Луна. Рассказанная вкратце
Луна
Рассказанная вкратце
Мария Фомальгаут
© Мария Фомальгаут, 2016
© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2016
ISBN 978-5-4483-2345-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Амьюрт
Он смотрит не на меня, а куда-то сквозь меня. Он. Даже не знаю его имени. По документам он числился как Адамс, но на самом деле его могут звать как угодно, если его вообще как-нибудь зовут.
– А вы молодец.
Даже не вздрагиваю от его голоса. Сжимаю кольт. Шажочками-шажочками подбираюсь к порталу.
Адамс (Адамс?) повторяет:
– А вы молодец.
Молчу.
– Знаете… только половина осужденных догадались, что коридор замкнут сам на себя. В кольцо.
Пожимаю плечами.
– И только четверть догадались, что тюрьма не делится на этажи. Один этаж переходит в другой… по спирали.
– Нетрудно было понять.
Делаю еще шаг к порталу. Жду, когда он откроется.
– А знаете, сколько человек догадались, что здесь нет ни первого, ни последнего этажа, нет ни подвала, ни крыши, вереница этажей замкнута в кольцо?
– Гхм… мало таких умных.
– Пять процентов. А сколько человек пытались вылезти в окна?
– Процента три… тьфу, что я говорю, все это сделать пытались…
– …и попадали снова в коридор, хотя только что за окном была улица. А сколько пронюхали, что дом замкнут сам на себя в четвертом измерении?
– А вот здесь уже точно процента три.
– Не угадали. Только вы один. И про порталы узнали только вы.
Настораживаюсь. Сжимаю кольт. Ты мне зубы-то не заговаривай, не на того напал…
– Вы мне вот что скажите… вы зачем вернулись? Туда, в тюрьму?
– Ну… других людей хотел увести…
– Не получилось?
Киваю:
– Не поверили.
– Бывает. Что вы хотели… люди, они такие. Так что вы молодец…
Жду, когда откроется портал. Время идет медленно. Ужасно медленно.
– Вы только одного не учли. Тюрьма замкнута в четырех измерениях, да… но есть и еще одно измерение… время.
Хочу спросить, что он имеет в виду.
Не спрашиваю.
Понимаю.
Обреченно бросаю кольт.
Минутная стрелка прыгает на двенад…
…цать. Просыпаюсь.
Оглядываю белые стены.
Спрашиваю себя, как я сюда попал.
Луна, рассказанная вкратце
Луна рассказывает вкратце,Как никнут белые цветы —Как важно к очагу добратьсяДо наступленья темноты.Я иду по темному ночному лесу.
Я иду домой.
У меня есть дом. Повторяю эту фразу, пробую на языке – у-ме-ня-есть-дом. Очень сладкие слова, как ванильные пончики с корицей.
У меня есть дом. Дом, который был у меня всегда, даже когда мне было всего-ничего, лет пять или шесть. Дом, который не достался мне в наследство от тетушки или дядюшки, дом, который никто не покупал, и, как мне казалось, никто не строил. Он просто… был.
Когда я просыпался среди ночи и подбегал к окну, я сразу видел огни моего дома за деревьями далеко-далеко в лесу. Я поднимал оконную раму и спускался по пожарной лестнице – меня ждал лес, полный опасностей и приключений.
Но я знал, что со мной ничего не случится.
Совсем ничего.
Потому что огни дома (моего дома!) освещали мне путь. Я бежал к дому – мимо столетних дубов, мимо грозно ухающих сов, мимо каких-то колдунов и драконов, по шаткому мостику – и деревья расступались передо мной, и дом (мой дом!) встречал меня, приветливо открывал двери.
