Под чужим именем
– Хм… Тогда переодевайтесь, юноша! – предложил профессор, кивая на вбитые в стенку два толстых гвоздя. – И можете пока размяться. А я баню затоплю. Как раз согреется…
Сомов вернулся минут через десять, уже в футболке и трико, весь пропахший дымом. Убедившись, что сверкающий выступившим на лице потом мальчишка достаточно разогрелся для активных телодвижений, Ботаник сбросил ботинки и предложил провести мягкий, ознакомительный, условно-контактный поединок. Для Славы Корсака настал момент истины. Он впервые получил возможность попробовать свои силы с настоящим соперником.
Леониду Ивановичу хватило полминуты, чтобы оценить уровень подготовки Славы, спустя полгода встреч на уроках немецкого языка добровольно открывшегося ему с совершенно неожиданной стороны. Несмотря на огромнейшее количество грубейших технических ошибок, вызванных «кустарным» характером прошлых тренировок и отсутствием партнера, потенциал Корсака, как самоучки, оказался гораздо выше, чем мог себе представить профессор еще пять минут назад. Казалось просто невероятным, что таких успехов в овладении приемами можно достигнуть в одиночку, без наставника, на старых китайских книгах великого учителя Лао Дзы и истовом юношеском энтузиазме. Таком, какой бывает лишь в ранней безусой юности…
В очередной раз отразив удар и проведя молниеносный захват соперника, Сомов мягко опрокинул Корсака на пол, отступил на шаг и махнул крест-накрест рукой.
– Довольно. Ты – молодец. Честно говоря, я ожидал худшего. Но ты меня удивил. Что-нибудь еще умеешь?
– Кирпичи ломать, – поднявшись с пола, скромно пожал плечами Корсак.
– И сколько?! – приподнял брови Ботаник. Сюрпризы следовали как из рога изобилия.
– Один. Иногда два. Как получится.
– Интересно, – хмыкнул Сомов. Вышел из сарая. Вернулся, неся с собой мокрую от дождя, широкую и толстую доску. Бросил ее на пол, снова вышел и принес два кирпича. – Давай!..
Деревяшку, удерживаемую Леонидом Ивановичем перед грудью в вытянутых руках, Слава легко переломил надвое ударом ноги с разворотом. С кирпичами же пришлось повозиться чуть дольше – они поддались лишь по одному. К тому же от волнения и, как следствие, недостаточной концентрации удар не получился правильно, и теперь у Славы сильно болела рука. Видя, что парень легко травмирован и сильно расстроен такой «неудачей», и без того удивленный Сомов не выдержал, подошел, по-отцовски, с широкой улыбкой, потрепал Славу по голове и сказал:
– Все здорово! Отлично. Ты просто прирожденный ниндзя.
– Кто я? – В глазах Корсака сразу мелькнул неподдельный интерес.
– Японский профессиональный убийца-невидимка, – ответил Сомов. – Элита. Лучше них нет никого. Они сильны, как боги, и неуловимы, как ветер. – Профессор сдернул с гвоздя застиранное полотенце и протянул мальчишке. – Будет время, я расскажу тебе о ниндзя подробней. Мой учитель был в свое время воспитанником ушедшего на покой ниндзя. Лучшего на Окинаве. Сейчас оботрись слегка, и милости прошу в баньку. Там уже жарко, как в пекле. И веники березовые в тазу отмокли.
– А вы были в пекле? – с улыбкой спросил Корсак.
– Я много где был, парень… Слишком много для одного…
– Я еще никогда в жизни не был в русской бане, – признался Слава. – У нас дома ванная. А родственников и друзей в деревне нет вообще.
– О-о, даже так?! – весело встрепенулся Сомов. – Ну, в таком случае сейчас, юноша, вас ждет одно из самых ярких приключений тела и духа. Вперед!
Обратно в Ленинград, опьяневший от обилия впечатлений, смертельно уставший, но необычайно счастливый, Слава уехал на самом последнем идущем в сторону Северной Пальмиры рейсовом автобусе, к остановке которого его проводил Сомов. Транспорт уже не ходил, и до дома, где как пить дать ждала, не смыкая глаз, мама, предстояло идти пешком через весь центр города.
