денег. Не показали бы в телевизоре – не поверил бы. Мильоны ведь, мильоны! А может, и мильярды!

Это столько же ему – полковнику тому заносили? А сколько же тогда генералу заносят?

Хотя нет, одними заносами мильярдов не набрать. Должно быть, крышевал кого-то полковник – нашел жилку золотую и качал деньжат. Благо у них там, в столице, бабок крутится без меры.

Вот податься бы ему, Семену, в столицу. И хоть до полковника не дослужиться, но и в отделении сидеть бы не стал. Нашел бы себе местечко. Подался бы, к примеру, в Росгвардию.

Приезжал тут кореш из Москвы, рассказывал, как у них, в гвардии этой, ребятишки на квартиры себе зарабатывают. Там же частенько всякий шухер устраивают всякие «пятые колонны» – пацаны, девки, заграницей подкупленные. Их гонять – дело непыльное: дубинкой вмазал, ручки за спину скрутил, и тащи в автозак. А если рыпаться начнет, так оно еще и лучше – тебе за одну царапину, говорят, могут квартирку выдать. Неслабо.

Ох, вмазал бы он, Семен, этой «пятой колонне»!..

Так размышлял прапорщик Тюлькин о горестной жизни своей, делая вид, что слушает дуру-старуху.

Наконец старуха ушла, и трескотня, мучавшая прапорщика, закончилась.

Но лишь успел Семен оторвать ладони от висков, как тут же кто-то распахнул со стуком входную дверь.

«Опять приперлись», – тоскливо подумал прапорщик.

Опять предстояло ему выслушивать чьи-то вопли-сопли насчет мордобоя на кухне, побитых стекол и потыренных штанов. Опять предстояло писать бумажки, матерясь про себя.

– Ну? – буркнул он, не поднимая головы. – Чего?..

Кто-то протопал к столу, и над головой Семена раздалось:

– Сеня, блин, выручай!

Тюлькин глянул вверх и увидел знакомую ряшку Васьки Губина, сантехника шестнадцатой жилконторы. Тот хлопал глазьями, но был, кажется, трезв. Лишь перегаром несло. Но не так, чтобы сильно.

– Чо те? – спросил Семен.

Сантехник повел себя кучеряво. Он вытянул шею, наклонился, заглянул зачем-то под стол, выпрямился и, перейдя на шепот, возвестил:

– Кранты!

– Батареи сперли? – лениво поинтересовался Семен. – Так не у тебя одного. В третьем доме тоже свинтили.

– Н-н-нее, – замотал головой Васька.

– Ты про тех хмырей, что в пятом лифт пожгли? – спросил Семен. – Приходили уже… А тебе-то какая забота?

Сантехник Губин вновь замотал головой и, сделав страшную морду, провел ребром ладони по горлу.

– Порезали кого-то? Опять? – вздохнул Тюлькин.

– Да нет же. Нет! – прочухался наконец Василий. – Во как ты мне нужен, Сеня! Выручай!

Он еще раз полоснул ладошкой по кадыку.

Семен откинулся к спинке стула и, скрестив руки на груди, посмотрел на сантехника.

– Ну?

– Чего – ну?

– Ну, чего, блин, приключилось?

– Да тут такое, блин!

– Ну, давай, выкладывай.

– Ох, не знаю, с чего начать. Прям голова кругом!

– Да не тяни ты. Не мотай кишки. Говори, в чем дело?

Сантехник снова зыркнул по углам и, наклонясь к Семену, прошептал:

– Пришел ко мне, значит, мужик… С утра пришел… И сидит!

– Ну, и чего?

– Дак я ж говорю – сидит он у меня!.. Дома!

– Ты, Вась, часом, с утра, ни принял? – поинтересовался Семен Тюлькин. – Тебе слоны не мерещатся?

– Сам ты слон! – Губин обидчиво фыркнул. – Говорю ж тебе: пришел мужик. Приперся невесть откуда. Ты б его рожу видел!.. Да и не пришел он, а просто, значит, – шасть! – и объявился. В мешке весь. Говорит – архангел.

– А я-то при чем?

– Ну, как при чем? Может, он это… Может, того…

– Чего – того?

