Страсти людские. Сборник любовных историй
Страсти людские
Сборник любовных историй
Геннадий Мурзин
© Геннадий Мурзин, 2016
© Геннадий Мурзин, фотографии, 2016
Редактор Геннадий Мурзин
Корректор Геннадий Мурзин
ISBN 978-5-4483-1063-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предлагая читателю новую книгу, Геннадий Иванович Мурзин, автор, надеется на понимание и благожелательность, на критику, даже жёсткую, но объективную. Сообщайте – gim41@mail.ru.
Любовь не тепличный цветок, а свободное растение, рожденное сырой ночью, рожденное мигом солнечного тепла, поднявшееся из свободного семени, брошенного возле дороги свободным ветром (Джон Голсуорси).
* * *
Влюбленность начинается с того, что человек обманывает себя, и кончается тем, что он обманывает другого (Оскар Уайльд).
* * *
У всех влюбленных, как у сумасшедших, кипят мозги: воображенье их всегда сильней холодного рассудка (Уильям Шекспир).
* * *
Женщины преимущественно относятся к тому отряду эгоистов, которые сами толком не живут и другим не дают (И. С. Тургенев).
* * *
Любви, так же как поэтического вдохновения, не находят, когда ищут хладнокровно и преднамеренно… Любовь – чувство, созданное богом для всех, – знакомо лишь немногим (Жорж Санд).
Агрессивная сестричка
В офисе есть специальная курительная комната. Шеф горазд на новые веяния и поэтому откликнулся тотчас же на призыв яростного притеснения курильщиков (сам, кстати, недавно совсем избавился от этой пагубной привычки). Комната ничего (лучше, чем туалет): стол есть и несколько стульев, в окне даже принудительная вытяжка установлена; средства пожаротушения, само собой.
Однако по непонятной причине (может, внутренний отклик на принуждение?) активный курильщик отнесся довольно-таки прохладно к нововведению, то есть проигнорировал курительную комнату, а продолжал посещения неформальной курилки, то есть кабинет зама шефа, где обычно не продохнуть: дым коромыслом, хоть топор вешай.
Георгий Орлов (или, говоря языком старожилов, просто Гоша) сам не курит, но к слабости других относится терпимо (или, пользуясь современным политическим сленгом, толерантно), а этим сотрудники пользуются напропалую: собираются, злословят по адресу слабой половины человечества, «травят» анекдоты.
Такие регулярные сборища шефу не по нутру: вечно косится, проходя мимо обычно полуотворенной двери кабинета своего зама. Шеф сильно мнителен и ему кажется, что сотрудники судачат о нем и только о нем. Шеф ошибается: Георгий Орлов изначально пресек любые попытки коллег сплетничать за спиной шефа. Негласное правило свято соблюдается… Конечно, лишь на глазах Орлова.
Вот и сегодня, сейчас… Все пять стульев, находящиеся в «курилке», заняты; двое молодых менеджеров, прислонившись к окну, стоят. Пепельница быстро наполняется окурками. У всех хорошее настроение (вчера шеф раскошелился и всем выдал приличные премии), а в таких случаях основная тема разговоров – женщины. Люди подшучивают над новой пассией Дмитрия Леонова, о котором известно всем: отъявленный бабник, местный Казанова, мужик, которому за всю его жизнь ни одна баба не ответила отказом. Во всяком случае, с его слов так получается. Все верят и, на всякий случай, на общих вечеринках остерегаются оставлять своих жен даже на пять минут без присмотра. Дмитрий Леонов, которому уже 52, под два метра ростом, но страшно худой, как говорится, кожа да кости, откровенно некрасив, особенно лицо, испещренное глубокими отметинами его страстных похождений. Вряд ли украшают его большие навыкате глаза, длинный и острый нос (все называют «рубильником»), толстые и отвислые, вечно мокрые губы и редкая шевелюра на яйцевидной голове. К тому же балуется водочкой и вечно, если в кармане заводятся деньги, находится под «турахом».
Несмотря на это, неоспоримый факт: ни один красавец не доверит ему свою жену. Потому что знает: Леонов овладеет обязательно, если, понятно, задастся такой целью.
