В правом нефе
При этом понимание не заключается в бубнеже наизусть пункт за пунктом в правильном порядке устава караульной службы. Солдат может вообще не уметь читать, чтобы самостоятельно правильно среагировать на штатную, а тем более внештатную ситуацию. Он должен как раз понимать эту ситуацию целостно, понимать её смысл, суть, понимать исключения.
Если человек выучил наизусть «Евгения Онегина», значит ли это, что он его понял? Не очевидно. А аплодирующие на концерте Высоцкому в Париже французы, не знавшие русского языка – значит ли это, что они ничего не поняли и хлопали из вежливости? Неизвестно; вполне возможно, что они смогли понять самое главное – то, что уже утерялось при сотом прослушивании соотечественниками Высоцкого.
3
А теперь, определив понятия, перейдём к нашему участию в Литургии – активному участию.
Если люди хором повторяют какую-то молитву еженедельно под одну и ту же мелодию – означает ли это, что степень активности их участия в Литургии выше, чем у тех, кто индивидуально молится на своей скамейке в то время, когда священник у алтаря шёпотом читает тайные молитвы? Разумеется, нет. Даже если они начнут хлопать в припеве псалма или браться за руки при чтении «Отче наш». Обратите внимание: я не сказал, что эта степень активности точно ниже. Я просто говорю, что пока у нас нет никаких оснований говорить об активности этих людей. Чтобы доказать, что они активны, нужно обнаружить, что прихожане реально понимают смысл своих литургических действий – причём именно тот, который вкладывается в Литургию Церковью.
Поэтому я предлагаю простой тест.
На каждой Мессе латинского обряда произносятся слова «Исповедую перед Богом всемогущим и перед вами, братья и сёстры…» И потом: «Поэтому прошу блаженную Приснодеву Марию, всех ангелов и святых и вас, братья и сёстры…» Вот скажите, если мы в жизни к кому-то обращаемся и тем более о чём-то его просим, то что мы делаем сначала? Разумеется, поворачиваемся к нему, смотрим на него. А теперь вспомним, что мы делаем во время Мессы, когда просим братьев и сестёр молиться о нас. Подавляющее большинство (не 51%, а практически все – я за церковную жизнь видел только два исключения), произнося текст молитвы, продолжает оставаться в том же положении, что и раньше, и смотрит в спину впереди стоящего либо в сторону алтаря и священника. Но ведь те, кого мы просим, вокруг нас! Значит, если это не абстрактный текст, обращённый ни к кому, а реальная просьба к братьям и сёстрам по вере, то логично обернуться к ним, посмотреть на них. А если мы этого не делаем, то никаких подтверждений, что мы понимаем происходящее на Литургии и произносимое ежевоскресно, увы, нет.
Но так как многие убеждены, что если я знаю словарное значение каждого произносимого слова, то значит и понимаю происходящее, то и мысли не возникает, что Литургия нуждается в понимании, несмотря на «понятность» текста. Разумеется, есть исключения. Разумеется, есть те, кто читает книги отца Томаша Кветеня или кардинала Люстиже, чтобы лучше понять Мессу. Только сама Месса не подталкивает к этому; она создаёт иллюзию понятности.
