Григорий Отрепьев

Глава 4. Побег

Прошло, казалось, несколько дней, а жизнь Григория изменилась, повернувшись к нему другой стороной. Все началось с того, что однажды поздним вечером, когда все легли спать, у нему вошел один из монахов и приказал бесшумно двигаться следом за ним. Накинув темную мешковатую рясу, Отрепьев двинулся следом со своим путеводителем, который, освещая дорогую одной лишь свечой, провел его во внутренний двор, где обычно никого не было в такой поздний час.

Полная луна ярко освещала землю словно солнце, ветви деревьев тихо скрепели под порывом ветра. Было холодно. Кутаясь в шерстяную одежду, Григорий остановился и вгляделся вдаль.

– Иди туда, – тихо прошептал ему на ухо монах, – там тебя уже ждут.

Но слова не говоря, молодой человек пошел туда, куда указал его путник, который словно призрак исчез во тьме, перед этим погасив свечу. Григорий остановился и вдруг увидел высокую, сухопарую фигуру Пафнутия, который бесшумно подошел к нему и тихо сказал:

– Приветствую тебя, будующий царь всея Руси.

– Я… я не понимаю, – проговорил юноша и задрожал всем телом, кровь прилила к лицу, от чего стало жарко.

– Не бойся, а просто выслушай, ЧТО тебе следует знать, иначе и ты, и я, и те, кто посвящен в нашу тайну, окажемся на плахе.

– Что мне следует знать? – не своим голосом спросил Отрепьев.

– Знай, что ты спасенный царевич Димитрий Иоанович. Твой воспитатель спас твою жизнь в тот роковой день, подменив тебя. Вместо царевича был убит другой мальчик, сын попа, а самого тебя под видом бедного сиротки увезли далеко на север, потом после смерти твоего спасителя тебя взяли на воспитание Отрепьевы, для которых ты стал словно родным сыном.

– Но, это… это невозможно! Мы с моим младшим братом Васей похожи, даже очень. Иной раз нас даже путали соседи.

– Молчи! – злобно прошептал Пафнутий, его голос напоминал шепот змеи. – Все, что ты знал раньше, забудь! Мы-то знаем прекрасно, что ты и есть родной сын Богдана, просто с этого времени ты становишься другим человеком. Ты – царевич!

– То есть мне предлагают сыграть роль Димитрия?

– Да. Ты прав. Пойми, сейчас поставлено слишком много, чтобы отказываться от дерзкого плана. Не волнуйся, среди наших сторонников много бояр во главе с Василием Шуйским, не забывай и о своих бывших господах Романовых, которые не прочь свергнуть Годунова.

– Значит, мне придется стать вашим орудием по свержению неугодного царя? А что, если я откажусь? Пойми, отче, я не могу поступить так.

– Как так? – удивленно воскликнул архимандрид.

– Я не могу отказаться от своих родных, от матери, от памяти отца. Я боюсь.

– Нет, мой милый, – Пафнутий дал знак и из укрытия вышел закутанный во все черное человек.

Григорий испугался. Он озирался по сторонам, гадая, куда можно убежать в случае опасности. Но тайный убийца опередил его, подойдя сзади и схватив его за волосы. Потянув голову юноши на себя так, что на горл выступил кадык, человек в черном приложил к его сонной артерии нож. Григорий боялся пошевелиться, зная, что его жизнь висит на волоске. Как же так? Неужели святые отцы погрязли в грехах и скверне, что готовы так просто решиться на государственный переворот. Но делать было нечего. Юноша что-то пролепетал в знак покорности.

– Так ты согласен занять место узурпатора Бориса Годунова, который незаконно присвоил себе трон, не являясь потомком Рюриковичей?

– Да… я… я согласен, – с дрожжью в голосе ответил Григорий, по его щекам текли слезы.

– Вот и хорошо, мой мальчик, – Пафнутий дал знак убийце удалиться.

Оставшись вдвоем, архимандрид протянул молодому человеку свернутый лист бумаги, в котором блестел при свете луны крест удивительной красоты. Невольно Отрепьев залюбовался им, в его памяти всплыли воспоминания о царских палатах, почестях, оказанных государю и в его голове родилась мысль: «А правда, чего это я отказываюсь? Да любой был бы счастлив, окажись на моем месте. Только подумать – я сам государь всея Руси! Такое только в мечтах мне и снилось!»