– Ну, может, он по вашей части?

Семен Тюлькин вздохнул, оглядел стены, на которых были развешаны бумажки с блеклыми физиономиями и надписью «РОЗЫСК», помолчал и сказал:

– Нет у нас никакого «Архангела». Не проходит.

– Хорошо, хорошо – торопливо согласился Губин. – Может, и не ваш. Но ты послушай, что я тебе расскажу. Заколдобишься! Он такое, блин, вытворяет… Нет, ты послушай. И чего мне делать, скажи. Я ж насилу ноги унес.

– Ладно, говори, – согласился Семен. – Только не канючь. По делу давай. И чтоб покороче, мне скоро смену сдавать.

Прапорщик утомленно прикрыл глаза, изготовившись слушать очередную кляузу.

Сантехник Василий Губин перевел дух и начал рассказ…

– М-да-а-а, – протянул Семен Тюлькин, дослушав сбивчивое повествование своего дружка. – М-да-а-а… Стремное дело. Архангелы, ангелы… Только это у тебя, Вась, с перепоя. Ты вчерась чего жрал? Признайся.

Василий обиделся:

– Пошел ты!.. Чего жрал, чего жрал… Да ничего не жрал!.. Ну, принял с мужиками на работе. Ну, потом дома еще добавил стакан. Делов-то! Я что ж, мать твою, принять не могу? Или я, что же, блин, потащусь со стакана? Да ни в жисть! И потом, говорю же тебе, что с утра дело было.

– А утром – ни-ни? Ни граммульки? – ухмыльнулся Семен.

– Да что б я сдох!

Семен постучал пальцами по столу и, не глядя на сантехника, ласковым голосом попросил:

– Ты, Вась, руку покажи.

– Чо?

– Ну, руку покажи мне.

– Какую руку?

– Ну, твою. Не мою же!

Сантехник протянул ему руку.

– На, смотри. А на фиг тебе рука?

Тюлькин скользнул взглядом по грязному рукаву и уточнил свою просьбу:

– Нет, Вась, не так… Ты рукавчик закатай. До локотка.

– Ч-ч-ч-его? – изумился Губин.

– Ну, рукав, говорю, закатай. Тебе, что, трудно?

Губин подозрительно глянул на прапорщика:

– А зачем это?

– Ну-у-у… Просто так.

Василий отдернул руку и взъярился.

– Мудило ты, Сенька! Думаешь, я ширяюсь, да? Ты что, первый год меня знаешь?.. Я к нему как к другу, а он…

Тюлькину стало неловко:

– Да ладно тебе! Ну, попросил. Ну, мало ли что. Кругом сам видишь, что делается.

Сантехник продолжал дуться. Надо было как-то задобрить его. Семен поднялся из-за стола.

– Ладно, хрен с тобой! Раз такое дело, давай пойдем поглядим.

Лицо Василия просветлело, но в глазах еще таилась обида. Прапорщик вздохнул и сдвинул со лба фуражку:

– Ты, Вась, знаешь что? Ты меня пока на улице подожди. Мне сейчас смену сдавать, а как только – так сразу выйду. Пойдем архангела твоего посмотрим… И еще это… Ну, чтобы не всухомятку, значит… Может, ты там пока глянешь в лабазе бутылек?

– Идет! – радостно воскликнул Василий. – Спасибо, Сеня! Я ж знал – не откажешь!.. А в лабаз – это я мигом!

Он хохотнул и, быстро повернувшись, исчез за дверью.

Уже приближались сумерки, когда сантехник Василий Губин с прапорщиком Семеном Тюлькиным подошли к одному из домов серии Щ-991.

Сантехника держал в руке пластиковый пакет, слегка позвякивающий при ходьбе.

– Ты вот что, Семен, – говорил он другу. – Ты, значит, сразу-то не встревай. Мы сперва зайдем, я скажу, что случайно, мол, встретились. Потом бутылек поставим, колбаски нарежем, еще кильки банку я прихватил. С утра ведь ни куснул ничего – всё базарили с ним, аж не заметил, как день просклизнул.

Василий был весел, однако веселость эта сопровождалась некоторой нервозностью.