4
Когда служение Литургии, вопреки Конституции Второго Ватиканского собора («Sacrosanctum Concilium», 36, §1), было повсеместно переведено на народные языки, то возник эффект ровно противоположный ожидаемому. Благое намерение, что теперь Литургия станет понятнее, превратилось в подспудное, часто не проговариваемое вслух, но проявляющееся в реальных действиях убеждение, что она уже понятна и, значит, её долгое, кропотливое, трудное понимание Народом Божьим особо и не требуется. Кто у нас регулярно занимается литургическим образованием прихожан после «курса молодого бойца» на катехизации? Знаю одного священника (правда, не латинского обряда); знаю одного мирянина, выпустившего книгу о Пасхальном цикле (его все знают) … А кто ещё: систематически, регулярно, считая это важным делом, так как в Литургии совершается дело нашего искупления? Наверное, есть, но точно не все, не большинство, не часто…
Когда Литургия служилась на латинском языке, у прихожанина мысли не было, что он понимает всё; сам язык свидетельствовал о том, что здесь остаётся тайна. При этом смысл Литургии мог быть так же ясен для верующего, как был бы при участии в Литургии на русском, чешском или французском. Когда мы оказываемся в другой стране или на Мессе в англоязычной группе, мы же понимаем, что происходит? На итальянской Мессе мы же понимаем, что сейчас Церковь участвует в совершении бескровной Жертвы? На венгерской мы догадываемся, что в этот момент возвещаем смерть Господа, пока Он не придёт, и возобновляем Завет Господа с людьми? На французской мы уверены, что на наших глазах происходит величайшее чудо Пресуществления хлеба и вина в Тело и Кровь Христа-Спасителя? Так же и на Мессе на латинском языке люди были в курсе этого. (Или не были, как могут и не быть в курсе католики, участвующие в русскоязычных богослужениях и читающие этот текст). Просто вопреки убеждению некоторых людей, что «раньше всё было на латыни, и как же люди жили…», на латыни было не всё: Библия была переведена задолго до Второго Ватиканского собора, бессчётное количество книг существовало на всех языках веками, проповедь произносилась на родном языке (и это было обязательным требованием ещё Тридентского собора), в воскресных школах разговаривали так же, как дома – ну и молились люди Господу об урожае, об излечении от болезней, о горестях и радостях на родном португальском, польском или китайском.
Степень понимания происходящего на Мессе ничуть не увеличилась с переводом Литургии на «понятный» язык. Раньше верующие знали, о чём говорится в постоянных, несменяемых частях Мессы – так же и сейчас (знать содержание «Pater noster» и «Sanctus» так же легко, как и на родном языке; понимать их смысл так же сложно или просто на любом). Раньше верующие не понимали (и даже не слышали) молитв священника, распевая проприй или молясь в это время индивидуально (то есть самостоятельно, активно). Сейчас верующие слышат слова священника на родном языке, но вот, положа руку на сердце, какой процент прихожан слово за словом следит за этим текстом, а не думает в это время о своём – сакральном или светском? И это не характеризует их дурно; это норма психологии восприятия.
Но всё равно мы постоянно сталкиваемся и в интернете и в реальной жизни, например, с высокомерным обсуждением католиками особенностей византийского обряда Русской православной церкви, в котором молятся на церковно-славянском языке: мол, мы понимаем всё, а они бормочут заклинания… Правда, часто ровно те же самые католики с одобрением относятся к харизматическим практикам, в которых присутствует «говорение на языках», в которых уж точно ни языка никакого нет, ни понимания…
5
Когда мы попадаем в иллюзию «понятности», мы прекращаем развитие своего понимания. Какие слова чаще всего повторяются хором прихожанами на Мессе? Многократно «и со духом твоим». Сколько раз я просил мирян объяснить, что означают слова эти – и практически всегда вгонял вопрошаемого в некий ступор. Люди, для начала, не всегда могли сразу решить: это о священнике или о Духе Святом. А если мы говорим священнику «и со духом твоим», то что есть этот «дух священника»?
Открываем текст воскресной Мессы, читаем: «Хвалим Тебя, благословляем Тебя, поклоняемся Тебе, славословим Тебя, благодарим Тебя». Какое число наших католических знакомых сможет внятно развести смыслы слов «благословляем», «поклоняемся» и «славословим»? Надеюсь, что никто хотя бы не скажет, что «славословить» – это говорить слово «слава»… Значит ли это, что если бы «Gloria» пелась на латинском, то она была бы понятнее? Нет, конечно. Но у нас, как минимум, не было бы иллюзии, что мы это полностью понимаем.