– Я согласен принять имя царевича Димитрия и захватить трон, – уже высокомерным тоном произнес Григорий.

– Дай мне руку, государь, – старик взял его ладонь в свою, сжал и ответил, – отныне имя твое Димитрий Иоанович, ты будущий царь!

Всю оставшуюся ночь молодой человек не мог заснуть. Он то и дело перечитывал письмо, в котором содержалась инструкция, как себя вести, что, где и кому говорить. Но главное, что никому он не должен открывать своего царского происхождения до тех пор, пока не пересечет он границы русского государства. Решено было идти сначала в Литву, а затем в Польшу – Речь Посполитную и заручиться поддержкой любого, кто готов не только поверить в том, что он и есть царевич, но и помочь занять отчий престол.

Прохаживаясь из угла в угол, Григорий заучивал наизусть свою «историю спасения», ибо ошибись он хоть в чем-то, быть беде. Последующие дни он почти ничего не ел и не пил, так сильно было его волнение. Те, кто хорошо знал Отрепьева, были поражены изменениям, происходящим с ним. Однажды за разговором он вдруг спросил:

– Что вам известно о царевиче Димитрии?

Один из монахов перекрестился и ответил:

– Погиб он от рук злодеев в возрасте десяти лет. Упокой Господь его душу.

Остальные тоже перекрестились. А Григорий проговорил:

– А что, если царевич жив здоров и сейчас проживает где-то в Москве? А?

– О чем это ты говоришь? – воскликнул в ужасе один из монахов.

– А то, что убили-то вовсе не Димитрия, а другого мальчика, а сам царевич спасся от рук убийц и долгое время проживал со своими покровителями далеко на севере.

Присутствующие переглянулись. Кто-то даже поперхнулся от услышанного.

– Откуда тебе это известно, Григорий? – спросил молодой послушник. – Уж не ты ли чудом спасшийся царевич?!

– А если и я, то что с того? Всем же известно, что Годунов узурпировал власть незаконно, не являясь потомком Рюриковичей, в то время, как законный наследник престола прозябает в нищете и лишениях. С чего вдруг во время правления нынешнего государя сейчас повсюду бушуют голод и неурожай, люди умирают от голода, на дорогах стало опасно. Уж не сам ли Господь карает Годуновых за все злодеяния? – Отрепьев говорил лишь то, что ему следовало говорить. Сам Пафнутий дал приказ разнести повсюду сплетни о чудесном спасении царевича, но таким образом, чтобы это оставалось загадкой, дабы возмутить жителей Москвы.

Однажды глубокой ночью ему приснился странный сон, будто он, одетый в златотканные одежды, сидит на троне, а его руки с белыми, тонкими пальцами, унизанные перстнями, держат знаки власти: скипетр и держава. А внизу, на самой земле, стоят коленопреклонненые люди, и насколько хватало глаз, до самого горизонта люд держал головы склоненные в знак покорности. Григорий резко проснулся, обливаясь холодным потом. Он потрогал кисть руки там, где бился пульс, и провел пальцем по вене. «Я царевич! – ликовал он. – Я истинный царевич!» С этого момента молодой чернец уже не сомневался в своим «царском происхождении».

Слухи о чудесном спасении Димитрия волной прокатились по Москве. Люди перешептывались в своих домах, гадая, как такое может случиться, если мать царевича Мария Нагая оплакивала сына у его гроба? Неужто и правда был похоронен другой мальчик? Даже о голоде народ позабыл. Иной раз случались стычки между противоборствующими сторонами: одни с нетерпением ожидали прихода Димитрия Иоановича, другие искренне поддерживали Годунова, не веря в «чудное спасение».

Царь Борис Годунов поначалу скептически отнесся к подобным слухам: чего только не услышишь от простолюдинов. Но потом, когда и многие бояре стали ожидать законного сына Ивана Грозного, царь решил принять меры. Ему донесли, что сей слух распространяет чернец Григорий Отрепьев, что жил в Чудовом монастыре. Государь в гневе приказал схватить этого юнца и отправить в ссылку.

