Вынужденная посадка

Пролог-1. Писатель Григорий Ольховский

Печальные, тысячевёрстные, даже мыслью подчас не охватные российские просторы… То там, то здесь прочерчены они бесконечными линиями железных дорог. Бывало, устав до одурения от многочасовой ходьбы по лесам и болотам, выйдешь ночью к насыпи, по которой тянутся две пары рельсов – и не вдруг поймёшь, откуда тянутся, куда зовут, слабо отблёскивая под луной… Вспыхнет на горизонте звезда прожектора, луч ударит в глаза – и на минуту перестаёшь видеть тёмные кусты вокруг. Не спеша, долго тащится грузовой состав под железный стук и грохот колёс. Последний вагон с красным огнём медленно укатится за изгиб дороги. Издали донесётся и затихнет мрачный рёв электровоза… А в нескольких километрах сзади, настигая, мчится скорый поезд, с длинными пунктирами горящих окон, огромной ящеркой изгибаясь в закруглениях пути…

Я не боялся заблудиться в местных лесах, отправляясь за грибами. Достаточно замереть и прислушаться. Железнодорожная линия хоть из какого далёка даст знать о себе. Выйти на неё и свернуть вдоль. Всегда дойдёшь до станции или остановочной площадки… Но пока доберёшься до этих шпал, через заросли и буреломы, через болота, да ещё на исходе долгого дня – бредёшь совсем никакой.

У дверей станционного здания я задержался, услышав сигнал пассажирского локомотива. Фирменный пропускали по главному пути. Товарняк остановили на первом. Но здесь он состоял из порожних платформ, и я видел проносящиеся зелёные вагоны. И – ощущал знакомую дрожь внутри. Знаю за собой это странное свойство: видеть своих возможных героев. Иногда даже сквозь стены. И провидеть их будущее. Нет, никакой мистики, просто живое воображение…

Мимо ехали мужчины, женщины, дети. Инженеры, учителя, мелкие коммерсанты, отпускники… Вряд ли думающие о том, что участвуют в слепом эксперименте судьбы: снова и снова наудачу свести одних с другими. И кто знает, когда найдут друг друга искра и порох, парус и ветер, винт и крыло… Между случайными попутчиками возникают случайные разговоры. Ни к чему не обязывающие – но именно поэтому в них можно сказать что-то важное и сокровенное. Если покажется, что собеседник способен понять.

Всё не те, не те… О! Вот они, промчались, двое в купе. Всего двое, вагон заполнен наполовину. Вот эти! Каждый едет в свою командировку. Одному уже шестой десяток. Маленький, ловкий, черноволосый, в стареньких очках – экспедитор небольшой коммерческой фирмы. Одинок после развода и вынужденного переезда в другой город, где и живёт сейчас. Нелегко переносит разлуку с дочерью – переписка не заменяет живого общения. Тоску глушит книгочейством и работой. Циничные работодатели платят в обрез: не пьёт – значит, и денег больших ему не требуется. Лишь бы с голоду не помер, а без деликатесов обойдётся, а одежду и обувь пусть носит бережно… Сейчас едет в купейном вагоне только потому, что в кассе не оказалось плацкартных мест.

Собеседник – полная ему противоположность. Двадцатичетырёхлетний старший лейтенант, следователь военной прокуратуры, едет в связи с розысками солдата, сбежавшего из части. Жизнерадостный, красивый блондин с тёмно-синими глазами, блестящий офицер, покоритель начальства и девушек, впереди целая жизнь, которая, как он верит, будет добра к нему – хотя бы из взаимности. Общительный характер не позволяет сидеть букой, уткнувшись в окно или в пёстрый журнал. Он охотно разговорился с маленьким пожилым попутчиком. На удивление быстро нашлись темы, интересные для обоих… И ведь не заметят, как проговорят всю ночь, до самой Москвы.