Тюлькин по мере приближения к дому тоже начал испытывать легкое беспокойство. Состояние приятеля отчасти передалось и ему. И хотя повода нервничать вроде не было, но вид окна на первом этаже почему-то его тревожил.

– А чего свет у тебя не горит? – спросил он Василия, указав на темный проем.

– Да бес его знает. Может, он электричество экономит. А может, ему свет и без надобности. Я ж тебе говорил: он сам, зараза, светится.

Они зашли в подъезд, где на стене висели обгоревшие почтовые ящики и виднелись корявые письмена самого разного вида и содержания, нацарапанные гвоздем или ножом.

– Вонища же у тебя здесь, – брезгливо сказал Семен.

– Агась, – подтвердил Василий. – У тебя в парадняке тоже, поди, не духами пахнет.

– И то верно, – согласился прапорщик.

Поднявшись на несколько ступенек, они остановились перед обитой жестью дверью губинской квартиры.

– Давай звони. – Семен по привычке отступил на полшага за спину Василия.

Губин медлил, собираясь с духом.

– Да звони ты, блин, – подтолкнул его прапорщик, чувствуя, что еще немного – и ему расхочется входить в эту чертову хату.

– Щас! Не гони! – огрызнулся сантехник, поднял заметно дрожавшую руку и надавил на кнопку звонка.

Квартира молчала.

Выждав немного, Губин позвонил снова.

За дверью не было слышно ни звука.

– Вдруг ушел? – с надеждой спросил Василий.

– Погоди, – ответил прапорщик, испытывая всё большее желание повернуться и топать назад. – Ты, когда уходил, дверь сам запирал?

– Сам, – неуверенно промямлил сантехник.

– Ну, тогда давай открывай. Чего стоять-то? – Семен Тюлькин с кривой ухмылкой поглядел на него.

Василий пошарил в карманах и вытащил ключ.

– Может, еще позвонить?

– Ты лучше ногой вдарь, – съязвил прапорщик. – А я пока за кувалдой сгоняю.

Губин шмыгнул носом, воткнул ключ, повернул его и осторожно потянул за дверную ручку.

Дверь скрипнула, открыв проход в темную прихожую, где под потолком висела незажженная лампочка, а в глубине проглядывалась вешалка и старая куртка, висящая на ней.

– Твои шмотки? – тихо спросил Семен у сантехника.

Василий молча кивнул.

– Э-э-эй!.. Есть кто-нибудь? – Тюлькин нервно облизнул губы.

Никто не отозвался.

Помедлив, Семен сделал шаг, отстранил плечом сантехника и, стараясь не выказать робости, шагнул в прихожую. Он быстро нащупал на стене выключатель и резко шлепнул по нему ладонью.

Зажегся свет.

В прихожей никого не было.

Прапорщик медленно приблизился к двери в туалет, распахнул ее, и заглянул внутрь.

Туалет был пуст.

Обследовав кухню и комнату (тоже пустые), Семен Тюлькин обратился к сантехнику Губину, всё еще не рискнувшему переступить порог собственного жилища.

– Архангел, говоришь, – улыбнулся он. – Нету его, Вася. Улетел твой архангел. Тю-тю.

Василий вошел, держась поближе к стене. Прапорщик Тюлькин смотрел на него с сочувствием.

– Потерял ангелочка, Васенька? Может, он под тахту залез? Или в шкаф сныкался? Ты поди, проверь.

Губин молча направился в комнату, задел дверной косяк, мотнул головой, а потом…

Потом прапорщик Семен Тюлькин увидел вот что.

Увидел он, как у Васьки Губина, старого знакомца его Васьки Губина, поехала крыша.

Ошизел, тронулся, долбанулся Васька Губин в момент.

Стоял этот дурень в дверях своей комнатухи, низко кланяясь пустой бутылке, торчавшей посреди стола.

– Гаврюша, – сказал он, – так ты здесь?

Бутылка, натурально, ничего не ответила, а Васька продолжал молоть языком.

– Задержался я малость, Гаврюша, не серчай. Зато вот пожрать принес. Ты ведь и сам тоже не евши.

И трясся, гад, как поросячий хвост. Щелкал зубами – и молол, молол.