Семен Марацевич, менеджер по поставкам, а, проще говоря, снабженец, также мужик не промах по бабьей части. Ему и нельзя иначе: почти все время проводит вдали от жены, в командировках, где уже на третий день выглядит как изголодавшийся пес, у которого при виде молодой сучки начинает течь слюна вожделения. Но Семен отдает пальму первенства ему, Леонову, потому что тот – вне конкуренции. Состязаться с ним нет никакого смысла – это понимают все, это понимает и Марацевич.
Семен Марацевич, скосив глаза в сторону Леонова, спрашивает:
– Где ты мог подцепить такую лахудру, а?
Леонов совсем не обижается, что оскорбили его нынешнюю пассию. Он ухмыляется.
– Не слишком красива, – говорит он, – но – хороша в постели.
Менеджер по персоналу Олег Страшко с сомнением качает головой, выпуская изо рта многочисленные кольца сизого дыма.
– Неужто вытерпел и довел дело до постели? – с ехидцей спрашивает он.
– Ну… Нет… Не в постели… На кухонном столе… Между чашек-плошек… Знаете, как это возбуждает?
– Не пробовал… Не знаю, – отвечает Страшко. – Мои предпочтения – традиционный секс.
Леонов спешит с возражениями:
– На столе – не мое изобретение, а предшествующих поколений. Читал Золя? Его герои трахаются везде: в лесу на корневищах, на складе и на мешках с мукой, на уличной скамейке, в подъезде дома, прислонившись к стене, даже в шахте на вагонетке с углем… В том числе, на кухонном столе.
Страшко вяловато возражает:
– То – в романах…
Марацевич возвращается к теме, которая, видимо, в этой истории его больше всего волнует.
– У меня бы на такое чудо… Бррр… Ночью приснится – родимчик хватит.
Леонов, прикуривший только что вторую сигарету и брызгая слюной, хохочет.
– Я – не такой капризный, Семен… Мое правило ты знаешь, – и Леонов процитировал свои четыре строчки.
Всяку дрянь —На х…й пяль,А Бог увидит —Хорошу кинет.Сторонников подобной философии среди присутствующих нет. Повисает тишина. Через пару минут в разговор вступает Георгий Орлов, который все это время что-то писал, не обращая особого внимания на мужицкий трёп.
– Хотите, парни, я свою историю расскажу?
– В тему? – хохоча, интересуется Дмитрий Леонов.
– Не иначе… История давняя, поэтому имею право поделиться. К тому же фамилии изменю… Так что… Ну, вот… Мне было всего семнадцать…
Леонов вставляет:
– Для мужчины – немало… Самое то.
– Сударь, не перебивай, а иначе…
– Молчу-молчу…
– Мне было, повторяю, семнадцать… Сексуального опыта никакого… Когда это случилось, то я сильно-сильно напугался…
Дмитрий Леонов все-таки от вопроса не удержался:
– А что такое могло случиться?
– Снова?
– Извини.
– То-то же!.. А случилось вот что. Я тогда жил в общежитии. В комнате – четверо было. На момент описываемой истории двое уехали в отпуск, а третий попал в больницу на две недели. Остался, короче, один-одинёшенек. Как-то раз пошел попроведать больного соседа по комнате. Прихожу в приемный покой. Спустился ко мне больной. Сидим и разговариваем. И тут своим боковым зрением замечаю, что неподалеку вертится девчонка в белом коротеньком халатике: очевидно, медсестра. Совершенно очевидно, что мы являемся объектами её наблюдения. Это меня удивило. Что ей надо от нас? И кто конкретно ей нужен – больной или я? Медсестра была метрах в десяти от нас, а у меня, как все знают, близорукость, поэтому хорошо девчонку не разглядел. Единственное, что разглядел, – фигуру. Мне показалась фигура приличной. Впрочем, что разглядишь под халатом? Я отвел взгляд. Подумал: неприлично так откровенно разглядывать… Скромником был… Это по жизни мешало… До сих пор не смог избавиться… Впрочем, речь не об этом…
Георгий, помолчав несколько секунд, продолжил рассказ:
– На другой день сижу вечером в комнате, читаю какую-то книгу, лежа на кровати. Слышу стук в дверь. Приподнявшись, говорю: «Да-да, входите». Открывается дверь и кого, думаете, вижу на пороге?
Откликается на вопрос Марацевич:
– Наверное, медсестру, которая стреляла глазёнками.