Дед Отрепьева Замятни, прознав, что его внуку грозит опасность, тайно встретился с ним и сказал:

– Бежать тебе надо, мой родной, из Москвы. Годунов ищет тебя. Не дай Бог на кол посадит.

– Куда мне бежать, деда? – со слезами на глазах прошептал молодой человек и положил голову на колени старика.

Замятни ласково пригладил рукой его волосы, едва сдерживая слезы. Он любил внука, не хотел ему зла, вот и решил он поговорить с архимандридом Пафнутием о дальнейшей судьбе Григория. Было решено, чтобы тот немедленно покинул в Москву и на какое-то время скрылся бы от глаз тирана Годунова.

22 февраля 1602 года во время Великого Поста Григорий повстречал на Варварке монаха, который, кутаясь в теплый шерстяной плащ, прохаживался туда-сюда. Молодой человек подошел к нему и спросил:

– Добрый день, отец.

Тот будто бы очнувшись ото сна, поначалу растерялся и, взглянув на незнакомца сверху вниз, ответил:

– Здравствуй, сыне, с чем пожаловал?

– Да вот… говорят о тебе, будто ты хочешь паломничество совершить да от дел мирских и забот освободить душу свою.

– Ты прав, давно я желаю уйти куда-нибудь в глуш или городок маленький, поселившись в отдаленном монастыре, да только вот… боюсь идти один. На дорогах нынче опасно, – простодушно ответил монах.

– Я бы тоже ушел, хоть сейчас, – живо отозвался Григорий и его лицо залил румянец.

– Сколько же тебе лет и кто ты? – вдруг поинтересовался высокий монах.

Юноша чуть помедлил, явно собираясь с мыслями, но потом живо проговорил:

– Служу я в Чудовом монастыре при патриархе Иове, но славы мирской я не только не желаю, но даже слышать о ней не хочу.

– Погодь… Так ты утверждаешь, что служил при патриархе Иове? НЕ ты ли внук Замятни?

– Да, это так. Но не желаю я более оставаться в Москве, где столько соблазнов. Душа моя стремится в Чернигов, там есть монастырь, куда я зову тебя.

– В Чернигов? Но ежели ты жил у патриарха в Чудовом монастыре, то не привыкнуть тебе к черниговскому, ибо место то не такое роскошное, как здесь, – с удивлением и некой подозрительностью ответил монах.

Но Григорий, широко раскрыв глаза, восклинклу:

– Хочу в Киев, в Печерский монастырь, там старцы многие души свои спасли. А потом, поживя в Киеве, пойдем во Святой город Иерусалим ко Гробу Господню, – при слове Иерусалим у Отрепьева расширились зрачки, от чего его голубые глаза стали почти черными.

Но монах, покачав головой, возразил:

– Кабы так, да только Печерский монастырь ныне за рубежом, в Литве, а за рубеж идти сейчас трудно.

– Вовсе не трудно! – живо ответил юноша. – Государь наш взял мир с королем на двадцать два года, и теперь везде просто, застав нет.

– Ну… коль так, то… Ай, ладно, пойду с тобой, хоть мир погляжу да на иных людей. Всю жизнь прозябать здесь что ли? Ах да, чуть не забыл, зови меня Варлаам. А как тебя звать?

– Зови меня Григорий, – ответил тот и тут же сказал, – завтра встретимся в Иконном ряду после обеда, – с этими словами он развернулся и ушел, расстворившись в толпе.

На следующий день в положенном месте Григорий уже поджидал Варлаама вместе с другим путником, имя которого было Мисаил, бежавший как и он сам из Чудова монастыря. Пока оба монаха ожидали приход третьего, возле них то и дело ходил взад-вперед какой-то маленький супленький старичек с козлиной бородкой. Одетый в лохмотья, он то и дело крестился и просил дать ему подаяния. Народ молча бросал ему монеты и уходил, явно предполагая, будто он юродивый или прокаженный. Спрятав за пазухой монеты, старик подошел к Отрепьеву и долгое время смотрел на него. Потом дернув того за полы длинного теплого плаща, промолвил:

– Сыне, дай монетку.

Григорий взглянул на него сверху вниз из-за плеча и ответил:

– Уйди, старик, нечего мне дать тебе.