В том, что Анастасия Михайловна не ложилась, ожидая возвращения сына, Слава не сомневался– слишком хорошо знал мамин характер. Впрочем, допоздна он задерживался крайне редко и, как правило, всегда предупреждал. Но сегодня, отправляясь на встречу с Ботаником и помня о данном профессору обещании хранить их встречи в тайне, Слава не оставил матери записку и не предупредил, что задержится. Значит, придется скрепя сердце лгать, сочинив более-менее убедительную версию причины своего столь позднего возвращения домой. Однако, как назло, в занятую совершенно другими мыслями голову ничего путного не лезло. Разве что… сказать маме, что он начал встречаться с девушкой? А что? Пожалуй, это подойдет. Как-никак уже восемнадцатый год…
Срезая путь и сворачивая с пустынной улицы в мрачную арку проходного двора, Слава не сразу заметил отделившиеся от стены и заслонившие ему проход два темных силуэта. Две тени. И только голос – грубый, хриплый, надменный – заставил его вынырнуть из своего внутреннего мира в мир реальный и остановиться:
– Эй, фраерок. Куда это ты так торопишься? Тормозни-ка. Закурить есть?
В полумраке проходного двора разглядеть лица заступивших дорогу людей было совершенно невозможно. Но угадать, что последует вслед за ответом «не курю», можно было безошибочно. Слишком типичная ситуация. Ночь. Проходной двор. Одинокий прохожий и двое угрюмых подонков, от которых за километр разит дешевым вином.
Сзади что-то зашевелилось. Слава оглянулся. Еще одна тень – третья – отлипла от дверной ниши за его спиной, отрезая будущей жертве путь к отступлению. Что ж, понятно. Если рвануть назад и попытаться убежать – придется гасить одного. Если рвануть вперед – двух. Если остаться на месте – тогда трех.
– Не курю, – буркнул Слава, как ни в чем не бывало шагнув вперед и делая вид, что намеревается быстро прошмыгнуть вдоль обшарпанной стены арки во двор.
Как и следовало ожидать, эти уроды сразу двинулись наперерез.
– А ну стоять!!! Нет сигарет – давай кошелек!!! И часы!!! – жестко потребовал все тот же голос. – Иначе хана тебе, фраерок, живым отсюда не выйдешь.
– Выворачивай карманы! – поддержал второй, сверкнув в полумраке железной фиксой. – Что в сумке?!
– Спортивная одежда, – спокойно сказал Слава. – Потная и вонючая. Майка, брюки, носки. Хочешь понюхать?
– Че… чего?! – Недоносок, ожидавший совершенно другой реакции, явно не сразу сообразил, что именно ему предлагают. А когда, спустя долгие две секунды, до его гладкого куриного мозга наконец-то дошло, что взятый на гоп-стоп плюгавый фраерок откровенно издевается, грабитель буквально взревел от ярости – Да я же тебя, с-сука!.. Бей его, пацаны!
Больше он ничего не сказал. Просто не успел. Короткий прямой в челюсть заставил подошвы битюга, бодро ринувшегося в драку, на миг оторваться от щербатого асфальта. Он пролетел добрых два метра, прежде чем мешковато рухнул навзничь, дрыгнул ногами и затих. Вслед за первым последовал другой удар, на сей раз уже ногой, в боковую часть бедра второго грабителя. Громко хрюкнув, подельник сломанной куклой повалился на бок, рыча от дикой боли. Стоявший позади Корсака третий грабитель не мог от страха сделать ни шага. Так и застыл на месте, громко и судорожно икая. Слава обернулся, потер о раскрытую ладонь левой руки пылающую, травмированную во время «показательных выступлений» у Сомова кисть правой и решительно шагнул навстречу. Отпускать этого подонка так просто он не собирался. В уличных драках великодушие победителя категорически недопустимо. Потому как всякая тварь, гниль рода человеческого, понимает лишь метод грубой силы. Корсак слишком хорошо знал: окажись на его месте неспособный постоять за себя типичный обыватель – и молить о пощаде жаждущих почесать кулаки подонков, даже в обмен на добровольно отданные ценности, было бы бессмысленно. Не видать бедолаге сострадания, как своих ушей. Вкупе с выбитыми зубами, отнятыми деньгами и снятыми с руки часами.