«Во хвалу и славу имени Своего»? Интересно послушать версии о хвале и славе посещающих Мессу на понятном языке…
Это я «Символ веры» пока не взял…
Кстати, кажется, никого особо не мучает, когда время от времени «Господи, помилуй» поётся на непонятном и неродном греческом…
А Евхаристические молитвы? Мы понимаем их текст? Да можно ещё конкретнее спросить: а многие знают, о чём говорится в Евхаристической молитве, которую слышат раз в неделю? А многие ли, выходя с Мессы, скажут, какая сегодня была Евхаристическая молитва? Если брать изменяемые части Мессы, то, в лучшем случае, кто-то вспоминает, какой был псалом (и вспомнит далеко не большинство), и немножко, про что были чтения, – и то, если они комментировались на проповеди (поэтому ветхозаветное чтение помнится очень редко – даже сразу, выйдя с Мессы в притвор храма). И о чём просили на молитве верных…
И это не вина ничья – это просто законы человеческого восприятия: знакомое, понятное, повседневное меньше обращает на себя внимание и меньше запоминается. А как раз то, для чего требуется приложить усилие, для чего требуется напрячь свои способности понимания (то есть стать активными), и привлекает внимание и запоминается лучше.
Где больше моей активности: когда я слышу чтения на родном языке или когда я, зная, что Месса на языке ином (во время поездки в Испанию, например), должен заранее найти, какое чтение будет, скачать (распечатать, открыть ресурс в телефоне)?
Когда я лучше понимаю текст: когда слушаю чтения в едином для всех темпе да ещё с не всегда хорошо поставленной дикцией и иногда с иностранным акцентом или когда слышу чтения на непонятном полностью языке, но параллельно перечитываю в своём темпе ясно напечатанный и подготовленный мною заранее текст (и даже заранее прочитанный)? Наверное, кто-то уже обрадовался, подловив меня: в первом же случае понимание затруднено, а, значит, хотя бы активности больше. Да, если я не расслышал прочитанного на Мессе, то могу проявить активность и, придя домой, найти текст. Но какой процент будет это делать, когда Месса уже совершилась? Да и важные смыслы Литургии Слова, которая должна была меня подготавливать к Литургии Евхаристической, уже утеряны. Поэтому ценнее активность до Мессы: когда я ищу заранее текст, так как знаю, что понимание его – зона моей личной ответственности.
Иногда на это возражают, что не все же так поступят – и что тогда? Они останутся совсем без понимания? Ну, я уже намекал, что суть понимания происходящего зависит от катехизации, а не от языка Литургии. Кроме того, если вечно принижать человека, приспосабливаясь не к его немощи, а к банальной лени, то и от ежевоскресного посещения Церкви толк будет небольшой – а нам же потом в миру жить со всем наработанным инфантилизмом и духовной пассивностью. Но, если требуется, раздать нуждающимся распечатанный перевод чтений – не глобальная проблема в наше время.
6
Служение Литургии ни на каком языке, разумеется, не является дурным делом; плохо то, что Литургии на родных языках приписывается то, что она дать не может: увеличение активности и понимания, – тем самым как бы выводя за рамки действительной необходимости большую работу, направленную на развитие реальной активности и самостоятельности прихожан; развития их литургической культуры и понимания происходящего на Литургии.
Что может помочь человеку начать путь реального понимания, истинного погружения в те смыслы, которыми насыщена Литургия? Чтобы ответить на этот вопрос, надо просто вспомнить, в каких ситуациях обычно начинается процесс понимания? В тех, в которых его отсутствие очевидно; когда сама внешняя сторона события, явления предъявляет нам сложно организованное содержание.
Стихи нарушают законы обыденной речи – и именно поэтому про настоящие стихи люди реже рассказывают, кто что «правильно понял», потому что ясно, что хорошее стихотворение затрагивает смыслы, нуждающиеся в расшифровке, никогда не заканчивающейся. Стихи же, похожие на прозу (без символики, без сложных метафор, без неожиданных ритмических находок), можно петь хором под балалайку, но никаких новых откровений они нам не принесут. Обсуждать «иронические детективы» можно, если уж совсем нечего делать; обсуждать Гёте или Битова необходимо, если хотим не свои смыслы подставить в их тексты, исходя из нашего ограниченного опыта, а обогатиться смыслами новыми.