И я сидел в доме (в своем доме!) у горячего камина, кутался в плед…
Успеем в двери постучаться,Где в очаге хрустят дроваВ тот час, когда стемнеет в чаще,И трижды прокричит сова.…а потом просыпался. В доме. Не в своем доме, а в доме родителей, и начинался новый день…
Пару раз я рассказывал родителям о свих ночных приключениях – они не верили, считали это детскими фантазиями. Я тоже так считал – позже, когда мне было пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, нужное подчеркнуть, и когда кто-нибудь из бесчисленных тетушек начинал вспоминать, а вот наш Черри в детстве выдумывал себе дом в лесу, я возмущался, с пеной у рта доказывал, не было такого, не было, не было, не было. Мне было стыдно за мое детство, мне хотелось выглядеть взрослым, ужасно-ужасно взрослым…
Не было дома – думали родители.
Не было дома – думал я.
А дом был.
Я понял это – когда убегал от тебя той ночью, когда ты преследовал меня, чтобы убить. Я не поверил себе, когда бежал по темному лесу, и впереди меня замерцал знакомый огонек знакомого дома. Мне показалось, я грежу, да и этот дом не мог быть ни чем иным, кроме как плодом моего измученного рассудка. Тем не менее, я пошел к дому, – а что мне еще оставалось…
Я шел к дому – подсвечивая себе дорогу пламенем. У меня не было ни фонаря, ни факела, у меня была только спичка – одна-единственная, и дешевенькая книжонка, схваченная впопыхах. Я вырывал страницу за страницей, поджигал одну о другую – и вот так освещал себе путь в непроглядной темноте ночи.
В лесу чужом и незнакомомНе знаю я, не знаешь ты,Успеем ли добраться к домуДо наступленья темноты.Ах да.
Огни дома вдалеке.
Я не ошибся. Там, за темными зарослями, за узким мостиком, за извилистой речкой, в конце тропы меня ждал дом – и он распахнул свои двери. Помню, как, не помня себя от страха, бросился на крыльцо и захлопнул за собой дверь. Помню, как бешено колотилось сердце, как я дрожащими руками закрывал замок и опускал щеколду. Мне казалось, что самые страшные ночные кошмары вырвались на волю – кто-то чудовищный гнался за мной по темному лесу, а я в последний момент успевал заскочить в дом…
Дом.
Мой дом.
Ты подошел к моему дому – помнишь, ты подошел к моему дому, я видел тебя в окно, ты не видел меня – я боялся зажечь газовый рожок, я боялся пошевельнуться. Я ждал, когда ты поднимешься на крыльцо, я отчаянно соображал, что буду делать, если ты сломаешь дверь или проберешься в дом через окно – некогда было метаться по дому в поисках оружия…
К моему немалому удивлению ты прошел мимо дома и углубился в чащу леса.
Минуты не шли – текли вязко и мутно, как кленовый сироп. Я ждал – ты не возвращался. Я долго не понимал, что именно произошло: ты не видел меня. И дома, заброшенного в чаще леса, ты тоже не видел.
Ни огонька не видно рядом,Не видно света из окна,И смотрит равнодушным взглядомНа нас огромная луна.Потому что этот дом был мой.
Совсем мой.
Только мой – и ничей больше.
Итак, я возвращаюсь домой. Я спешу по темному лесу – еще зеленому, но уже подернутому осенним холодом и туманом.
Я возвращаюсь домой.
У меня есть дом.
Свой дом.
Я перехожу шаткий мостик – настолько ветхий, что вообще непонятно, как он еще не обвалился за годы и годы. Но что-то подсказывает мне, что он не обвалится никогда, потому что… потому что все здесь такое, волшебное, и дом не стареет, и еда в доме есть всегда-всегда, на столе ароматный пирог, а в кладовке висит копченый окорок… а вот табака в доме нет, за табаком приходится отправляться в ближайшую лавочку на окраине города. Возможно, дом не хочет, чтобы я курил – я и не курю в доме, только на улице, даже не на веранде, боюсь, что если разожгу трубку в доме, он растает, как дым.
Сказки, они вообще непрочные…
А лес все гуще, лес все чащеЛуны глотает робкий свет,И кажется, что кроме чащиИ ничего на свете нет.Огни дома уже видны за деревьями.