Юноша брезгливо сморщил нос, ибо от старика ужасно пахло. Прокаженный покачал головой и ответил:

– Идет погибель от тебя, добрый молодец. Не к добру ты на Руси родился.

– О чем ты говоришь, старик? Убирайся!

– А, с диаволом самим в сговоре, – нищий перекрестился и поднял руки к небу, словно взывая к Богу о помощи.

Тут к своему спутнику и пришел на помощь Мисаил, которому все же удалось прогнать старика. Наконец, оставшись вдвоем, Мисаил спросил:

– Так где же наш третий товарищ?

– Я не знаю… Он, я думаю, сейчас придет, – и только он проговорил, как увидел идущего к ним Варлаама с котомкой на плече, – так вот же он!

Григорий несказанно обрадовался монаху, который немного задержался. Наконец, наши путники поклялись, что не оставят друг друга в беде и тронулись в путь на запад, в сторону Литвы. Бредя с Варлаамом и Мисаилом, Отрепьев едва сдерживал себя, его сердце колотилось в груди, словно желая выбраться на ружу. Тот путь, по которому он отправился навстречу новой судьбе, перевернула его жизнь навсегда.

Через несколько дней трое путников добрались до Новгорода Северского, где они остановились в Преображенском монастыре. В этом монастыре Григорий, до этого державшийся в тени как самый молодой, спросил однажды настоятеля:

– Скажи, отче. А далеко ли литовская граница?

– Нет, три дня пути, сыне. А что тебе до Литвы?

– Хотим мы со спутниками уйти на покой в Печерский монастырь и придаться до конца жизни вере.

– Это правильно. Богу одному нужно служить, а все остальное суета сует.

На следующий день рано утром Григорий разбудил Варлаама и Мисаила, приготовившись снова отправляться в путь.

– Не волнуйтесь, – ответил он, – я нашел проводника, он покажет нам дорогу.

Проводником оказался монах средних лет, одетый в потрепанную рясу, что свидетельствовало о его частых странствиях. Идя следом за ним через леса и поля, Григорий заметил про себя, что сей монах не раз ходил до границы с Литвой, ибо шел уверенно, рассказывая, где охраняются границы, а где нет. Ровно через три дня путники добрались до высокого холма, с вершины которого открывался живописный вид на лежащие вдалеке леса.

– Там, – проговорил проводник, – прямо под нами начинается Литва. Дабы не быть замеченным, идите через лес, застав там точно нет. А как пройдете дальше, будет там стоять кормча, где можно славно пообедать.

– Кормча? – удивленно переспросил Мисаил. – А ежели начнут спрашивать, кто мы и откуда?

Но монах, едва сдерживая усмешку, ответил:

– Да нет никому дела до путников. Говорю же, кормча стоит прямо у дороги, по которой кто только не хаживает. Там таких странствующих монахов каждый день по несколько человек отдыхают.

Григорий на прощание протянул руку проводнику и сказал:

– Благодарю тебя, спасибо за помощь твою, – с этими словами он достал из-за пазухи несколько монет и протянул монаху. Тот живо схватил награду и, раскланявшись, побежал обратно, даже не оглядываясь назад.

К юноше подошел, важно ступая, Варлаам и озадачливо промолвил:

– Что это он так быстро ушел? Какой-то подозрительный больно. Боюсь, как бы не рассказал о нас никому.

– Не волнуйся, брат, – ответил Григорий, хотя внутри весь напрягся, – я заплатил ему, будет держать язык за зубами.

Спустившись вниз с холма и войдя в лес, три монаха пошли по нехоженным тропам, сторонясь главных дорог, по которым могли прохаживаться солдаты из застав. Ночевали тут же в лесу. Разведя костер и согревшись, путники легли спать. Пробудил их страшный холод, сковывающий члены. Зябко кутаясь в плащ, Григорий холодными трясущимися руками кое-как развел костер, подбросив в него немного сухих веток. Подогрев воды из фляжки и перекусив хлебом, путники тронулись дальше.

– Такой холод! – проворчал Варлаам. – У меня пальцы на руках закоченели.

– А ты разомни, согрей дыханием, – отозвался Мисаил, весь посиневший от холода.