Символически-насыщенное пространство храма и его убранства, музыка, несходная с обыденной, иконопись с её собственными законами – всё это те самые внешние знаки, через интериоризацию которых (извините за профессиональный термин), присвоение, расшифровку и понимание человек не просто узнаёт новое, лежащее за пределами бытового опыта, но и в этом процессе развивается сам, развиваются восприятие и мышление, которые потом будут определять нашу жизнь за пределами храма. Это как раз и есть те языки, которые реально рассказывают о вере – настоящей, глубокой, насыщенной, жизненной, проникающей в потаённые уголки души. Сводить человека переживающего к человеку буквенному – упрощать духовную жизнь. Примитивизировать окружающее пространство значит примитивизировать человека, отказать ему в развитии, отказать в доверии к его потенциалу, оставить один на один с собственной случайно сложившейся субъективностью.
Понимание Литургии происходит не на Литургии. Оно происходит в процессе катехизации, общения, самообразования. И если мы хотим, чтобы люди (мы) лучше понимали Литургию, которая является сердцем нашей веры, то нужно не лёгкие пути искать, чтобы отмахнуться от реальной проблемы (чем и является, к сожалению, перевод служения Литургии на родной язык), а думать, как организовать катехизацию, общение между прихожанами и их (и своё) самообразование, чтобы всемогущий требовательный Бог не воспринимался как ветхозаветный пережиток, Господь наш Иисус Христос как «клёвый пацан», храм как место для тусовки и посиделок за кофе, а Литургия как… как каждому придёт в голову, исходя из своих желаний.
Примечание 1. Когда я говорю, что единые массовые действия на Литургии не свидетельствуют об активном участии прихожан, из этого не следует, что они вообще не имеют смысла. У них может быть иная ценность: например, переживание единства с другими.
Примечание 2. Если всё-таки задуматься, какой вариант Мессы более всего отвечает принципу активного участия Народа Божьего, то это будет, вероятно, «тихая Месса» в экстраординарной форме латинского обряда (так называемой «тридентской»), когда значительную часть времени священник читает тихо молитвы, а прихожане молятся индивидуально, каждый о своём. Это нисколько не разрушает понимание Литургии как «общего дела», так как личные молитвы, вплетающиеся в литургическую молитву священника, ничуть не хуже единых, хором произносимых. Это подтверждается и тем, что и в новой Мессе есть время и для молитвы индивидуальной, а не только для общей.
Примечание 3. Проблемы языка богослужения я касался только в контексте проблем активности и понимания. Разумеется, есть и другие вопросы, связанные с языком богослужения, и их тоже очень интересно рассмотреть не с мифологической стороны, а анализируя реальные ситуации, в которых находятся конкретные люди, живущие по непридуманным психологическим законам.
Примечание 4. Цитаты из Конституции «О Божественной Литургии» Второго Ватиканского собора даны в данной статье без кавычек, как давались бы без кавычек, например, ссылки на известные правила дорожного движения, хотя они и зафиксированы в каких-то нормативных документах.
Миссия в России и византийский обряд
Я сейчас буду обсуждать византийский обряд только в контексте миссии. Минусы и плюсы церковнославянского языка богослужения, традиции и особенности российской духовности можно обсуждать отдельно, но сейчас – только в контексте миссии.
Есть четыре группы людей в России, с которыми можно работать, которые могут прийти во Вселенскую Церковь (может, какую-то группу я упустил; но вот сейчас могу выделить четыре).
О четвёртой ничего не могу сказать (это – мусульмане, буддисты, индуисты и т.п.), так как просто очень мало в этом понимаю. Поэтому остановлюсь на трёх других.