Я ускоряю шаг, и… замираю, когда дуло твоего кольта прижимается к моему виску.
– Ни с места.
Спрашиваю:
– Вы… следили за мной?
– Следил… ну что же… пойдемте, друг мой. Пойдемте.
Я иду за тобой, делать нечего, иду за тобой. Ты ведешь меня в город – в город, который уже успел стать для меня чужим. Мы проходим по мосту, минуем улочки с уже закрытыми лавочками, пересекаем городскую площадь в свете фонарей, поднимаемся по ступеням главной улицы, наши ботинки гулко стучат по мостовой, и вот мы уже у крыльца дома.
Твоего дома.
Твоего. Не моего.
Щелкает замок.
Хлопает дверь.
– Вина? – спрашиваешь ты, тянешься к маленькому бару.
Отрицательно мотаю головой. Ты пожимаешь плечами, разливаешь чай. Спрашиваю себя, почему ты не убил меня еще там, в лесу, и почему я не убил тебя, чего я жду…
– Что же… друг мой… думаю, придется рассказать вам кое-что о доме… о вашем доме.
А лес, туманами опоен,Всё говорит о чудесах,И дальше узкою тропоюВедут совиные леса.Молчу. Думаю, что не поверю ни еди…
– …не поверите ни единому моему слову? Это ваше право… ваше право, друг мой. Не хотите, чтобы я рассказывал? Ну ладно, тогда расскажите вы мне… кто еще кроме вас в детстве хвастался, что ходил в дом?
– Да много кто. Всех не упомнишь.
– А вы можете сказать, где сейчас живут эти… м-мм-м… мальчики?
– Да они не мальчики уже…
– И все-таки… что с ними? Может, кто-то стал врачом, юристом, адвокатом, торгует в лавочке или стал всемирно известным?
– Гхм…
Отчаянно припоминаю. Ничего не припоминается.
– Не помните?
– Мне кажется… последнее время я вообще ничего про них не слышал.
– Последнее… это какое?
– Лет десять… да, где-то лет десять про них ничего не слышно. Стойте, про Рэтти я слышал что-то лет пять назад…
– Где они живут сейчас? Вы можете назвать мне адрес хотя бы одного из этих парней?
Снова мотаю головой: нет.
– А вам известно, что мы живем в маленьком городке, где чуть ли не каждый день можно увидеть всех горожан, выйдя на улицу? В городке, где просто невозможно спрятаться от посторонних глаз?
Никто не верит, если честно,И сам я верую с трудом,Что где-то на опушке лесаСтоит уютный, теплый дом.Начинаю догадываться:
– Мертвы?
– Вы помните похороны?
– М-м-м… нет.
– Что же, друг мой… боюсь, мне все-таки придется рассказать о вашем доме в лесу… гхм… вашем доме… Ведь вы считаете его вашим, не так ли?
Молчу.
Вы не помните… в детстве вы когда-нибудь входили в этот дом осенью?
Что вы, это летний… м-м-м… хотите сказать, с наступлением осени он исчезает?
Ты молчишь. Многозначительно смотришь на меня.
Вспоминаю пропавших без вести.
Начинаю понимать.
– Мертвы?
Ты не отвечаешь.
– Что с ними стало?
– Кто знает, друг мой, кто знает…
Понимаю, что мне нечего сказать.
Ветер бьется в окно.
Наконец, осторожно выжимаю из себя:
– Вы… вы спасли мне жизнь.
Делаешь паузу.
– Ну, я бы так не сказал… у вас еще были в запасе пара дней… кто знает, когда окончательно приходит осень, и уютный дом становится…
…ты не договариваешь.
Можете заночевать у меня, вспомним старые добрые времена, когда вы снимали у меня комнату…
Отчаянно соображаю, где здесь подвох. Чувствую, что силы окончательно покинули меня, и что никакого подвоха я сейчас не найду, всё, что мне остается – поблагодарить тебя и отправиться спать… в надежде, что ты не перережешь мне ночью горло.