Григорий молча шел впереди, высокого поднимая ноги. Ему также как и остальным было холодно, но что могло это для него значить, когда цель стала совсем близкой? После перехода через границу в Литву молодой человек стал более задумчивый, более грустным. Думы одна за другой лезли в голову, а ответов на вопросы так и не было: куда идти, у кого просить защиты, кто ему поверит, как запоручиться поддержкой? Иногда, укладываясь спать, ему хотелось все бросить и бежать обратно на Русь, спрятаться, пожить какое-то время в одном из самых отдаленных монастырей, а потом чуть позже вернуться в отчий дом, снова увидеть мать и брата, обнять их, но воспоминания о той ночи, когда его чуть не лишили жизни, останавливали Григория от подобного шага. Нет, не за себя он боялся, не за свою жизнь, а за тех, кого он любил больше всего на свете; да к тому же в Чудовом монастыре под присмотром Пафнутия находился родной дедушка, который, возможно, и знал обо всем, не даром он сам снабдил внука провиантом на дорогу, дал денег на случай, если что-то понадобиться. Нет, решено! Если уж его выбрали на роль царевича, значит, так тому и быть.

– Эй, ты чего молчишь все время? – раздался голос Мисаила.

Григорий очнулся от своих мыслей и спросил:

– Это ты мне?

– А кому же еще, – весело проговорил монах, – мы тут с братом Варлаамом идем, греем друг друга рассказами, а ты идешь молча, будто в рот воды набрал и даже не смотришь в нашу сторону.

– Прости, мне просто очень холодно и спать хочу, – ответил равнодушно юноша.

– Отстань от него, – возразил Мисаилу Варлаам, – это мы уже старики, нам бы только языками молоть. А он-то поди молод совсем, лет двадцать, не больше. Мечтает о чем-то. Ведь так, Григорий?

Молодой человек дернулся и, обернувшись к путникам, ответил:

– А даже если и мечтаю…

Но монах, явно посмеиваясь над ним, поинтересовался:

– А о чем ты мечтаешь? Можешь сказать.

– О девицах, о чем же еще! – ответил за Григория Мисаил и громко расхохотался. – Парень-то смотри какой видный! И лицом пригож, и статью не обижен. Так ведь, Гриша, верно говорю?

Григорий усмехнулся, раздраженный тем, что его постоянно отвлекают, а вслух ответил:

– Возможно, ты и прав.

– Кто она? – не удержался от расспросов Варлаам.

– Кто? – не понял молодой человек.

– Девица. Ну ладно, сейчас мы-то далеко, в стране чужой. Расскажи, в кого ты влюблен, по ком так часто вздыхаешь?

Григорий засмеялся, показывая свои белые, ровные зубы. Он смеялся над глупыми расспросами, над низменными помыслами путников, ведь они даже не догадывались, КТО идет рядом с ними. Наконец, перестав смеяться, юноша ответил:

– Да никто мне не нравится, просто оголодал я в пути, сил больше нет. Вот сейчас выйдем на большую дорогу, отъедимся в харчевне, тогда и повеселюсь вместе с вами.

– Ишь ты, какой! – проговорил Мисаил. – Молод еще, а как скажет, так не знаешь, что и ответить.

Григорий усмехнулся и отвернулся.

Прошло несколько часов. Лес кончился и путникам открылась та самая дорога, у которой стояла кормча. Трое монахов весело переглянулись и, позабыв о холоде и усталости, быстрым шагом дошли до харчевне, откуда исходил запах жареного мяса. От голода у Григория свело желудок. Расстегнув полы плаща, он первым вошел в кормчу и поприветствовал хозяина, невысокого тучного мужчину с большими седыми усами. Варлаам и Мисаил вошли следом за ним и поклонились хозяину, который, встав при виде гостей, и спросил, плохо выговаривая русские слова:

– Чем могу служить, мирные странники?

– Дай что-нибудь поесть, – проговорил Григорий и уселся у очага, вытянув руки над огнем.

– Это сейчас, – мужчина позвал кого-то с кухни, в трапезную вошла молодая девушка с большими толстыми щеками, – приготовь, Анушка, обед для гостей столь званных.

Девушка кивнула головой и ушла. Монахи уселись за деревянный стол и налили каждый себе по кружке горячего молока. Немного согревшись и наевшись гусятины, они отправились снова в путь. Они были рады, что ни хозяин, ни его по видимому дочь не приставали к ним с расспросами.