Первая группа самая многочисленная. Это люди далёкие от Церкви: атеисты, пофигисты, не задумывающиеся и т. п. да и просто невоцерковленные православные (кого в детстве крестили, и он уже больше не был в церкви; кто бывает там только на венчаниях и отпеваниях и т.п.). Когда эти люди приходят в Католическую Церковь, мы должны понимать, что они выбрали её не потому, что в тот момент, когда они заинтересовались христианством, католический храм оказался единственной христианской церковью в пределах доступности. Они, живя в России, стопроцентно в курсе о существовании православия; но к Христу пришли именно в Католическую Церковь. То есть они уже совершили выбор и православие отвергли. Но почему они его отвергли? Они же невоцерковленные и мало знают про Церковь? Значит, они ориентируются на внешние признаки: или на политические реалии (как себя ведёт патриарх, что там по ТВ заявляют иерархи, какие часы кто носит, сколько «голубого лобби» отловил Кураев и т.п.) или на внешние формы (свечи, платки, одеяния, пение и т.п.). И в Католическую Церковь часто приходят тоже по внешним признакам (и это понятно): на русский язык богослужения или на латинский, на тэзэшные песни или григориану, на новое храмовое искусство или готику, на улыбающегося папу или средневековые капюшоны монахов… И в отношении них византийский обряд в Католической Церкви абсолютно бесперспективен – он может только отпугнуть. Да, потом, через месяцы или годы они смогут осознанно отнестись к нему – но уже будут в это время в обряде латинском.
(Да, я говорю об общей тенденции, а не отдельных уникальных случаях, которые, конечно, бывают, но которые предугадать нельзя, и поэтому нельзя учитывать в планировании деятельности).
Вторая группа самая малочисленная – воцерковлённые православные, хорошо относящиеся к Католической Церкви. Это могут быть целые приходы (святых Космы и Дамиана, Успения в Москве), или группы из разных мест (преображенские – «кочетковские» – братства), или отдельные люди. Они участвуют в совместных с католиками мероприятиях, ходят в католические паломничества, причащаются на Мессах вопреки нормам РПЦ, любят Папу. И у них нет мысли о том, чтобы в католичество переходить, потому что они считают, что они и так в единой Церкви. Если мы с ними согласны, то и миссия среди них не нужна; если не согласны, то она практически бессмысленна. Та же церковь святых Космы и Дамиана – это, по сути, Церковь святых Космы и Дамиана. В таких общинах прихожан мало волнует позиция РПЦ (не с точки зрения моральной оценки, а для выстраивания своего поведения); они живут своей богатой духовной жизнью; у них своя экклезиология. И уходить из своего славного прихода в принципиально менее содержательно насыщенный (это всё-таки факт) любой католический российский приход они не будут. Их не только византийский обряд в Католической Церкви не волнует, но и латинский. Для них все эти переходы – формальность; они сами определяют свою принадлежность, именно потому, что там индивидуальный, субъективный дух преобладает (или общинно-субъективный).
(Похоже, что российские протестанты будут относиться или к первой или ко второй группе).
И есть третья группа – воцерковлённые православные, реально верующие во Христа и с подозрением (в лучшем случае – чаще откровенно плохо) относящиеся к католичеству. Про католичество они знают мало; и одним из оснований отторжения являются как раз внешние формы. Люди – это люди. Им легче согласиться, что проблема «филиокве» несущественна, чем признать нормальным, например, обмирщение богослужения, светскость возрожденческих или постмодерновых изображений на стенах, музыкальное разнообразие, выходящее за всякие пределы сакрального (по их представлениям), отсутствие привычных молитвенных форм и бросание в автомат евро для того, чтобы перед иконой зажглась – лампочка!!! По одёжке встречают – это не просто народная мудрость, но и известный психологический закон. Человек должен сначала увидеть совпадения (и они как раз внешние), чтобы начать обсуждать глубинное, внутреннее. И вот тут как раз и оказывается идеальным посредником византийский обряд Католической Церкви – такой же, но в единой Церкви.