Видимо, Слава был слишком уверен в своем превосходстве, слишком рано расслабился, посчитав, что угроза миновала и разобраться с безвольно застывшим парализованным хулиганом не сложнее, чем чихнуть. Иначе ни за что бы не утратил бдительность и не позволил внезапно рванувшемуся в сторону подонку сунуть руку в карман, достать «выкидуху», выщелкнуть лезвие и явно набитым долгими тренировками резким и точным броском метнуть нож ему в живот. Лишь в самый последний миг Корсак успел сделать резкое движение корпусом, так что острое, как бритва, лезвие распороло пальто и застряло в нем, в каких-то паре сантиметров от печени, лишь слегка порезав поясницу. Это стало последней каплей, которая переполнила чашу его злобы. Он без труда настиг попытавшегося выбежать из арки подонка, ударом в коленный сгиб сбил его с ног, нагнулся, рывком перевернул на спину, надавил коленом на грудь, выдернул торчавший в боку, успевший напиться крови нож и приставил алое лезвие к горлу своего несостоявшегося убийцы. Прошипел сквозь плотно сжатые челюсти:
– Молись, тварь. Если умеешь…
– Не убивай! Не надо! У меня дома жена и маленький ребенок! – заверещал грабитель. – Прости, прости, брат! – И позорно разрыдался, пустив сопли. А вдобавок намочил штаны.
Упоминание о ребенке, семье и едкий запах растекшейся мочи подействовали на готового совершить непоправимое Славу как холодный душ. Он на мгновение прикрыл веки, поднял их вновь, смерил ненавидящим взглядом искаженную гримасой ужаса испитую, опухшую физиономию мужика лет двадцати пяти и медленно отвел руку с ножом от его кадыка, конвульсивно дергающегося под колючей кожей. И тут же резким движением наискосок, слева направо, рассек подонку лицо, навсегда оставив неизгладимую метку в память о сегодняшней ночи. После чего нарочито тщательно обтер лезвие о драную телогрейку урода, уперся острием в асфальт, загнал его обратно в рукоятку до щелчка и машинально сунул нож в карман своего пальто. Обернулся, наблюдая, как один из очухавшихся подельников прижатого к асфальту меченого – тот, которому от души прилетело в бедро, – пытается встать, ругаясь, охая и придерживаясь за стену. Третий грабитель по-прежнему лежал поодаль без движения, в глубоком нокауте.
– Черт с тобой, живи, – глухо сказал Корсак, убирая колено с груди подонка и поднимаясь на ноги. Раненый бок горел так, словно его ошпарило кипятком. – Скажи спасибо своему ребенку. И жене. Тля навозная…
Слава поднял сброшенную на асфальт сумку, закинул ее на плечо и, чуть прихрамывая от полыхающей в боку боли, направился в глубь длинного проходного двора-колодца.
Мама, конечно, до сих пор не спала – ждала его возвращения домой. Когда Слава вошел в квартиру, часы на комоде в гостиной показывали уже без четверти два. Едва переступив порог и встретившись взглядом с выбежавшей навстречу встревоженной мамой, он вдруг почувствовал сильное головокружение, присел на табуретку и – тут же потерял сознание…
Когда очнулся, обнаружил себя лежащим на кровати. В окно комнаты ярко светило солнце. Рядом с постелью сидели двое – мама и молодой, чуть старше Славы, милиционер в форме. Лейтенант. Заметив, что сын пришел в сознание, бледная, явно не сомкнувшая все это время глаз мама неожиданно всхлипнула, прижала к лицу скомканный в ладони платок и – улыбнулась:
– Как ты себя чувствуешь, сынок?
– Нормально. Не волнуйся, мам. – Слава попытался улыбнуться в ответ. – Долго я тут валяюсь?
– Восемь часов. Когда ты упал в обморок, я вызвала неотложку. Доктор обработал и зашил твою рану. Говорит, что порез неопасный, в больницу тебе не обязательно. Но ты потерял очень много крови, так что придется какое-то время полежать дома. – Анастасия Михайловна посморела на лейтенанта. – С тобой хотел поговорить товарищ из милиции.
– Здравствуй, Слава, – хмуро кивнул мужчина. – Я должен снять с тебя показания для протокола.
– Надеюсь, товарищ лейтенант разрешит мне присутствовать? – в своей обычной, не терпящей возражений манере уточнила Анастасия Михайловна.
– Это не запрещено, – разрешил милиционер. Раскрыв лежащую на коленях папку, лейтенант достал чистый бланк, ручку и принялся задавать вопросы по анкете. Записав все данные Славы, перешел непосредственно к ночному нападению:
– Расскажи подробно, кто, где и при каких обстоятельствах нанес тебе ножевую рану? Имена, приметы? Важна любая деталь.