– Пройду, Гаврюша, сейчас пройду… Да нет, ты сиди, мне стул без надобности. Я счас колбаски нарежу, килечку открою.

Затем начал, обалдуй, колбасу из пакета тягать, банку с кильками, буханку хлеба достал, уронил на пол, задергался, схватил одной рукой, а другой бутылку вытащил. И всё – на стол. Затем повернулся к Семену и стал в него пальцем тыкать.

– Познакомься, – говорит бутылке. – Это друг мой, Сеней зовут. Ты не смотри, что в форме. Он добрый. Он тебе праведника враз найдет. Он кого хошь найдет… Правда, Сеня?

Не по себе стало Семену Тюлькину. Захотел он врезать дураку, чтобы в чувство его привести, да пожалел. А тот всё кивает. Но уже не пустой бутылке, а через нее – стулу, что возле стола стоит.

– Отыщем, Гаврюша, праведника, – говорит. – Не боись, непременно отыщем. И трубу твою починим. Всё сделаем.

Тут пришла Семену в голову мысль, что косит Васька Губин под шизика – чтобы самому бутылку оприходовать, чтобы с ним не делиться. Хочет психом прикинуться и выпроводить его.

Не снес такого жлобства Семен Тюлькин. Плюнул в угол, развернулся и потопал к дверям.

А этот жлобина выскочил за ним в прихожую и заверещал: «Куда же ты, Сеня? Посидим, поговорим. Вон и Гаврюша тебе рад. Познакомился бы хоть с Гаврилой».

Обернулся прапорщик и увидел, что глаза у Василия под лоб закатываются и ручонки трясутся. Вот-вот пена изо рта полезет.

Все ясно стало Семену Тюлькину.

– Наширялся-таки, козел! – крикнул он дружку своему Василию. – Я тебя, засранца, сразу просек… Ну, погоди, придешь ты еще ко мне, я тебе покажу архангелов!

Натянул Семен фуражку по самые уши, сплюнул еще раз на Васькин пол и вышел за порог, хлопнув дверью.

В квартире Василия Губина наступила тишина. Хозяин стоял посреди комнаты в пятнадцать квадратных метров, опустив руки и не смея пошевелиться. Круглый стол перед ним ломился от яств. Лежала там колбаса «Докторская» на серой бумажке, три плавленых сырка, банка кильки пряного посола, банка салата «Краснодарский», хлеб лежал, бутылка стояла, желтой пробкой завинченная. Рядом еще одна бутылка была. Правда, пустая.

Но не радовал Василия тот стол. Потому как по другую сторону сидел, уставившись на сантехника, человек в балахоне. И страшен был лик его.

Гадал Василий, понурив голову: прямо ли сейчас впечатают его в стенку, или обождут малость, поизгаляются.

«Хорошо еще в стенку, а то ведь и прикокошить может, – горестно думал Василий. – Ему, поди, человечка пришить – раз плюнуть. Пальцем шевельнет, и готов».

Представил себя Василий Губин лежащим на грязном полу – тощим, бледным, не выпившим ни глотка, не закусившим килечкой. А до стола-то было рукой подать.

И печаль окутала душу сантехника.

– Значит, праведника ты привел, Вася? – услышал он голос архангела.

Но не басил тот, нет. И в голосе его не расслышал Губин угрозы. И злобы никакой не расслышал. Даже какая-то веселость в нем прозвучала.

Поднял Василий голову и увидел на лице архангеловом улыбку.

Улыбался старикан в балахоне, улыбался.

И понял Василий Губин, что убивать его сейчас не станут.

– Гаврюша, – выдавил он повинным голосом. – Прости! Ну, прости гада. Перетрухал я… Ну, сам посуди… Но я ж ничего. Я ж только…

– Погулять вышел, – перебил его архангел, ехидничая.

Губин тоже попробовал улыбнуться. Улыбочка, правда, вышла кривенькая.

– Ты бы сбегал, дружка-то своего вернул, – продолжил архангел. – Нехорошо одному трапезничать.