Путь их лежал дальше, на запад, в сторону Киева.

Глава 5. Первое признание

В царских палатах было тепло от множества свечей. Луч солнца, пробивавшийся сквозь решетчатое окно, разделял большой зал на две части. Сводчатый раписной потолок, позолоченные подсвечники, резные деревянные колонны – все говорило о пышности и роскоши царского дворца. Но сам царь был не рад ни славе, ни богатству, ни власти. За последние несколько дней он осунулся, под глазами нависли тени, лоб прорезали множество морщин – словно много лет прошло, а не пару недель.

Еще тогда, когда в Москве объявился мнимый царевич Димитрий Годунов приказал своим лазутчикам изловить подлеца, осмелившегося взять на себя царское имя. Но тот словно в воду канул. Тогда было решено искать его за пределами Москвы где только можно, но поиски не увенчались успехам. Правда, поговаривали, будто кто-то видел трех монахов, шедших по направлению к Литве, но царь не придал этим слухам никакого толка: мало ли странствующих монахов да бродяг ходят по русской земле.

Борис Годунов созвал думу, состоящую из бояр, духовенства и старших среди военных командиров. Долго обсуждали вопрос о поимки самозванца, но так ни к чему не пришли, словно для них лучше было бы видеть на троне неизвестного молодого беглеца, а не его, Годунова. Отпустив всех, государь стал прохаживаться по палатам, а в голове стоял один и тот же вопрос: кто мог научить молодца, кто стоял за всем этим? Ясно, что сам молодой человек, которому всего лишь двадцать лет, не мог сам решиться на подобный шаг, скорее всего, за его спиной стоял могущественный покровитель, тот, который давно мечтал повергнуть нынешнего царя в прах. Сначала подозрения Годунова упали на бояр, в особенности на семью Романовых, которые до сих пор не могли простить ему опалы, к тому же, самозванец когда-то служил при их дворе, и они этим могли воспользоваться. Затем под подозрение попали иностранцы, бывшие тогда в Москве, и мечтающие о разрушении Руси.

«А, может быть, – думал Борис, – может быть, к этому причастны и другие люди?» И только он об этом подумал, как где-то неподалеку зазвенел колокол. Царь подошел к окну и глянул вдаль, его взор упал на крышу Чудова монастыря, что ярко блестела на солнце. Годунов вздрогнул, это был знак. Так вот от куда выползли змеи? Изменники в рясах, бунтовщики! Недаром еще Иван Грозный не любил священнослужителей Чудова монастыря, ибо там подстригались опальные бояре да дворяне, и чаще всего, не по доброй воле.

– Так вот он откуда, Иуда! – сказал вслух Борис и потер левой рукой бороду.

Да, так и должно было случиться. Многие монахи ненавидели государя, вот почему в последнее время, как рассказывал патриарх Иов, происходило что-то непонятное. То один монах убежал, то другой. И нигде не видно было их следов. Но кто стоял за самозванцем? Каково имя этого мерзавца, дерзнувшего на государя своего? Годунов принялся мысленно перечислять имена всех тех, кто обладал хоть какой-то властью в монастыре. Вообще, заговорщиком мог стать любой, тот же Иов. Но нет, патриарх слишком умен и хитер, нет, не мог он поддержать самозванца. Тогда кто же? Снова раздался звон колоколов, народ на площади повалил в храм, крестясь перед его воротами.

Годунов отошел от окна и устало сел в резное кресло с золотыми ручками. Вдруг к нему, чуть ли ни бегом, ворвался командир стрельцов и с поклоном сказал:

– Государь, заставы поймали некоего человека, который рассказал, будто бы сам провел беглецов на границу с Литвой.

– Что?! – царь вскочил на ноги и, подбежав к командиру, спросил. – Где его поймали? Кто он?

Командир достал завернутый лист бумаги с печатью и ответил:

– Тут все подробно написано, мой повелитель.

– Я хочу знать здесь и сейчас, кто этот человек, каких беглецов и куда он провел?!

– Того бродягу, что изловили заставы, звать чернец Пимен, что из новгород-северского монастыря. Он-то и рассказал, будто сам лично провел троих монахов из Москвы до первого литовского села, а затем вернулся назад, но по дороге был пойман.