– Я иногда езжу на Финский залив. В Стрельну. – Вспомнив о навсегда оставленной на лице грабителя ножевой отметине, Слава решил не давать участковому никаких зацепок. В конце концов подонки уже получили свое. – Гуляю, занимаюсь гимнастикой, бегаю вдоль моря. И возвращаюсь домой уже затемно. Так было и вчера. Я приехал поздно, трамвай уже не ходил, пришлось идти до дома пешком. Решил срезать путь, через проходной двор. – Корсак назвал адрес арки. – Подошли двое, лиц я не разглядел – темно было. Выпившие. Разило сильно. Спросили закурить. Я ответил, что не курю. Потребовали деньги и часы… Завязалась драка. Когда они сообразили, что не справятся, один достал нож и ударил меня в бок. Я пришел домой и потерял сознание. Это все.
– Хорошо дерешься? – хмыкнул лейтенант.
Корсак неопределенно дернул щекой: мол, куда уж нам, сирым и убогим. Просто так вышло. Развивать тему милиционер, к счастью, не стал. Спросил только:
– Опознать этих скотов сможешь?
– Вряд ли. – Слава качнул головой. – Я же говорю – темно было. Ни лиц, ни примет я не запомнил.
– Взяли что-нибудь? – Лейтенант что-то быстро записывал в протокол.
– Не успели. Со стороны улицы послышались голоса, и эти подонки предпочли удрать. Больше мне нечего добавить, товарищ лейтенант.
– Ладно. Будем искать, – вздохнул без особого энтузиазма милиционер и протянул Славе ручку: – Черкани здесь. – Взглянул на подпись, убрал протокол в папку и поднялся. – Выздоравливай. Когда понадобишься, тебя вызовут повесткой. До свидания.
– Я провожу вас. – Анастасия Михайловна направилась вслед за лейтенантом к входной двери. Вернулась. Села возле постели сына. Посмотрела ему в глаза. Спросила спокойно, без тени укора:
– Почему ты не сообщил про нож, который я нашла у тебя в кармане пальто? Все произошло не совсем так, как ты описал?
– Не совсем, – подтвердил догадку матери Слава.
– Ты… убил кого-нибудь из… них? – тихо спросила Анастасия Михайловна. – Или покалечил?
– Нет. Все живы и почти здоровы. Не волнуйся. Я чист перед законом.
– Тем более не понимаю. Если тебе нечего бояться, почему ты не рассказал всю правду? Ты… был не один? – вдруг предположила Анастасия Михайловна. Ее вдруг осенило: – Ты был там с девушкой, сынок?! Я права?!
Слава не стал лгать матери. Просто во второй раз чуть дернул уголками губ. Вроде как улыбнулся. Но эта гримаса опять странным образом подействовала. Больше по поводу ранения мама вопросов не задавала. Да и в милицию его так ни разу и не вызвали. Уголовное дело, видимо, безнадежно зависло…
Однако сам Ярослав, уже спустя две недели после драки появившийся в университете и после лекций поехавший с Сомовым в Метелицу, еще долго ловил себя на мысли, что, идя по Питеру, непроизвольно всматривается в лица всех встречных мужчин от двадцати до сорока лет – не по этой ли физиономии прошлась наискосок, оставив свою несмываемую отметину, лежащая сейчас в запертом ящике письменного стола зэковская «выкидуха»? И только спустя год-полтора это преследующее его наваждение постепенно сошло на нет, пропало. Жизнь шла своим чередом. В судьбе переходящего с курса на курс Славы Корсака появлялись и исчезали, сменяя друг друга, теперь уже самые что ни на есть реальные девушки. Он дважды в неделю регулярно наведывался в загородный домик Леонида Ивановича, тренировался, усиленно готовился к выпускным экзаменам, и единственный из всего на редкость непутевого курса имел реальный шанс окончить университет с красным дипломом, получить гарантированное распределение в Наркоминдел. Возможно, даже уехать на службу в Москву. Хотя, положа руку на сердце, Ярослав не особенно горел желанием покидать Ленинград.
Надежды на светлое будущее, на карьеру перевод-чика рухнули за секунду. За мгновение. Это случилось в самый последний учебный день, во время заключительного, больше похожего на веселый шутливый диалог старых друзей занятия по немецкому языку, которое, как и четыре года подряд, вел его Учитель – сэнсэй и единственный близкий друг профессор Сомов.