– Точно! Именно она… Нарисовалась собственной персоной. Я смутился. Вскочил с постели. Сел у стола на табурет (стульев тогда не было, потому что не полагалось). Говорю вежливо: «Проходите. Присаживайтесь». Девушка, не церемонясь, прошла и присела также у стола. И тут-то я сумел хорошо разглядеть. Меня поразило ее лицо. Да, я и сам далеко не красавец, но тут… Такие лица мы называли шаньгой, потому что круглое, рыхлое и к тому же всё в угрях. На голове – редкие русые волосёнки. Уши поразительно большие и оттопыренные. Нос большой, точно сплюснутая картофелина. Кожа на лице желтая и грубая, похожая на пергамент. Плюс маленькие щелки-глазки, над которыми нависли мешки-брови. Короче, Квазимодо в женском обличии. Сильно расстроился, ясно. Потому что такой шанс выпал, чтобы с девчонкой легко познакомиться (трудно мне это давалось) и на тебе – уродина, каких мало. После долгой паузы она спросила, кивнув в сторону кроватей: «Где они?» Ответил не слишком-то дружелюбно: «Двое в отпуске, третий, сами знаете…» Девушка кивнула и сказала, объяснив причину своего появления: «Юрке лезвии для бритья нужны… Попросил, чтобы зашла и взяла… Сказал, что лезвии в его тумбочке». Я кивком указал на одну из тумбочек: «Бери». Девчонка встала, и я заметил, что ножки у нее ничего… стройные. А до этого, кстати, обратил внимание, что из-под кофточки нахально выпирают небольшие и аккуратные груди… Ну, вот… Она наклонилась и стала шариться в тумбочке. Я опять же боковым зрением заметил: задница также хороша. К сожалению, груди, задница и ножки не могли сгладить впечатление от уродливого лица… Я сидел мрачный и мало говорил. Она вернулась и села не за стол, а на мою кровать, то есть рядом со мной. Такое нахальство совсем испортило мое настроение. Девчонка видела, что я не в восторге от нее, что совсем не горю желанием сблизиться. Однако, судя по всему, это ее не слишком огорчало. Минуты через две нашего молчания она обхватила меня за шею, повалила на кровать и стала жадно целовать в губы. Целовала профессионально. Впрочем, тогда не знал, что значит «целоваться профессионально». Тогда знал лишь, что мне очень и очень приятно. Сопротивлялся. Но девчонка оказалась удивительно сильной и ловкой. Ей удалось быстро справиться с моими штанами. Это, впрочем, и не удивительно: на мне в тот момент были сатиновые шаровары на резинке. Добралась и до трусов. Стянув их до колен, взялась за восставшую плоть. Я не хотел, но такое неожиданно бурное нападение и молодость сделали свое дело… Плохо сопротивлялся. Потому что был напуган стремительным натиском, которого не встречал раньше и не знал, что такое женское насилие может быть вообще… Девчонка же времени не теряла даром. Каким-то непостижимым для меня образом она сумела незаметно сбросить свои трусики и оказалась на мне. Она все делала молча. Она слегка приподняла задницу от моей промежности, наклонилась, рукой взяла мой «инструмент», который набух невероятно, что также для меня оказалось удивительным, и попыталась ввести в себя. Еще секунда и… Было бы поздно. Сейчас-то я знаю, что после я бы уже не смог сопротивляться. Это было последней каплей моего терпения. На агрессию ответил грубостью. Собрав все силы, скинул девчонку на пол. Встал. Натянул трусы и шаровары. Проходя мимо настенного зеркала, заметил, что бледен и руки трясутся. В горле пересохло. Я был напуган. Такого со мной не было – ни до, ни после. Подошел к двери, широко открыл ее. Грубо сказал: «Выметайся!» Девчонка смотрела на меня удивленно. Она, видимо, не могла понять, как парень может отказаться от того, что является вечным желанием мужчины? Она спросила: «Ты – голубой?» Я повторил с прежней решимостью (слава Богу, плоть быстро пришла в обычное состояние): «Выметайся! И быстро-быстро!» Девчонка хмыкнула, криво усмехнулась, встала, поправила подол платья и пошла к выходу. Я поднял валявшиеся на полу её трусики и швырнул в след: «Забери своё дерьмо!» Она подняла, положила в сумочку и вышла. Я за ней закрыл дверь, но теперь на замок… Только через пару часов пришел в себя. И все!