Где сладко пахнет пирогами,И чашка греется в руке,И кто-то ждет и зажигаетОгонь в камине-очаге,Блики солнца.
Десять утра.
Просыпаюсь.
Не сразу понимаю, почему я не в своем (своем!) доме.
Кутаюсь в халат, хочу спуститься по лестнице, тут же спохватываюсь, что негоже появляться перед тобой в халате, не дома я, не дома, нечего расслабляться.
Спускаюсь по лестнице (не моего дома!)
Прислушиваюсь к приглушенным голосам в гостиной, твой голос узнаю сразу, но кроме тебя там сидит еще кто-то, понять бы по голосу – кто…
– Да, я тоже бывал в этом доме… помню, как ночь, так я сразу…
Меня передергивает. Чувствую укол ревности, вот так, кто-то жил в доме, в моем доме, кто-то…
Ночь? А днем вы этот дом… не помните?
(это твой голос)
Снова незнакомый гость:
– Смеетесь, днем? Да днем этот дом днем с огнем не сыщешь, днем там только эти живут… которые…
Торжествующе улыбаюсь, а я живу там днем, а я живу…
…то есть, жил.
…которые умерли уже.
Снова хочу торжествующе улыбнуться —а я не умер, я-то не у… Хочу вздохнуть, чтобы показать, что я живой – понимаю, что вздохнуть не могу…
И плюшевые пледы стелет,Где свечи в комнатах дрожат,И белоснежные постелиВзобьет на верхних этажах.Прикладываю руки к груди, а это еще что, этого быть не должно, где это я так вымазался, грязь какая-то, да это не грязь, это кровь, отку… ощупываю отверстие между ребрами, вертится в голове одно-единственное слово – сквозная…
Вспоминаю.
Как бежал по темному лесу (помнишь?), как ты преследовал меня (помнишь?), и выстрелил (помнишь? Помнишь?), пуля обожгла мне спину, я еще подумал (помнишь?) – промазал… не попал…
Тогда мне так показалось…
Выскальзываю через черный ход.
Иду через двор, перемахиваю через ограду, спешу по улице, женщина с необъятными сумками видит меня, пронзительно визжит.
Ускоряю шаг.
Бегу.
Еще кто-то отскакивает от меня в страхе.
Некогда, некогда. Пересекаю площадь, прыгаю через ступеньки, перебегаю мост…
Лес встречает меня.
Перевожу дух… то есть, что я говорю, нет у меня никакого духа. Иду по лесу, иду к до… а где он вообще, этот дом?
(мой, мой дом!)
Понимаю, что заблуди…
…нет, не заблудился, потерял доро…
…нет, дорогу я и не знал. Только сейчас понимаю – я никогда не знал, где находится дом.
Мой… возможно, что уже и не мой.
Мне ничего не нужно, кромеСтаринной книги под дождем,Пророчества о теплом доме,Что путников ночами ждет.Иду через шаткий мостик – сейчас из-за деревьев уже должна показаться крыша дома, – её нет, ничего нет, иду по лесу наедине сам с собой…
…замираю возле крыльца.
Мой дом ждал меня. Я знал, что он будет ждать.
Открываю дверь – здесь все осталось так же, как было, пирог ждет меня на кухне, головка сыра и окорок в погребе, вино в маленьком баре, свежезаваренный кофе…
Я дома.
Пробую эти два слова на языке – они сладкие, слаще медового пирога.
До-ма.
Спохватываюсь, иду в ванную, чтобы смыть кровь…
Нам лес грозит неравным боем,Надежды прогоняет прочь,И может быть, и нас с тобоюПроглотит нынешняя ночь.Вечереет.
Я дома.
До-ма.
(Снова пробую это слово на языке)
Устраиваюсь у камина, подбрасываю в пламя еловых шишек.