На перроне Ярославского вокзала пожмут друг другу руки, и старший лейтенант, небрежно помахивая кейсом, уйдёт. Экспедитор останется подождать помощника, ехавшего в другом вагоне… Вот, казалось бы, и всё. Закончилась обычная дорожная встреча, одна из многих – на сей раз приятная, даже адресами обменялись, чем чёрт не шутит… И разошлись – скорее всего, навсегда. Продолжений у таких встреч не бывает – одни лишь воспоминания.

Нет! Я чувствовал, знал, что жизнь ещё сведёт их. И более того, сам буду говорить с ними.

И тут стало жутко. Это было как наваждение. От мгновенного порыва ветра раздёрнулся серый занавес – и открылось на миг нечто ослепительное, грозное, феерическое. Я не успел ничего понять. И лишь позже стало казаться, что понял: двойным сполохом мелькнула передо мной, без подробностей, сверкающая судьба каждого из двоих.

Пролог-2. Штурман Ярослав Нестеров

Грузопассажирский планетолёт экстра-класса «Владимир Джанибеков», могучий транспортник, имеет каркасно-модульную конструкцию. В рейсе может нести до пятнадцати огромных грузовых модулей, удерживаемых секциями внешнего каркаса; в отсутствие груза каркас складывается и прижимается к бортам. Планетолёт может совершать посадки и взлёты с небесных тел массой в пределах Луны, Ганимеда, Плутона.

Когда я появился в его экипаже, командир корабля сказал штурману:

– Ты, Юра, за три месяца натаскай его, как… как себя! Я же знаю, ты через три месяца уходишь к Олегу Фёдорову.

Юра Зорин озорно улыбнулся.

– Я хоть и не соцтехнолог, но воспитаю по высшему классу! Семь потов выгоню! Не возражаешь, стажёр?

– Нет, – ответил я. – Наоборот…

Космонавтов, очень разных парней, роднили две заметные черты: доброжелательность и надёжность. На них можно было положиться. До сих пор я знал только командира. Но на «Джанибекове» все – и Юра, и второй пилот Володя Кузнецов, и бортинженер Валера Соболев – приняли меня, как давнишнего приятеля.

Юрий заставлял делать всё то же, что делал сам: определять местонахождение корабля и направление движения, прокладывать курс, рассчитывать время, баланс масс, расход рабочего тела, режимы полёта… Ко всему этому наставник добавлял множество учебных упражнений – как говорил, для общего развития. Скучать было совершенно некогда. Я научился уверенно работать с ТШ-11 – телескопом штурмана, ВН-Е – навигационным вычислителем Емонакова и прочими электронными помощниками. Пришлось забыть представление о телескопе как о массивной трубе, выглядывающей из поворотной башенки. ТШ-11 походил на обыкновенный компьютер, только с «навороченным» монитором, с обилием координатных сеток на экране.

Иногда Юра принимался гонять меня вдоль и поперёк по таблице интегралов. Я ворчал:

– Ты ещё по таблице умножения погоняй…

– Будет настроение – и погоняю, – хладнокровно ответствовал штурман. – Учителей, Слава, не обсуждают.

Впрочем, методистом он был неплохим, учил понятно и последовательно. И никогда не раздражался.

Время от времени я надевал похрустывающий белоснежный СУОТ – скафандр универсальный, общего типа – и вместе со всеми выходил из корабля, помогал Валере Соболеву контролировать роботов, выводящих либо вводящих грузовые контейнеры в секции каркаса. Мне нравился надёжный и удобный СУОТ. Мой скафандр – моя крепость… «Универсал» был жёстким, но на внешнем виде это никак не отражалось. Гибкость в суставах обеспечивалась несчётным количеством микрошарниров.

Запомнилась посадка на Каллисто, возле российской станции. Командир хлопнул по плечу:

– Поздравляю, Слава! Твоя первая луна.

