Зелёный лёд

Голова преступника, ловимого сегодня, стоила тоже недёшево, даже, можно сказать, дорого – 50 тысяч. Этой чести он удостоился за то, что возглавлял сверхсекретно-подпольную организацию каких-то анархистов-сепаратистов, «имевших целью ниспровержение установленного государственного порядка». Даже фотографии его не было в сыске – так быстро он сбежал, и агентам раздали только особые приметы: высок, худощав, волосы рыжие, глаза голубые, правым слегка косит, на левой щеке шрам от сабельного удара.

«Точь-в-точь – Рыжий, номер пятый, если бы не шрам и косоглазость», – подумал тогда Унылый и наверняка приволок бы Рыжего в участок, не стой тот с ним рядом, плечом к плечу, при получении очередной порции внеочередной информации о сбежавшем преступнике.

Было тихо. Робкая птаха занудно попискивала где-то рядом, и только после того, как Унылый запустил в неё окурком, она смылась, и тишину нарушал лишь врывавшийся клочками шум большой улицы.

Внезапно за стеной послышался хруст, как если бы выломали неплотно сидевший кирпич. Унылый насторожился, приник ухом к стене. Отчётливое поцарапы-вание указывало на то, что второй кирпич последует за первым.

Сердце агента застучало неровно, быстро, зашебурши-лось в такт выдираемому камню. Он привстал на четвереньки, зачем-то понюхал торчавший перед самым носом цветок одуванчика, пошарил по карманам. Пистолет был на месте, сталь наручников приятно охладила вспотевшие ладони. Затем он профессионально бесшумно прошёлся вдоль стены, прикладывая ухо через каждый шаг, пытаясь определить место, где лезет преступник. Явственно ощущалось, что тот ползёт вверх. Унылый, высчитав время и прикинув примерно, где он вылезет, встал, плотно прижавшись к стене, за небольшой выступ на расстоянии вытянутой руки от предполагаемого места приземления негодяя, с омерзением чувствуя, что сырость охватывает его спину от шеи до поясницы. Волосы на икрах приподнялись и, неприятно шурша о скверно выглаженные брюки, шевелились, как это всегда бывало с ним в минуты сильного возбуждения. Он весь напрягся, впившись глазами в гребень стены, волнивший неровно голубизну весеннего неба.

Сначала одна, затем другая рука, голова медленно вползли на сетчатку глаз Унылого, фотографически ясно горбя недвижную доселе стену. Осмотревшись, голова кивнула чему-то, и через секунду на стене уже сидел человек. Он был рыж, худ; Унылый даже различал на щеке нечто похожее на шрам. С явным удовольствием хихикнув, человек прыгнул вниз.

Мгновения было достаточно Унылому, чтобы ловко, расчётливым движением выхватить левой рукой наручники, правой – пистолет и, дёрнув рыжего за ноги, прижать его, перевернув, лицом к земле. Затем, сунув пистолет под мышку, он защёлкнул наручники на запястьях преступника и, откинувшись, рассмеялся, захлёбываясь радостью, веря и не веря своему счастью.

Вдруг он услышал, что преступник как-то забулькал горлом, весь содрогаясь от приступа не то плача, не то хохота. Но шум шагов сзади не дал Унылому времени выяснить, в чём дело. Обернувшись, он увидел толпу со-агентов, подходящих и разевающих рты с каким-то непонятным ему удовольствием. Звуков он не различал, но его явственно обдало плещущей через край чужой радостью.

Ещё ничего не понимая, он привстал, перевернул схваченного им преступника на спину и обомлел: перед ним был Рыжий, агент номер пять, который давился от смеха, глядя на Унылого.

Жалобно всхлипнув, Унылый присел на корточки и, прикрыв лицо ладонями, заплакал.

Мотылёк и одеяло

Ранней весной всем нужно солнышко. И людям, и растениям, и всему остальному живому миру. Впрочем, и неживому тоже – ведь многие вещи провели зиму не так, как мы, в тепле и уюте. Многое требуется просушить и проветрить, чтобы они стали, как и прежде, служить людям. Вот и мы бросили на забор цветастое лоскутное одеяло, покрывала, разложили на скамейках подушки. Травинки маленькими шильцами только-только начали протыкать прошлогоднюю листву, но уже на многих из них покачивались сонные букашки. Они перебирали лапками, расправляли и вновь складывали крылышки, чистили усики – одним словом, готовились как можно наряднее встречать весну.

Невесть откуда взявшийся мотылёк низко и неровно порхал над землёй. Он то присаживался на листочки, которые, поднатужившись, поднимали растущие травинки, отчего они пригибались к земле, то снова взлетал. Было похоже, что он что-то ищет. Вспорхнув повыше, мотылёк вдруг замер на мгновение и, как нам показалось, радостно, подлетел к одеялу, к той стороне, которую порыв ветра уложил на куст крыжовника, росшего у забора. Освещённое яркими солнечными лучами, прихотливо лежащее одеяло напоминало небольшую, покрытую цветами лужайку. И до тех пор, пока мы не отнесли одеяло на застеклённую террасу, мотылёк далеко не отлетал от этой пёстрой лужайки, присаживаясь поочерёдно на один, на другой «цветок». Он то складывал крылышки, то раскрывал, шевелил усиками, словно недоумевал, почему эти красивые цветы неподвижны и источают совсем не цветочный запах. Но, поднявшись и сделав несколько кругов, он снова и снова возвращался.

Особенно ему полюбился большой пунцовый цветок с жёлтой серединкой – мотылёк и так, и эдак обхаживал его. Он ползал по нему взад и вперёд, взмахивая крылышками, и нам думалось, что он пытается лапками приподнять лепестки, расшевелить их, заставить трепетать, как и свои крылышки, на весеннем ветерке. Но тщетно!.. Когда вечером одеяло понесли в дом, мотылёк провожал нас, то залетая вперёд, то поднимаясь вверх, то выпархивая откуда-то сбоку.