Взъерошенный Лексли пробивается сквозь толпу.
– Ты сошел с ума?
– Но – там Мирна!
– Там не только она! – и меня волокут к окну.
Уже смеркается, и заходящее солнце отбрасывает на площадь изломанные тени от крыш домов и труб на этих крышах. Но видно все достаточно хорошо.
В первом ряду толпы стоит стройная шеренга окольчуженных солдат. Глухие щиты-павезы, надвинутые шлемы и острия пик, торчащие из-за щитов. Заходящее солнце окрашивает их в красный цвет. Над спинами первой шеренги поднимаются арбалеты. Много, не менее полусотни. На заднем плане видны горожане. На лицах, насколько я могу отсюда рассмотреть, написано смущение и растерянность.
– Кто это?
– Не знаю. Но это явно не городское ополчение. Они пришли еще три часа назад. Но в первые ряды не лезли, чего-то ждали. Стоят вот так уже минут двадцать. Толпу оттеснили и в первые ряды не пускают.
– Это только здесь так?
– Везде – то же самое. Они чего-то ждут… Просто здесь площадь относительно широкая, оттого их тут и больше, чем в других местах. Все-таки вероятность нашего прорыва тут выше, чем где-то еще. Там переулки узкие, десяток-другой ополченцев перекроет их без проблем. А если еще и стрелков добавить – вообще ловить нечего.
Еще раз выглядываю в окно – где же Мирна?
Вот и она.
Перед шеренгой, метрах в тридцати от нее. На земле рядом с ней наклонилась набок, тяжелая по внешнему виду, корзина. От дома ее отделяют те же тридцать метров.
– Давно она тут?
– Совсем недавно, только вышла.
– И солдаты ее пропустили?
На меня с удивлением уставилось несколько пар глаз.
В чем дело?
– Никто, ни король, ни епископ не может остановить своим приказом целителя, идущего к больному или раненому, – разводит руками Таген. – И ни один солдат не выполнит такого приказа, если он его получит.
Я чего-то не знаю?
– Почему?
– Если этот человек умрет, то любой сможет сказать солдату – ты не пропустил целителя и оттого смерть больного на твоей совести. Это тяжкий грех – препятствовать исцелению. Никакое покаяние не снимет его. Причем это касается также и лица, отдавшего приказ. Если родственники умершего его ранят или даже убьют – это их право. Суда не будет.
Однако!
– И… часто так бывает?
– За последние сто лет такого случая не было.
– Почему же тогда Мирна не входит в дом?
– Мы, вернее, ты – можешь ее не впустить. Тогда – грех воспрепятствия исцелению на тебе. Но и назад она уже не уйдет. Выйдя за линию солдат, она почти что умерла для всех остальных. Вернуться назад она может только вместе с нами.
– Или?
– Или не вернется совсем. Если она повернет назад – ее убьют арбалетчики.
– Откройте мне дверь!
Вместо ответа Лексли показывает мне на две группы стрелков.
– Смотри, они держат на прицеле двери и окна. Явно ждут того, кто выйдет из дому.
– Хочешь сказать, что они ждут меня?
– А откуда тут вообще взялись эти солдаты? Да еще в таком количестве? Только на первый взгляд их здесь не менее пятисот человек! Наверняка это еще не все, кто-то сидит на крышах и у окон.
Взгляд на Мирну. Губа у нее закушена – да она еле на ногах стоит!
Подтаскиваю Кота к окну.
– Как долго она еще там простоит?
Он смущенно отводит глаза.
– Ну… она девушка крепкая…
– И простоит там до нашего выхода? А ты уверен в том, что это вообще произойдет?
Лексли молчит.
– Где шкура этого… ну, что не пробивается стрелами?
Кивок – и кто-то затопал сапогами.
– Кольчугу надень… и поддоспешник, стрелы бьют больно, даже и через шкуру. Синяки будут все равно.
Оптимист! Синяки… да полсотни арбалетчиков меня просто сметут залпом, я и выйти не успею! А уж упавшего, если и не убьют сразу, то просто забьют болтами насмерть!
За каким же рожном я тогда прусь?
Если честно, то некий расчет у меня имелся.
Солдаты эти не из воздуха возникли, они наверняка были где-то рядом. Подстраховка отравителя? Отчего бы и нет?
Но в атаку они не двинулись и дом пока еще не зажгли… Отчего же? Ведь еще день, максимум два – и мы выйдем. Так? Это если с нашей точки зрения судить. А всей информации они не знают… Знает поп, но он тоже высказался как-то округло… неконкретно. А, кстати говоря, почему? Он и подробнее рассказать мог. Но не рассказал. Ох, чует мое сердце, что это «жу-жу» неспроста… Что-то поп знает… И зачем он так рвался на аудиенцию? Хотел поговорить? А, может, рассказать? Эх, кабы знать!
Но об этом можно и после подумать.