Мы вышли на зеленоватое искрящееся поле метанового льда, обрывающееся близким выпуклым горизонтом; выше на чёрном небе сверкала россыпь немерцающих, неподвижных звёзд – одни поярче, другие поскромнее, многие с заметным оттенком – жёлтым, оранжевым, голубым, зелёным, рубиновым… Слева подходила коричневая острозубая скальная гряда – стена кратера. А над ней… Я невольно вздрогнул. Над зубьями скал на фоне чёрного неба вздымался огромным полосатым полушарием властелин здешних мест – Юпитер. Пересекая его, плыл тёмный шарик не совсем правильной формы.

– Адрастея. Согласен, штурман?

– Согласен. Точно она.

– А вон Ио.

Я повернулся. Справа, высоко между звёзд, стоял желтоватый серпик. Ио немного напоминала земную Луну.

– То ли ещё впереди, – сказал командир. – Сатурн увидишь, его спутники. Один Титан чего стоит. Или Янус… Ладно, пошли в станцию. Все уже там.

Мы двинулись к серебристому куполу, как во сне, замедленно перебирая ногами, с каждым шагом уплывая на метр вверх и на десять – вперёд. Сбоку, то отходя, то возвращаясь, нас сопровождали по зеленоватому льду тени от здешнего маленького Солнца. Командир держался чуть сзади – страховал новичка.

Я не думал, что усну в эту ночь. Но мозг был перегружен впечатлениями, и меня сморило после королевского ужина, данного в нашу честь местными физиками, планетологами и астрономами. Хозяева, посмеиваясь, отвели спать, раздели и уложили.

Потом был Сатурн и три из его спутников. Пять станций, в том числе две техасские и японская. Японцы бойко шпарили по-испански. Я не отставал…

Полёт за полётом открывалась мне грозная, дивная краса Космоса. До дрожи пробирала эта нереальность, в которой ходишь, смотришь, трогаешь. Почти не отталкиваясь, подлетаешь на высоту своего роста и плавно опускаешься… Страннее и прекраснее всякого сновидения.

Титан – облачно-туманный мир с коричнево-оранжевым прозрачным небом, сквозь которое просвечивают самые яркие звёзды. Из тумана выступают чёрные скалы. Метановые ручьи, реки текут в озёра. Каменистая поверхность спутника то там, то тут обрывается пропастями; в их глубине плавает лиловый и фиолетовый туман. Ночью в небе, окружённый звёздами, стоит Сатурн, косо вознося кверху ребро исполинского кольца, на котором сидят иногда три, иногда четыре зеленовато-серебристых серпа других спутников.

Почти все луны другого гиганта – Урана – богаты всевозможными минералами. В наружном щите спутников, состоящем из газовых льдов, проделаны шахты и карьеры, идёт промышленная добыча драгоценных и поделочных камней. Любой желающий может собрать коллекцию. Это своеобразная привилегия космонавтов.

Но над мутным океаном атмосферы самого гиганта людей охватывает непонятное волнение. От Урана исходит ощущение жутковатой тайны. Всегда казалось: там, под плотной атмосферой, ждут изумительные и опасные открытия.

Спутники Нептуна ничем очень уж оригинальным не отличаются. А вот виды Плутона поражают своей мрачной торжественностью. Поля и реки газовых льдов, чёрные и тёмно-серые скальные стены с красными высверками на изломах. Гипнотическая тьма расщелин, соваться в которые строгий командир запретил.

– Исследования – не наша работа! Мы транспортники. А любители туризма – особенно ты, Валерий! – должны знать, что оттуда кое-кто не вернулся.

В чёрном Плутоновом небе неприметно висит Харон – тёмная, еле заметно светлеющая с одного бока туша, закрывающая звёзды… И со всех сторон – неожиданные разноцветные сполохи вырывающихся из недр газов, которые тут же обращаются в жидкость и замерзают бугристой наледью.

Невиданная, чужая красота. За два года я так и не свыкся с ней. Каждый раз, словно впервые – восторг, изумление… И всё-таки эти чудеса не могут полностью околдовать сквозь скафандр. Не хватает земного тепла. И каждый раз после рейса я спешу завершить формальности и спуститься с небес.