Глава 3
Ботаник отложил книгу, снял очки, протер глаза и посмотрел на часы. До окончания лекции оставалось максимум пара-тройка минут. Дверь аудитории неожиданно распахнулась. Без стука. Вошли двое парней-первокурсников с красными повязками на рукавах – дежурные по университету, в чьи обязанности входило следить за порядком и, как это принято называть, «своевременно докладывать» ректору о нарушениях дисциплины студентами. Будь то курение в туалете, драки, происходящие время от времени в ближайшем дворе, или неосторожно оброненные грубые высказывания в адрес преподавателей. Визит дежурных в аудиторию, за минуту до конца лекции, изначально не предвещал ничего хорошего. В аудитории стало тихо. Выпускники замерли в ожидании.
– Ярослава Корсака – к Илье Борисовичу Цепкалову! Срочно! – с порога заявил один из парней и, повернув шею, принялся шарить глазами по аудитории с таким деловым видом, словно давно знал Славу в лицо и мог указать на него пальцем.
– Корсак. – Профессор Сомов вздохнул, нахмурился: – Вас просит зайти ректор. Вы можете быть свободны. Всего доброго. Удачных экзаменов.
– Спасибо, Леонид Иванович.
Корсак поднялся, убрал конспект в портфель и направился к двери. Ухмыляющийся первокурсник посторонился и молча кивнул на дверь. Когда Слава вышел в коридор и решительно направился к кабинету ректора, дежурные шли по бокам, словно конвоиры. Только винтовок в руках не хватало и клацающей зубами овчарки на коротком поводке для полноты картины. Довели до обитой кожей широкой двойной двери, после чего самый шустрый постучал, дождался разрешения войти, воровато сунул голову в щель и доложил Цепкалову, что приказание выполнено – студент Корсак доставлен пред светлые очи главного университетского начальника.
Прозвенел звонок, извещающий об окончании последней на сегодня пары лекций. Решительно оттеснив плечом откровенно упивающегося своей «общественно полезной» миссией конопатого придурка, Корсак вошел в кабинет и прикрыл дверь. Спросил сдержанно:
– Вызывали, Илья Борисович?
И тут заметил, что кроме старика Цепкалова в залитом солнцем просторном кабинете находится какой-то незнакомый тип с квадратной челюстью, в мешковато сидящем на нем гражданском костюме. Слава почему-то сразу подумал, что этот неприятный даже на вид человек с лицом сталевара гораздо больше привык к военной форме, чем к партикулярным шмоткам. В груди почуявшего неладное Славы промелькнул холодок. Присутствие в кабинете Цепкалова этого неандертальца с офицерской выправкой не сулило ничего хорошего.
– Да, войдите, Корсак. – Смерив его затравленным, почти испуганным взглядом, Илья Борисович с опаской кивнул на незнакомца: – С вами хотел встретиться товарищ капитан Береснев. Из НКВД.
По спине Корсака пробежал холодок. «Товарищ из НКВД» отхлебнул чай из стоящего перед ним стакана в подстаканнике, вальяжно поднялся со скрипнувшего стула, характерным жестом – словно поправляя гимнастерку – одернул полы пиджака, подошел к окну, сцепил руки за спиной и принялся, как маятник, покачиваться с носков на пятки.
– Ты ничего не хочешь мне сказать, Корсак? – наконец спросил он, не оборачиваясь.
– Извините, товарищ капитан. Но я действительно не понимаю, в чем дело, – собрав волю в кулак, чувствуя, как предательски дрогнул голос, заверил Слава. – Я ничего противозаконного не совершал…
Он прежде всего подумал о профессоре Сомове и их длящихся уже три с половиной года совместных тренировках по школе ниндзюцу. Другой причины, способной вызвать интерес Чека к его более чем скромной фигуре, Ярослав просто не находил.
– Неужели? Ну-ну. – Береснев выдержал долгую, гнетущую паузу, прежде чем отвернулся от окна, достал из кармана серебряный портсигар, привычно, не спрашивая разрешения, закурил и прищурился от попавшего в глаза дыма, поедая стоящего посреди кабинета Славу холодным взглядом пустых водянистых глаз.
– За двенадцать лет службы впервые сталкиваюсь с такими провалами в памяти. Сын врага народа, живущий с ним бок о бок всю свою жизнь, и даже понятия не имеет, почему им заинтересовался НКВД. Что язык проглотил, а, Корсак?!
– Я… не понимаю… – Перед глазами Славы все мгновенно померкло, предметы и люди закачались. Ему показалось, что у него зрительная и слуховая галлюцинация.