Дом вздрагивает.
Настораживается, как будто по-собачьи принюхивается к ночной тишине.
Делает шаг.
Да-да, это не ошибка – дом делает шаг.
Другой.
Третий.
Дом спешит по лесу, ступает мягко, по-кошачьи, перебирается по шаткому мостику. У меня замирает сердце, нет, нет, пожалуйста, не надо… ничего не происходит, мостик даже не прогибается под тяжестью дома. Начинаю понимать – у этого дома нет тяжести, у него ничего нет…
Этот дом мертвый.
Как и я.
Не понимаю, почему он спешит прочь из леса, почему дом (мой дом!) подбирается к городу. Проходит по мосту, пересекает площадь, поднимается по ступеням. Я не понимаю, зачем он идет туда, ведь я здесь, я уже здесь, кого он ищет там, в темноте?
Дом (мой? Мой дом?) останавливается в свете фонарей напротив виллы (твоей! Твоей виллы!), ждет чего-то, ждет…
Вилла (твоя вилла) вздрагивает.
Раз.
Другой.
Третий.
Делает шаг навстречу дому.
Моему дому.
Ты появляешься в окне второго этажа – видел бы ты сейчас свою физиономию. Ты еще пытаешься остановить дом окриками, но уже понимаешь – твоя вилла тебя не послушается.
Дом пофыркивает по-конски, зовет виллу за собой.
Я уже знаю – они уйдут вместе.
Я спрашиваю себя, почему твоя вилла идет за моим домом, почему она такая же, как мой дом. Тут же догадываюсь – когда вижу кровь на твоем домашнем халате. Всё-таки я не промахнулся, когда стрелял в ту ночь, назад, через плечо, не целясь… ты помнишь? Помнишь?
Дома уходят в темноту леса.
Замирают на опушке.
Бросаюсь прочь из дома на веранду – сталкиваюсь с тобой, ты уже здесь, на улице, оторопело смотришь то на меня, то на дом, спрашиваешь:
– Зачем… зачем он это… зачем?
Фыркаю:
– А это вы у него спросите.
– И спрашиваю у него! Ты чего творишь? А?
Вилла вздрагивает.
Дом тоже вздрагивает.
Что-то подсказывает мне – они собираются говорить с нами.
И я не ошибаюсь.
– Почему вы убили его? – спрашивает дом. Спрашивает у меня.
Пожимаю плечами.
– Он гнался за мной. Хотел убить.
Дом (мой дом!) поворачивается к тебе:
– А вы… почему вы убили его?
Ты теряешься:
– Он… он слишком много знал…
– Что знал?
– М-м-м-м… – ты поворачиваешься ко мне, – что… что вы узнали в моем доме?
Отчаянно пытаюсь вспомнить. Понимаю, что не просто не помню – не знаю.
– Вы… вы стерли мне память?
– Друг мой, вы меня переоцениваете.
– Тогда… тогда почему я ничего не помню? Почему вы ничего не помните?
Смотрим друг на друга.
Не находим ответа.
Седой туман о сосны трется,Дороги темны и пусты,Но верю – кто-то доберетсяДо наступленья темноты.– Друг мой… боюсь, у меня плохие новости.
Смотрю на тебя. Жду. Чувствую, что готов к любым новостям.
– Мы не можем вспомнить начало нашей истории… потому что её нет.
– Нет… начала?
– Да. Первая страница оторвана… а теперь, боюсь, и вторая…
– Страница? Хотите сказать, мы живем…
– …на страницах книги, друг мой.
– Но… кто и зачем отрывает страницы?
– А вы как думаете?
Сначала представляю себе книгу, брошенную в туалете, еле сдерживаю улыбку. Начинаю перебирать другие варианты – вспоминаю.
Спохватываюсь.