Может, это постоянное земное притяжение и есть причина тому, что наш «Владимир Джанибеков» всегда возвращается быстрее других таких же транспортников.

– Ну, могём! – смеются друзья-космонавты. – Опять вы «Игоря Зарубина» обставили, и «Вадима Черноброва», и «Алексея Леонова», и техасов…

Я, наконец, нашёл время приняться за роман Григория Ольховского. Прекрасно помню те времена, хотя прошло больше ста лет. Но сам могу помнить только то, в чём лично участвовал, где присутствовал. А Ольховский и после того, как меня нашли пули убийц, много беседовал с Димой Арсентьевым, бывал у президента Карцева.

Несколько смутило, что Григорий Захарович то и дело называет главного героя мастером. Пусть не меня, я всего лишь прообраз. Но всё же как-то…

Однако это самое прозвание, как ни крути, сопровождает меня всю жизнь. И сейчас наши ребята говорят: мастер, мастер… Всего лишь неплохой штурман. Ну, штурман-то на самом деле неплохой – судя по тому, что приглашён в Звёздную экспедицию.

Звёзды ко мне неравнодушны. Всякий раз, когда вижу их бессчётную россыпь на большом экране центрального поста, или на мониторе телескопа штурмана, или просто сквозь стекло гермошлема – все, все они, во главе с ярчайшим Сириусом, вопреки логике и здравому смыслу, все вместе шепчут мне: «Увидишь, ещё увидишь свою Инну…».

Писатель Григорий Ольховский: из дневника

Я нашёл их. Вернее, они сами нашлись.

Меня давно интересовала работа Технологической службы МВД. Кое-что знал из радиопередач, из газет. Новые, они же современные технологии. Неотразимая «кабина признаний»… Либеральные журналисты возмущались жестокостью по отношению к преступникам. Но я далеко не либерал. Захотелось написать о людях, столь храбро взявшихся раз и навсегда уничтожить в стране уголовщину. Сначала я не мог избавиться от некоторого скептицизма. Но на улицах стало спокойно, почти не попадались шатающиеся фигуры и скотские рожи, в подъездах никто не толпился угрожающе. И обитатели рабочего общежития, неподалёку от которого я живу, заметно поскромнели. Кажется, можно стало и гулять тёплыми ночами по городу. Давно не было сообщений о квартирных кражах, грабежах инкассаторов и ювелирных магазинов, о массовых драках, о стрельбе в ночных клубах и на автодорогах… Похоже, с приходом генерала Нестерова наши правоохранительные органы стали по-настоящему зубасты.

И, наконец, я через приёмную министерства созвонился с генерал-лейтенантом Нестеровым и договорился о встрече.

Кто-то из советских литературных мэтров сказал: скучно читать про незначительных людей, с которыми происходят незначительные события… Хорошо работалось на этом поле Чехову, Зощенко. А мне больше по душе размах Александра Бека, Василия Гроссмана, Константина Симонова.

В трубке послышался красивый запоминающийся тенор – и мелькнула перед внутренним взором далёкая железнодорожная станция, проносящиеся зелёные вагоны. И два человека в купе… Приехав к назначенному часу и увидев генерала, я сразу почувствовал: да, это он. Бывший экспедитор. И слишком-то удивляться было нечему – я знал и другие подобные примеры.

Мастер познакомил меня с молодыми офицерами, своими подчинёнными. Я осмотрел знаменитую кабину КПМ, посидел под излучателем. Ярослав Матвеевич снял с меня короткий условный допрос.

– Да, уж явно не детектор лжи… – оценил я. – Небо и земля! Кстати, мне сейчас подумалось, что с её помощью очень удобно взламывать круговую поруку. В чиновных структурах, например. Или в этнических ОПГ, в диаспорах.

– Правильно, – ответил мастер. – По сути, полная победа над ложью. Никакое зомбирование не спасёт… Но кого мне хочется поспрашивать в кабине – так это академика Фоменко. Верит ли он сам в свою новую хронологию? И зачем ему это.