Дмитрий Леонов огорченно заметил:
– Ну и дурак… Эх, я бы…
Семен Марацевич после небольшой паузы спросил:
– И больше не встречался с медсестрой?
– Почти… Хуже того, после той истории до сих пор боюсь медичек, как огня… Признаюсь: сексуальные контакты были, но медичек всегда обходил стороной. До того был напуган агрессией, что осталось рубцом на всю жизнь.
Дмитрий Леонов еще раз повторил свое коронное четверостишие, после чего добавил:
– Жизнь так коротка, а наслаждений так мало, что отказываться от последнего, что дал нам Господь, – великое преступление.
– Кстати, парни, – заметил Георгий Орлов, – примерно лет так через пять случайно встретил ту девчонку в магазине. Знаете, я ее с трудом узнал. Это была хоть и не писаная красавица, но очень и очень милая молодая женщина. Потом, поинтересовавшись, узнал причину столь удивительного превращения «гадкого утенка». Оказывается, она вышла замуж за очень приличного парня, родила ребенка и… буквально расцвела.
Дмитрий Леонов встал, потянулся.
– Еще одно доказательство, Гош, что моя философия на сто процентов верна. Потому что не бывает некрасивых женщин. Бывают неумелые и ленивые мужчины с глупыми предрассудками.
Мне показалось, что с ним согласились все, разумеется, кроме Орлова.
Унесенное счастье
Часть первая
Осень. За окнами с самого раннего утра сеет и сеет дождичек. По серому небу спешат на юг, сменяя одна другую, тяжелые, напоенные влагой, тучи. Порывы холодного ветра подхватывают дождливую сетку и с завидной регулярностью ударяют по стеклу.
Грустно и тоскливо на душе у Виктора. В груди – ноющая боль и свинцовая тяжесть. В квартире – полумрак, несмотря на полдень, и царящее одиночество.
Уже больше двадцати лет назад Виктор разбежался со второй женой. Поначалу, вроде бы, все между ними ладилось, царил мир. А потом… Начались мелкие стычки, постепенно перерастающие в бои местного значения. Нет-нет, Виктор до рукоприкладства не опускался, но все равно шуму было много. Жена, которую в первые месяцы он называл Ларочкой, зло сыпала упреками.
– Не любишь меня! – истерично выкрикивала она. – Внимания – никакого! Уткнешься в свои бумаги и никого не замечаешь! А я – человек! Мне – тепло надобно! Ласки хочу! – и чаще всего заканчивала угрозой. – Уйду!
Бывало, что держала слово и уходила. Виктор не удерживал Ларочку, не просил, чтобы та одумалась; не валялся в горячих раскаяниях у нее в ногах; не обещал, что изменится, что Ларочка вновь станет для него единственной и неповторимой. Он провожал жену холодным взглядом, не проронив ни слова.
Переночевав пару ночей у подружки, Ларочка возвращалась. В постели она мирилась и наступала столь желанная для них передышка.
Однако через неделю – все снова да ладом: Ларочка заводила старую песню о главном, про любовь, которой между ними нет. Чтобы вырвать из Виктора хоть что-то, отдаленно напоминающее признание в любви, прибегала к запрещенному способу: доведя мужа до пика сексуального экстаза, когда он выл от получаемого наслаждения, Ларочка, обдавая жарким дыханием, ворковала в ухо:
– Милый, ты любишь меня? Ну, скажи, что любишь! Ну, что тебе стоит, а?
Виктор держался железно даже в столь непростой ситуации.
В конце концов, Виктору все настолько надоело, что он решил порвать, порвать навсегда с Ларочкой, рассудив, что без любви нет и не может быть по-настоящему счастливой семейной жизни. Ларочка долго плакала, но ничего поделать не могла.
И они расстались. К удивлению знакомых и близких, расстались без шумного скандала, почти мирно. Потом Ларочка будет предпринимать новые попытки сблизиться, но безуспешно: черепки склеить оказалось невозможно.
Двадцать два года Виктор живет бобылём, тщательно оберегая обретенную свободу и независимость от посягательств ретивых особ. Он легко уходит от любых обязательств, которые женщины пробуют разными ухищрениями ему навязать.