Обычное возражение на это следующее: весь наш опыт говорит, что воцерковлённые традиционные православные реже переходят в католичество, чем православные филокатолики. Разумеется, да – если вести речь об индивидуальных судьбах. Но это же происходит в нынешней ситуации – именно когда РКЦВО (Российская католическая церковь византийского обряда) никак не присутствует на российской арене; когда она вне миссионерского пространства; и вообще вне пространства актуального взаимодействия. Мало того: в ситуации, когда сами её члены затрудняют миссию именно среди третьей группы. Ведь если на католических форумах традиционный православный будет читать предложения о реформировании православного богослужения (то есть о том, как у вас, мол, всё неправильно) – и эти предложения как раз от российских византийских католиков – то в католичество он и не придёт.
Если у нас есть что-то общее с Русской православной церковью и при этом не безумное, не вредное, не алогичное (всё-таки сколько святых и мирских подвижников на этом выросли), то это надо как раз всячески сохранять и подчёркивать – подчёркивать единство хотя бы в этом. А потом уже (после объединения) можно совместно думать, что менять – и надо ли.
Если РКЦВО станет, например, вести богослужения на русском языке, увеличит ли это число новых людей? Из первой группы – нет (они идут в латинский обряд); из второй группы – нет (они и так считают себя в единой Церкви); из третьей группы – уже никогда.
И тогда миссия сводится к случайным переходам наших друзей; а эффективность этого процесса уже продемонстрирована последним тридцатилетием.
Примечание 1. Речь идёт именно о миссии РКЦВО. Просто евангелизировать людей может и Католическая Церковь латинского обряда. И для первой (самой массовой группы) она вполне подходит. А вот если так вышло, что католичество византийского обряда в России существует, и мы не думаем, что это некий случайный исторический артефакт, то нужно понять и своё собственное уникальное место – в том числе и через миссию.
Примечание 2. Конечно, и в мыслях нет того, что большинство традиционных православных, задрав штаны, побежит в РКЦВО. Побегут (не все и даже, может, не большинство, но много) только тогда, когда их священноначалие и просто начальство так решит, либо если РПЦ развалится (де факто, не обязательно де юре). Но если бежать вообще некуда, то и ждать некого – даже тех, кто мог бы прийти уже сейчас.
Беда в том, когда мы описываем ситуацию статически (раз сейчас так, то и всегда будет так); а можно описывать динамически: что нужно подготовить, чтобы при возникновении новых условий (которые часто возникают неожиданно), процесс пошёл быстрее.
Ну а цель моя во всём этом одна: я хочу, чтобы все реально верующие российские православные (как и все люди) оказались во Вселенской Церкви. То, что этому может вредить – плохо. То, что даже гипотетически может помочь – хорошо.
Парадокс традиционализма
Наверное, всем понятно, что любой организм живёт только при одновременном сохранении и изменении, то есть в развитии. Будь то живое существо или организация, будь то семья или система образования – и Церковь в том числе. Если не будет изменения, система умрёт, так как внешнее окружение, внешняя ситуация меняется стопроцентно, и старое перестанет соответствовать реальности. Если не будет сохранения, то, значит, бывшее умерло, а вместо него возникло нечто иное. То есть существенное, глубинное должно сохраняться, а конкретные формы его проявления с неизбежностью будут меняться.
Первая проблема в том, чтобы не перепутать внешнее и внутреннее, существенное и формальное. Если исчезнет существенное, внутреннее, содержательное, то исчезнет и сам организм. При этом внутреннее не обязательно является невидимым, скрытым, спрятанным; оно практически всегда выражается во внешних формах. Например, любовь супругов друг к другу и детям – это не просто глубоко запрятанное чувство «в душе»; это множество конкретных действий: например, вспомнить про день рождения или иную дату заранее и подарить подарок (если для другого это важно – сколько бы мы ни считали, что это пережиток, что бюджет всё равно общий, что и так же он/она в курсе наших чувств); например, собираться за ужином за столом всем вместе; например, выходить в коридор и приветствовать приходящего с работы или с учёбы… В разных семьях разное, но всегда что-то есть. И цели образования тоже легко реконструируются из применяемых методов – из внешнего. Если на уроке литературы по шаблону пишут про «образ дуба» и «Некрасов о поэте и поэзии», то совершенно не важно, что написано в программе (а там написано «развитие творчества… нравственности… ответственности…»).