– А я бы спросил наших оппозиционеров, тоже – зачем? Глупые дёргания. Неужели не соображают, что ничего у них не выйдет?

– Мелкие жулики, жаждущие власти. Плохо, что они пытаются портить молодёжь. Запад нам поможет.

– Поможет, поможет… Глупость. Не поможет, а использует.

Мы прошли в кабинет Ярослава Матвеевича. Над столом висел портрет бородатого воина в остроконечном русском шлеме со стрелкой над переносьем.

– Князь Пожарский, – пояснил мастер. – При государе Михаиле Фёдоровиче ведал Разбойным приказом… Садитесь, Григорий Захарович.

– Декриминализация… – произнёс я, пробуя слово на вкус. – Декриминализация страны. Если бы я встретил это в какой- нибудь книге, то обязательно выговорил бы автору за наивность, граничащую с инфантильностью.

– Смелость – она иногда напоминает наивность.

– А всего лишь достаточно было вообразить себе, что мафия смертна. Что бы там кто ни говорил. А дальше – было бы желание… И простая штука – назвать вещи и живые существа своими именами. Признать нелюдей нелюдями. Двуногое население Земли состоит из птиц, людей и бесов. Поэтому – отказаться от греко-римской борьбы. Бесы с нами воюют, а мы с ними боремся. Потому что они плохие, а мы, видите ли, хорошие, нам нельзя.

– Христианская мораль. Сказал Господь: Мне отмщение, и Аз воздам.

– Ждите, когда Он воздаст! Не при нашей жизни. У Него-то времени – немерено, что ему человеческие сроки! Сотни лет так всё и оставляем на Бога. Если не веруем – всё равно традиционно машем рукой. А православная церковь признаёт и Михаила Архангела. Видели герб Архангельска?

Видел… Правозащитники бесятся?

– Нет. Уже перебесились. Поняли, что без толку. Хотя главного, кажется, всё-таки не поняли. Главное – не воздать, а спасти. Избавить нормальных людей от опасности, от агрессии бесов.

– В нашей стране, – сказал я, – многим эта решительность страшна. При Сталине погибла масса невинных.

– Да, после такого применения подобрать это хорошее, мощное оружие – конечно, решимость нужна. Вы же заметили, какой визг подняли журналисты и блогеры.

– На всякого мудреца довольно простоты.

– И всегда врали, что казни не изменят ситуацию с преступностью. А по американской внутренней статистике, одна смертная казнь предотвращает восемьдесят пять убийств.

– Что удивительно: вы семеро здесь и несколько сот хороших парней по стране – и дело пошло. Но… Не может ли случиться так, что ваша могущественная кабина рано или поздно прямым ходом попадёт в руки плохих парней? Выпытывать номера счетов, почтовые и прочие пароли, интимные признания? Корпоративные и государственные секреты?

– Было, Григорий Захарович, было. Но своих работников мы набираем сами. На вшивость проверяем в тех же кабинах. А захват извне… Был случай. Группа предпринимателя Шмырлина… При содействии начальника областного УВД. Вся эта компания сидит. А наши технологи проявили себя доблестно.

– Да, я знаю. Подвиг лейтенанта Зимина…

– Если всерьёз интересуетесь – езжайте туда. Побеседуйте с капитаном Башкировым и лейтенантом Гончаруком. Только к вдове Зимина, пожалуйста, не ходите.

– Ну, я же понимаю…

– Потенциально любой из моих офицеров – Герой России. А это шмырлинское «выступление»… Вы можете представить себе экстремистов, штурмующих московский офис ФСБ? Или наш?

– Не могу. Это самоубийство.

– В регионах это такой же нонсенс. Наше оборудование монопольно принадлежит государству. Так же, как боевые самолёты в каком-нибудь авиагарнизоне… Иностранные разведки гораздо опаснее. Но мы уж стараемся защищаться.

– Некоторые утверждают, что у вас нечто, напоминающее опричнину Ивана Грозного.

