Орелинская сага. Книга третья

© Марина Алиева, 2015

Редактор Наталья Урсалова

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Вулкан, почти погубивший Верхний Город, удалось успокоить лишь через три дня.

Перепуганные орели, совершившие двойной перелет до Гнездовища и обратно, забыли про всякую усталость, едва увидели последствия взрыва. От прекрасных гнездовин с ажурными арками, тонкими колоннами и множеством великолепных внутренних помещений остались только руины и воспоминания. Но хуже всего пришлось древнему дворцу, построенному еще Сагдифом, а он, как известно, приходился внуком или правнуком родоначальнику всей династии Иглонов. С той поры ни один вулкан на Сверкающей Вершине ни разу не гневался столь сильно.

Все случилось как-то очень быстро и неожиданно.

Еще вечером, накануне того дня, когда стало известно о бегстве Тористина с товарищами, и Великий Иглон призвал свой народ лететь спасать Гнездовище, в Верхнем Городе царил абсолютный покой. Почти все его жители, кроме младенцев, их матерей, да немощных стариков, улетели на Большой Сбор в Главнейший Город. И две смены рофинов, оставшиеся следить за вулканом, заботили только последние страшные события, о которых уже было известно от гонцов Великого Иглона. Из-за этого утром, когда прибыли те, кто менял ночную смену, добросовестные стражи долго не могли разойтись, горячо споря, стоит ли считать жителей Гнездовища убийцами, или все же имела место роковая случайность?

Тогда-то и услышали они глухой рокот, зарождающийся в недрах вулкана.

Поначалу он не показался страшным – такое уже случалось время от времени. Но рокот нарастал с каждой минутой, окрестности стали содрогаться, и вся немногочисленная стража дворца выбежала на террасу, растерянно поднимая глаза на дымящееся жерло.

Так и не успевший смениться, старший орелин ночной смены быстро сообразил, что надвигается нешуточная катастрофа и принял командование на себя. Он немедленно отправил ореля из числа дворцовых стражников в Главнейший город за подмогой, другому велел оповестить местных жителей, а остальными усилил свой немногочисленный отряд, состоящий всего из двух смен, по десять орелей в каждой.

Вскоре к ним присоединились и старики, которые оставались в городе. Они едва держались на своих крыльях, но все же были полны решимости утихомирить распаляющийся вулкан. Вслед за ними прилетели орелины, оставшиеся дома из-за маленьких детей. Как только стены их гнездовин стали содрогаться от подгорных толчков, перепуганные матери похватали своих малышей и унесли подальше от города на изрядно обветшавшую безопасную площадку, обустроенную в незапамятные времена. Там орелины выбрали из своих рядов трех самых опытных, оставили детей на их попечение, а сами понеслись обратно в город, к вулкану. Общими усилиями, момент взрыва удалось немного отсрочить, но орелей все равно было слишком мало. Все они понимали, что вулкан им ни за что не покорится. Дым делался все гуще, а воздух горячее. Дыхание затруднялось, сил оставалось меньше и меньше. А, когда из жерла полетел липкий пепел, засыпая окрестности и оседая на крыльях, старший орелин ночной смены велел старикам и женщинам немедленно улетать.

Никто его, конечно, не послушался, но спустя совсем немного времени, стало ясно, что улететь придется всем. Залепленные пеплом крылья еле двигались, раскаленный воздух жег легкие, да и из жерла уже полетели в орелей первые огненные плевки.

Пришлось отступить.

Со слезами на глазах смотрели несчастные жители Верхнего Города на багровые дымящиеся языки лавы, с медлительной жестокостью слизывающие со склонов их общий дом. Старший рофин, бесясь от собственного бессилия и чувства невыполненного долга, едва отчистив крылья Серебряной Водой, несколько раз порывался лететь обратно. Его с трудом удерживали, успокаивали, а потом, с угасающей надеждой смотрели на восток, где находился Главнейший Город, недоумевая, почему помощи до сих пор нет?!