– Я шел по лесу, и…
…хочу договорить, что И – не договариваю, не помню, помню только, как вошел в дом (в мой дом!), дрожащими руками захлопнул дверь и задвинул щеколду. А вот что было до этого… а вот было ли что-нибудь? Несомненно, было, только я уже не помню, что…
Луна рассказывает вкратце,Как никнут белые цветы —Как важно к очагу добратьсяДо наступленья темноты…Луна рассказывает вкратце…
Луна…
Синяя синусоида
– Не забывайте о синусоиде. Прошу вас.
Не забываю. Как он просил.
– Шляпа! Шляпа!
Женский крик, переходящий в визг.
Оборачиваюсь. В темноте ночи вижу шляпу, подхваченную ветром, летит, кувыркается в хороводе осенних листьев. Пожимаю плечами, вот так шляпы в ветреный день и теряют, то есть, в ветреную ночь, то есть…
Думаю про себя, а чего это дама с мужским цилиндром ходит, тут же замечаю у шляпы два перепончатых крыла.
(не забываю о синусоиде. Сам не знаю, зачем)
Одергиваю своего наставника:
– Мистер Шерри-Джем, это…
– Чш-ш-ш-ш!
Замолкаю. Ждем. Дамочка бежит не за шляпой, а от шляпы, кажется, зовет на помощь…
– Мистер Шерри-Джем…
– Ч-ш-ш-ш!
Выстрел. Один, и почти сразу же второй. Как во сне замечаю в птичьих лапках шляпы массивный пистолет, как она его только держит…
Мой наставник вынимает кольт.
Целится.
Ну же, ну…
Бах!
Вспархивают листья, вспугнутые выстрелом.
Девушка падает на мостовую.
Оторопело смотрю на наставника, неужели ошибся, неужели…
– Вы…
– Всё в порядке.
Шагает к убитой, гулко стучат подошвы по мостовой.
Прижимает пальцы к горлу.
– Мертва.
– Вы…
– Отлично сработано.
Шляпа взмахивает крыльями, улетает в темноту ночи.
Не выдерживаю:
– Что… что произошло?
– Друг мой, позвольте рассказать вам об этом дома, у пылающего очага…
Представляю себе синусоиду.
Так.
На всякий случай.
…мистер Шерри-Джем хватается за ветки клена, подтягивается на руках, забирается на развилку – отсюда и до луны рукой подать. Мой наставник живет в полной луне – конечно, в те ночи, когда луны нет на небе, а на время полнолуния снимает комнату на чердаке в гостинице.
Садимся у очага. Комната окутана серебристым сиянием.
– У вас вопросы, друг мой?
– Да. Вы… зачем вы убили девушку?
– Друг мой, вот скажите мне… Кому вы сочувствовали, прекрасной юной леди или шляпе?
– Сочувствовал? Да очевидно было, что леди стала жертвой этого чудовища! По всем законам книжного жанра…
– Вот именно.
Страшная догадка.
– Хотите сказать… вы на стороне злых сил? Да, хороший же из вас полицейский…
– Не спешите делать выводы. Не забывайте о синусоиде.
– Да объясните же мне, наконец, что это значит?
– Сюжет нашей книги… он выстроен не по прямой линии, а по той самой синусоиде. Действие начинается на нуле, поднимается вверх, вверх, вверх, – до кульминации, до единицы – и опускается к нулю. И… уходит в минус. А что там в минусе, мы не видим, не знаем. Потом снова начинается действо, синусоида выходит из-под нуля. Осенняя ночь, шляпа гонится за дамой – хоп, сюжет ушел в минус, несколько страниц чистые. Новая глава – дама на приеме у важного господина открывает шкатулку и спрашивает, сколько тот хочет за её содержимое. Господин хочет убить даму, тут снова сюжет ныряет вниз…
Весьма любопытно.