Впрочем, нет. Года через полтора после второго развода Виктору показалось, что влюблен в женщину младше его на шестнадцать лет. Свежа, юна, умна, энергична, словом, все при ней. Виктор расслабился и оказался в сетях, как глупый и жирный карась. Их отношения зашли далеко, очень-очень далеко. Он хотел убедить себя, что наконец-то его холодное сердце растаяло, освободилось от наледи и в нем поселилась она – жгучая брюнетка с густыми и длинными (по пояс) волосами, с высоким лбом и большими круглыми глазами, ошпаривающими Виктора жарким блеском.
Было, правда, одно «но», о котором Виктор прекрасно знал, – ее замужество, в котором был не только толстячок-муж, которого жена в глаза называла «ленивцем», но и нажитый совместными усилиями белобрысый сынуля.
В пылу страстей любовных Виктор предложил Томусику (так он ее называл) свою мужественную руку и полыхающее огнем любви сердце. Все указывало на то, что Виктор наконец-таки нарушит «обет безбрачия».
Однако молодая женщина, не долго думая, не ломая красивой головки, окатила Виктора ушатом холодной воды, отрезвив опьяненного любовью дружка.
Томусик процитировала (видимо, давно была к этому готова) строчки поэта:
– Я другому отданаИ буду век ему верна!Виктор ошарашено смотрел на лежащую в его постели все еще разгоряченную недавним занятием красавицу и соображал.
Оглушенность прошла. Он встал, надел плавки, брюки, рубашку и ушел на кухню, чтобы приготовить традиционный черный кофе со сливками и подать даме в постель. Он – джентльмен, и чтобы ни происходило, но не след терять лица. Томусик эту финальную процедуру обожает. Причина – на поверхности: от «ленивца-мужа» того же ей никогда не дождаться.
Виктор удивлялся тому, насколько быстро он осознал реальность. Более того, на женщину не таил зла. А, спустя год, даже радовался, что так все получилось: понял, что долго и счастливо они бы не прожили; там им владела лишь сексуальная страсть к телу, а не любовь. И Томусик искала в нем того же, то есть того, что не имела и не могла иметь в семье.
Виктор подошел к окну и стал смотреть с высоты пятнадцатого этажа на верхушку ближайшего разлапистого клена и на начавшие жухнуть листья. По лицу, тронутому временем, блуждает саркастическая ухмылка. Странные, по его мнению, женщины; понять их логику невозможно. Взять хотя бы те строки поэта. Зачем она их процитировала? О чем тогда думала? Как можно говорить о верности мужу, если лежала и лежит, еще не остыв, в постели с любовником? Для красного словца? Или для того, чтобы выдать желаемое за действительное? Вот и верь после этого женщинам, чьи слова на самом деле не значат ровным счетом ничего.
«Обет безбрачия» так и не был нарушен. Сердце Виктора осталось свободным от любви. Боюсь, таковым теперь уж и останется навсегда. Жизнь неумолимо движется к закату и чем дальше, тем несбыточнее становится мечта найти ту, его вторую половинку, если, конечно, она существует во Вселенной.
Постойте! А так уж ли свободно сердце Виктора? Не потому ли не может обрести покой, что сердце остается кем-то занято? Сердце несвободно, а потому и отторгает всякую новую женщину, заслоняясь от нынешнего, обороняя прошлое?
Виктор знает ответы на вопросы, но делиться с кем-либо не горит желанием. Он тщательно хранит тайну, принадлежащую ему по праву. Он ни слова не обронил, живя со второй женой. Может, это и правильно. Есть вещи, о которых лучше не знать, – ни жене, ни друзьям.
Виктор живет прошлым, давним-давним прошлым…
Часть вторая
…На строительстве асбестообогатительной фабрики аврал, иначе говоря, штурмовщина. Через два месяца советский народ при полном параде будет отмечать юбилей – 50-ю годовщину Октябрьской революции, соответственно, готовит трудовые подарки.
Одним из таких «подарков» должна стать досрочная сдача в эксплуатацию первой очереди фабрики. Так решила партия, а комсомол, шефствующий над всесоюзной ударной стройкой, тотчас же ответил: «Есть!»