– Дык, мы это… Мы с тобой вдвоем посидим. Нам и вдвоем неплохо, – отозвался Василий. – А Семен, он чего? Он просто так зашел, для поддержки штанов. Один-то я идти побоялся, напугал ты меня утром, Гаврюша. Я спросыпу очухаться не успел, а тут… Давай вот лучше глотнем чуток, колбаской закусим, я еще кильку открою.

Гавриил ничего не ответил, поднялся и подвинул стул.

– Садись, ешь.

– А ты?

– Ешь, ешь, – повторил архангел. – Голоден, поди.

Не стал возражать Василий, тут же слетал на кухню, отыскал консервный нож, пару вилок, другой нож прихватил, два стакана, вернулся в комнату, открыл, суетясь, банку салата, банку кильки, накромсал хлеба толстыми ломтями и колбаски порезал.

– Всё, – сказал он. – Присаживайся, Гаврюша. Хочешь – на стул, а хочешь – на койку садись, я к ней стол придвину.

Архангел помедлил и сел на тахту. Губин придвинул поближе к нему круглый стол с мятой скатеркой, сам устроился напротив.

– Ну, давай чуток, для разгону! – Он лихо отвернул блестящую пробку и налил в каждый стакан грамм по сто, ибо не хотел выглядеть алкашом перед духовным лицом.

– Со свиданьицем, значит!

Гавриил покосился на водку, однако прикасаться к стакану не стал.

Василий подозревал, что тот может оказаться непьющим. Но уж больно хотелось ублажить гостя. Душевный ведь оказался мужик. Запросто мог по стенке размазать, а не размазал. И даже к столу присел – не побрезговал.

– Совсем, что ли, не пьешь, Гаврюша? – спросил он.

Архангел опять посуровел и посмотрел на него не то чтоб с осуждением, а скорее, с какой-то жалостью.

Губин сообразил, что более приставать не надо. Мигом оприходовал стакан, крякнул, ухватил пальцами кильку из банки и закусил. Отправил в рот еще пару килек, взял кусок хлеба, положил на него шмат колбасы, быстро сжевал. После чего, не удержавшись, – еще три ломтя «Докторской».

– Сам-то возьмешь хоть малость? – посмотрел он на Гавриила. – Что ж я один? Неудобно как-то, Гаврюша.

– Обо мне не печалься, – произнес архангел ровным голосом. – Вкушай хлеб свой.

Поняв намек, Василий отодвинул стакан, бумажку с колбасой, выбрал кусок хлеба потолще, и принялся его жевать.

Какое-то время царило молчание, нарушаемое только чавканьем Губина. Плохо шел хлебушек всухомятку.

Архангел сидел с закрытыми глазами и казался отрешенным.

Посчитав, что хлеба он вкусил достаточно, Василий тихонько взял со стола бутылку, налил полстакана и заглотнул под килечку.

Приняв свое (пусть и без смака, и в одиночестве), Губин сметал почти всю банку салата «Краснодарский», доел колбасу (один кусок на бумажке оставил, чтоб совсем уж не выглядеть жадюгой), затем плеснул из бутылки остаток и уговорил злодейку.

И надо сказать, сильно полегчало Василию. Разлилось по жилам тепло, остатки тумана в голове рассеялись, а день, начавшийся с кошмара и потрясения, на поверку оказался не таким уж страшным.

Губин сидел на хлипком стуле, смотрел на Гаврюху-архангела и думал, о чем бы таком поговорить с гостем. А что тот не принял ни грамма, так, стало быть, не положено у них там водочкой баловаться. Или вообще – сухой закон. Очень даже может быть. А касаемо еды – кто их знает? Может, и не едят они ничего, святым духом питаются. Тоже ведь запросто.

Кашлянул он в кулачок, покосился на Гавриила и, когда тот глаза открыл, вежливо спросил:

– А как у вас там с питаньем, Гаврюша?

Отвечать ему архангел не стал. Однако и недовольства в лице не было.

Посидели они, помолчали, и решил Василий, что самое время выяснить насчет Страшного суда, о котором упоминал Гавриил.

В том, что перед ним архангел, сантехник уже почти не сомневался. Ну, разве что самую малость. А коли так, то не мешало бы расспросить о деталях.