– Новое – хорошо забытое старое. Хотя Карцева я бы с Иваном Грозным не сравнивал. Это оставим либеральным журналистам и блогерам.

– О, либеральные журналисты… Какая-то девица предложила издавать журнал «Братва». Дескать, значительная часть россиян прошла через тюрьму и зону, и заслуживает собственного журнала.

– Ну да, ну да. Заслуженные наши. Чтобы козёл не вонял, давайте мы ему рога позолотим. Не хватало ещё этих резервистов объединять и сплачивать.

– Дешёвка. Такие журналисты до тех пор либералы, пока их самих не ограбили на улице, квартиру не обчистили. Но согласитесь, сидели не только уголовники.

– Соглашаюсь. Но инженер, в своё время отсидевший два года за самиздат, не бросался воровать и грабить. И уж точно не станет позориться, тусоваться в таком журнале. Не для людей это издание.

– Сейчас инженеров мало. Всё блогеры и менеджеры. Юристы-экономисты. Безработные, разъезжающие на «бентли»… Ничего не стесняются. Молодёжь совсем другая. «Восемнадцать мне уже», «Ты берёшь меня даром».

– Да, нынешние потеряны. Прекрасно видно по тому, что поют, что слушают. «Честного не жди слова, я тебя предам снова».

– Значит – надежда на маленьких?

– На самых маленьких. Рождённых сегодня. Так говорит мой зам, очень талантливый молодой человек.

(И снова в памяти – проносящиеся зелёные вагоны…).

– Сейчас уж в моду вошло, – с отвращением сказал я, – гордиться срамом. Демократия! Проститутки, гомосеки, бандиты. Как бы тоже люди…

– Именно тоже. По одну сторону – люди, по другую – тоже люди. По-простому – бесы.

– Ав чём тут причина, как считаете?

– Демократия и свобода бизнеса. Вся «независимая» журналистика кому-то прислуживает. Телевидение, кинопрокат… Театры… Большой театр ставит Сорокина. Это, по-вашему, что?

– Позор. Национальный позор.

– Поздравляю, мы с вами единомышленники. Но деньги- то не пахнут! Богатый человек желает смотреть не где попало, а в Большом театре Сорокина, Баркова, хоть бомжа подзаборного. Ну, вкусы у него такие. Проявите понимание, чёрт возьми! Ан нет. Большой театр проявлять понимание не хочет, брезгливо морщится, хамит, кивает на вековые культурные традиции. И тогда… в Большом театре меняется руководство. Совершенно, как вы понимаете, естественным образом.

– Да уж, «естественным»…

– Мы, технологи, появились неспроста. Прежняя система оказалась бессильна. По разным «объективным» причинам. Худому танцору всегда что-то мешает.

– Знаем, что… – улыбнулся я. – Но вы-то оказались добрыми танцорами. Только как же быть с равновесием в мире между добром и злом? Уничтожите зло – что тогда?

– Зло порождает горе.

– А не познавши горя, разве сможем ценить счастье?

– Если уж без горя никак, пусть оно сидит в своих естественных резервациях: смерть близких, несчастная любовь, непонимание, творческие неудачи… Да мало ли! А если кто причиняет другим несчастье сознательно, ради собственной выгоды – от таких мир надо чистить. Что они нарушители закона, это примелькалось и не звучит. Главное, что они – угроза несчастья, сеятели горя.

– Вы, Ярослав Матвеевич, явно окончили ефремовскую Академию Горя и Радости.

И сразу я пожалел о сказанном. Лицо собеседника дрогнуло, как от внезапной боли. Меня обдало волной трагического надлома… Генерал овладел собой, произнёс медленно, ровным голосом:

– Каждый в ней учится. Кто-то оканчивает полный курс, кто-то нет…

Я посмотрел на часы и встал.

– Пойду, пожалуй… Между прочим, правильно, что вы сначала ликвидируете низы криминала. Сделали себе имидж и при этом не очень всполошили верхи. Кроме самых умных. Выглядите этакими «уличными патрулями»…