Людей нагнали много – несколько тысяч молодых добровольцев-строителей со всей страны (некоторых ради идеи раньше срока выпустили из ПТУ, не успев дать им нужные знания, привить практические навыки), однако, говоря по чести, толку никакого: темпы возведения объектов, входящих в первую очередь, по-прежнему низки и возникает реальная угроза того, что «подарка» страна Советов не получит. Оконфузиться? Ну, нет! И предпринимаются отчаянные попытки спасти положение. Зачастую в обход КЗоТ, принуждая парней и девчат к сверхурочным. Молодежь тихо ропщет: «Из-за неразберихи – по полдня слоняемся без дела, а вечером оставляют на три-четыре часа».
И к тому же осень, с самого начала зарядившая дождями, мало способствует трудовому энтузиазму. Дороги на стройке превратились в грязное месиво, по которым, утопая по оси, огромные «МАЗы» с большим трудом доставляют бетон, раствор, стеновые панели, блоки и прочий материал. Башенные краны то и дело выходят из строя: влажность настолько велика, что короткие замыкания в электрической части подъемников следуют один за другим. Механические узлы, предназначенные для подачи наверх раствора, то и дело забиваются и штукатурам там, на пронизывающем осеннем ветру приходится часами ждать устранения неполадок.
Словом, полный, как любит выражаться Виктор, бардак. Хотя пропаганда (радио, телевидение, молодежные газеты) без устали трубит о подвигах и свершениях молодых строителей коммунизма.
Виктор Орехов, в самом деле, приехал на стройку добровольно, в отличие от многих других, у которых на руках имелись комсомольские путевки. У Виктора такой путевки не было и быть не могло. Почему? Путевки выдают горкомы и райкомы ВЛКСМ, а он, Виктор, и был одним из ответственных работников аппарата горкома. Первый секретарь не хотел отпускать «безотказную рабочую лошадку, на которую сколько ни нагружай, а она все везет». Виктор же, которому упрямства не занимать, уперся и все тут: поеду, мол, на ударную. И уехал, несмотря на бурные протесты первого секретаря. По сути, сбежал.
«Дезертирство» с последнего места работы не только не помешало ему, а и помогло.
Внимательно выслушав «печальное повествование», объясняющее бегство Виктора, Алексей Булдаков, комсорг ЦК ВЛКСМ (такие должности учреждались на ударных комсомольских стройках временно, поэтому были не избираемыми, а назначаемыми, в данном случае ЦК ВЛКСМ), и не одобрил, и не осудил. Не одобрил, потому что такие парни, как Виктор, могут сбежать с такой же лихостью и отсюда, со стройки, а ему этого не хотелось. Не осудил, потому что пришлась по душе неуступчивость, плавно перетекающая в упрямство. В душе Алексею такие парни нравились и на это у него были свои причины. Во-первых, считал он, упрямый человек – твердый человек, а такой может многое и на него смело можно положиться. Во-вторых, сам-то Алексей был лишен такого достоинства; он хотел и умел прогибаться тогда и там, когда и где этого позволять не стоило бы. Иначе говоря, уважал за то, чем сам не обладал. Редко, но такое случается, когда один человек завидует другому белой завистью по причине слабости собственного характера.
Обладая взрывным характером и неукротимой энергией, не долго думая, а долго думать над принятием решения Булдаков не любил, выносит вердикт: быть Виктору начальником комсомольского штаба всесоюзной ударной стройки. Основной аргумент – опыт аппаратной комсомольской работы и наличие (с чего он взял, ведь час, как знаком?) организаторских способностей.
Виктор зарделся. Потому что решение Булдакова (не стоит скрывать) ему пришлось по душе. Нет, Виктор – не карьерист и по трупам других не шагал и не собирается шагать в будущем, но любит, о чем никому не признается, быть первым.
В данном случае не первый, а второй, поскольку главное действующее лицо в комсомольской иерархии все-таки Алексей Булдаков. Но вторым, для начала, быть также неплохо, считает Виктор.
Виктор, смущаясь, робко попытался возразить, возразить не по сути, а по форме:
– Но… Начальник штаба есть…
– Был – он, будешь – ты, – коротко, но ёмко сказал Булдаков, давая понять, что дискуссии неуместны, что он, Булдаков, не любит обсуждать то, на счет чего уже решение им сформулировано и принято.
И стал Виктор начальником комсомольского штаба всесоюзной стройки, задача которого помогать молодежи и работать ударно, и жить по-коммунистически. Ему не сидится на месте, в штабе. Он бегает по стройке как соболька, высунув язык, с утра до ночи, откликается на любой зов о помощи или поддержке.