– Не прикидывайся идиотом. Я веду речь о твоей матери, Корсак Анастасии Михайловне! – жестко выплюнул капитан. Добавил, зло щурясь: – Или ты не знаешь, что сегодня утром она была арестована? По указу Совнаркома, предусматривающему наказание в виде расстрела для лица, ближайший родственник которого незаконно сбежал из страны за границу! А также по указу от седьмого августа, предусматривающему еще десять лет лишения свободы за воровство народного имущества.
– Мама?! Это какая-то чудовищная ошибка. Она – не вор. Она врач… Давно уже на пенсии, но до сих пор работает в больнице… Акушеркой…
– Ты хотел сказать – работала, – с ухмылкой прирожденного садиста поправил Береснев. – Точнее – занималась вредительством путем хищения народного имущества в особо крупных размерах!.. Ничего, с врагами народа быстро разберется Особое совещание. А вот с тобой, персонально, разберусь я сам! И не здесь, не в этих стенах, – давил металлическим, бездушным голосом капитан. – Через полтора часа у меня важная встреча во Всеволожске. Конвоя тоже нет. А везти тебя в следственный изолятор НКВД на своей машине мне не по пути, да и времени в обрез. Так что считай, что тебе крупно повезло, Корсак. Ночевать будешь дома. Пределов Ленинграда не покидать! Завтра, ровно в восемь утра, ко мне на допрос. – Береснев назвал адрес и номер кабинета. – А прямо сейчас могу сообщить, что ты отчислен из университета без допуска к экзаменам, без права получения диплома и последующей работы в государственной системе, во благо нашей Советской Родины. Дети врагов народа не имеют права служить Отечеству, которое продали их родители!
– Товарищ капитан прав, – не удержался от реплики ректор, торопливо промокающий скомканным носовым платком влажный, блестящий от пота лоб. – Вы отчислены, студент Корсак. Без права восстановления. За документами зайдете в канцелярию, к секретарю.
– Тебе все ясно? – скрипнул зубами «товарищ из НКВД» и щелчком указательного пальца, словно невзначай, стряхнул прямо на паркетный пол пепел папиросы. – Вопросы есть?!
Славе показалось, что земля стремительно ушла у него из-под ног. Похоже, кое у кого, принимающего решения там, на самом верху, неизлечимая болезнь мозга и прогрессирующая мания преследования. Что окружающий его такой цветной и многогранный мир вдруг окончательно и бесповоротно сошел с ума. Как могло оказаться, что мама, его милая, добрая, любимая мама, всю свою жизнь помогающая появляться на свет детям, вдруг оказалась вором?! Что такого она украла?! Что же касается родственников за границей, то, насколько ему известно, они покинули пределы России сразу же после революции. Указ же, предусматривающий огромный срок близким сбежавшего изменника, вышел всего три или четыре года назад…
Как все ленинградцы, Слава был наслышан о внезапно приезжающих среди ночи и забирающих людей черных грузовиках. «Черных воронах». Эти люди просто исчезали. А три месяца назад крыло «ворона» промелькнуло совсем близко– с параллельного курса была отчислена девушка, Майя Корбут. Ее отца, инженера-конструктора с Кировского завода, объявили врагом народа. Но это все происходило как бы в параллельном мире, таком абстрактном и далеком от их с мамой крохотного, уютного земного мирка, что казалось не более чем чужим кошмарным сном. О котором можно шепотом поговорить, но который не представляет для тебя ни малейшей опасности. И вдруг – этот внезапный арест. По надуманным, чудовищным обвинениям!
Сглотнув застрявший в горле комок и не узнав своего севшего голоса, Слава прошептал:
– У мамы нет близких родственников, за последние двадцать лет эмигрировавших за пределы СССР. И она… она просто не способна на какое-либо воровство… Я уверен, что произошла ошибка!!!
– Та-а-ак. Интересно. Ты что же это, Корсак, сомневаешься в объективности нашего советского правосудия?! – подобрался Береснев, в два шага приблизился вплотную к Славе, нависнул сверху всей своей громадой и жарко дыхнул в лицо едким табачным перегаром. – Или мне это послышалось?! Молчишь… Скажи спасибо, что тебя не арестовали вместе с матерью. А пока всего лишь отчислили из университета. Пусть даже и накануне выпускных экзаменов!
Жадно затянувшись, Береснев выпустил в лицо Славе едкие клубы дыма. Корсак подавленно молчал, плотно сжав челюсти, играя желваками и невидящими глазами глядя сквозь капитана, в никуда. Он уже понял – апокалипсис состоялся. Изменить ничего нельзя. Но любое неосторожное слово в этом опасном разговоре может стоить ему не только свободы.