Предстоящего суда (если такой и впрямь состоится) Василий не слишком боялся, поскольку был фаталистом и жил по принципу «чему быть – того не миновать». К тому же, как сказал архангел, судить будут всех, и это позволяло надеяться, что до него, Губина, очередь дойдет не скоро. А если начнут с главных шишек, то и подавно. Их одних трясти – на полвека хватит.

Впрочем, могли ведь начать и с другого конца.

Не сомневался Губин в одном: почини архангел свою трубу и надумай подать свой сигнал – неразбериха поднимется жуткая. В любой же неразберихе, как он знал по опыту, начальство всегда сумеет выкрутиться и найти виноватых, чтобы подсунуть их первыми. Значит, стоило просветить архангела – с кого начинать. Да и вообще разъяснить ему политическую обстановку.

В этом Василий разбирался. В жилконторе среди мужиков, как правило, говорили лишь на две темы – о бабах и о политике. Но бабы архангела едва ли интересовали. А вот политика…

И завел Василий речь о политике, постаравшись сразу заострить главную мысль.

– Политика, Гаврюха, дело стремное, – важно произнес он. – Многие вот думают, что главное – поближе к начальству пристроиться, а не то будешь, как я, – век гайки крутить. Но я тебе скажу, что и при начальниках состоять – дело рисковое. У них там свои разборки. То коммунизм, блин, строить надумают, то перестройку затеют, то еще какую-нибудь хрень. То пересажают кучу народа, перестреляют, как вон при Сталине (слышал, небось), то своих стрелять начнут. Здесь, Гаврюша, что ни затеют, всё нескладуха какая-то получается. И всё, заметь, через начальников. Так что вы там с вашим Страшным судом еще разберитесь – кого первого тягать.

Губин, осмелев от выпитого, сурово глянул на архангела. Однако, увидав нахмуренное лицо, решил малость притормозить.

– Вообще-то, мне, Гаврюха, политика по барабану. Но только вот, что у нас тут ни придумают, всё наперекосяк выходит. Сейчас вроде бы как наладилось, с колен мы, значит, поднялись, а только ведь снова, ежли копнуть, жизнь – у кого как. Начальнички обжираются, деньжищами сорят, а начнешь правду искать – хрен добьешься. Вор на воре сидит. Цены, блин, растут. На прилавках полно, да поди, купи.

Осветив политический момент, Губин почувствовал, что не прочь чего-нибудь еще пожевать. Он покосился на одинокий кусок колбасы, на открытую банку килек и сглотнул слюну.

– Ешь, – неожиданно произнес молчавший архангел. Лицо его было хмурым, но без былой строгости. – Ешь.

Василий уговаривать себя не заставил, подцепил несколько килек, взял ржаную горбушку и быстро всё уплел. Затем проделал то же с остатками колбасы и салата.

Все это не грех было бы чем-то запить. К тому же закуска в виде кильки еще оставалась.

Но тут дело предстояло тонкое. Губин решил, что к мысли о выпивке архангела надо подвести аккуратно.

– Ты не думай, Гаврюха, что я алкаш или вроде того. Но работенка у меня, скажу тебе, не сахар. Я ж не сразу в сантехники пошел. Туда-сюда помотался, без работы походил и поддавать начал. Чуть не спился. Хорошо, кореш один вытащил, в контору свою уволок строительную. Там и на сантехника выучился. Три года я у него отработал, оклемался, очухался. Потом лопнула фирма у кореша. Менты наехали, комиссии затрахали – тому отстегни, этому отстегни. Налоги страшенные. Пришлось в ЖЭК подаваться. А тут как? Ну, подхалтуришь другой раз, сшибешь деньгу на стороне, а так – фуфло. ЖЭК, он и есть ЖЭК – прыгаешь, как вошь на ниточке, кто даст на лапу, кто не даст. Оттого и керосинят все. Но я, Гаврюха, норму знаю. Примешь стакан после работы, и всё! Ну, и по субботам, по праздничкам – ясное дело. А как не пить? Кругом же все свои. Что ж, одному трезвым ходить?.. Ты, конечно, не одобряешь. Понимаю. Но сам посуди – совсем-то всухую тоже нельзя. Вот килька, к примеру. Ее ж, помимо водки, никак.