И это ещё не всё. А потом нам дают вторую половину книги. И мы читаем то, что было в минусе. Для этого надо книжку перевернуть, или развернуть её как-нибудь, или наизнанку вывернуть в каком-нибудь там измерении, не знаю. И читатель понимает, что всё было наоборот, и те, кого он считал хорошими героями, на самом деле мерзавцы, а кто показался злодеем, на деле хороший малый…
– А вот оно что… а вы, значит, убиваете тех, кто показался вам хорошим.
Именно так. И вам, как моему ученику, придется делать то же самое.
– А себя вы, значит, считаете хорошим?
Шерри-Джем смотрит на меня. Вскидывает брови.
– Но…
– …считаете ХОРОШИМ, не так ли?
– Конечно.
– А на каком основании?
– Но я же полицейский…
– А что, мало историй, где в полиции мерзавцы?
– Вы думаете…
Вынимаю кольт.
Шерри-Джем вскидывает руки.
– Постойте, постойте… вы…
– Вам есть, что сказать?
– Да… нет… дайте мне время… до завтрашней полуночи.
– Ловко вы выкрутились, завтра полнолуние, ищи вас, свищи…
– Ночь будет пасмурная, нам не придется покидать луну…
Часы бьют полночь.
Взлетает стайка вспугнутых листьев, садится обратно на ветки.
Вхожу в гостиную на луне, вопросительно смотрю на Шерри-Джема:
– Слушаю вас.
– Друг мой, вчера вечером вы говорили про то, что нашу книгу можно вывернуть в четвертом измерении.
– Ну, это я так… для примера.
– А ведь вы были правы. Нашу книгу и правда можно вывернуть… и так, и так.
– В смысле, и так, и так?
– В смысле, что если книгу вывернуть на одну сторону, мы увидим историю, как хороший полицейский убивает злодеев, которые прячутся под маской хороших людей. А если перевернуть книгу, получится история наоборот. Как злодей убивает злодеев, которые на самом деле хорошие. Так что у вас нет никакого повода убивать меня. Бессмысленная затея.
Молчу.
– А вы молодец… благодаря вам мы разгадали тайну нашей книги, – Шерри-Джем смотрит на меня с благодарностью.
Неумело вытягиваюсь в струнку:
– Рад стараться.
Выстрел.
И сразу же второй.
Еще успеваю подумать – я слишком много узнал…
Препарирующий
…прикладываю пальцы к тощему горлу.
Обреченно говорю:
– Готов.
Доктор Мор делает мне отчаянные знаки, сколько раз те говорил, идиотище, когда умирает кто-то, надо сделать скорбную мину и сказать – мне очень жаль.
Говорю, как надо:
– Мне очень жаль.
А вот этого я не ожидал, а вот тут я уже не знаю, что делать, когда жена покойного падает на пол, заламывает руки, пла… нет, это не плач, кри… нет, это не крик, какой-то звериный рев… Начинаю суетиться вокруг женщины, подсовываю нюхательные соли, стакан с водой…
За суетой чуть не забываю главное. То, за чем пришел сюда.
Обора… нет, не оборачиваюсь, смотрю на эскулапа краем глаза, слушаю краем уха.
Он наклоняется над умершим, ждет.
Я тоже жду. Каждая секунда разворачивается в тысячу лет, уже понимаю, что на этот раз не получи… а нет, получилось, вот что-то поднимается над телом умершего, что-то эфирное, легкое, невидимое, неосязаемое, я даже не понимаю, как я его чувствую…
Мой наставник открывает флягу – что-то эфирное пытается вырваться, не может, обреченно проваливается в сосуд.
Доктор Мор закрывает крышку.
Всё.
Никого и ничего, только ветер теребит занавеску.
Укладываю дамочку в кресло, слушаю какие-то инструкции моего наставника, тело на носилки кладем, лицо платком закрываем – слушаю и не слышу, всё внимание приковано к тому, что там, во фляге…
Часы на городской ратуше отбивают полночь гулкими ударами.
Таймбург засыпает, только слышен скрип последней повозки, да шорох крыльев летучей мыши…
Он исчезает за дверью.