Уже и дворец, и площадь перед ним, включая окружающие её гнездовины, обратились в ничто, а растекающаяся лава неумолимо наползала на нижние ярусы города, когда над восточными склонами появилась стремительно летящая к месту катастрофы стая орелей.

Подобно гигантской туче, она быстро приближалась, по ходу разбиваясь на две части. Одна немедленно образовала огромное кольцо, замкнувшееся на максимально допустимом расстоянии от вулкана. Другая же присоединилась к горстке героически сражавшихся, но отступивших местных жителей, и занялась необходимыми приготовлениями.

Первым делом нужно было спасти запасы Серебряной Воды. По счастью, чаша с нею находилась на площади среднего яруса, куда лава еще не добралась, а от пепла её защищала каменная крышка. Согласно правилам, рофины опустили её сразу же, как только стало ясно, что извержение неминуемо. Поэтому вернувшиеся местные жители быстро разлетелись по уцелевшим гнездовинам, где собрали все пригодные сосуды и стали переносить Серебряную Воду на безопасную площадку. Для удобства, в большой каменной крышке, в самом её центре, находилась еще одна, поменьше. Орелям нужно было быстро открывать её, наполнять сосуд и тут же закрывать снова, чтобы пепел не успел попасть внутрь. Это, конечно, несколько замедляло процесс, но еще до того, как упрямо ползущая вниз лава достигла этого яруса, непрерывно снующая туда-сюда цепочка орелей успела перетаскать на безопасную площадку почти все запасы Воды.

Скоро туда стали подлетать первые пострадавшие – кто с ожогами, кто задыхаясь и кашляя, и все с крыльями, покрытыми пеплом. Пока ольты подлечивали их и чистили им перья, другие орели спешили занять место выбывших, и шум от непрерывно хлопающих крыльев был сравним с шумом самого сокрушительного ливня, усиленного стократно.

Наконец, текущую на нижние ярусы лаву удалось остановить, но сам вулкан никак не желал успокаиваться, грозя новыми извержениями. Словно рассерженный зверь ворочался у него внутри, гневно раскачивая стены. Из-за этого на нижнем ярусе получилось несколько глубоких дымящихся разломов, уничтоживших часть гнездовин. Попадали все стелы с изображениями городской жизни, но это стало лишь крошечной каплей огорчений в единой бездонной чаше горя.

Ужас перед катастрофой еще более усиливался страхом за жизнь Великого Иглона.

Улетая из Гнездовища, орели оставили его почти умирающим от ран, нанесенных Тористином, и теперь гадали – не связан ли взрыв самого большого вулкана с этим страшным событием? За все время существования народа, орель впервые поднял руку на ореля, да еще и вооруженную…

Однако, на рассвете следующего дня десять ольтов принесли на носилках, сплетенных в Гнездовище, ослабевшего, но живого Великого Иглона. Из поселения его забрали в полном беспамятстве и сначала доставили в покои дворца Восточного Города, но там, едва придя в себя, Донахтир потребовал немедленно отнести его к месту катастрофы. Никакие уговоры Правителя не убедили, поэтому ольты, скрепя сердце, снова положили упрямца на носилки и полетели в Верхний Город.

Размеры бедствия потрясли Великого Иглона. Как ни готовил он себя достойно выдержать удар, все равно действительность превзошла самые худшие предположения. Не сдержавшись, Донахтир даже попытался взлететь с носилок, но добился только одного – снова потерял сознание.

Переполошившиеся ольты хотели немедленно возвращаться, но им не дали братья Правителя, сославшись на его приказ ни в коем случае не уносить обратно.

Ольты, конечно же, подчинились, хотя и ворчали очень долго, приводя Донахтира в чувство на безопасном расстоянии от вулкана.

Великого Иглона пришлось положить прямо на голые камни той самой площадки, где сидели перепуганные малыши Верхнего Города. Те, кто хоть что-то понимал, во все глаза смотрели на Правителя, которого ольты никак не могли вернуть к жизни. Жалея Иглона, орелины, которые опекали детей, собрали свои накидки и накидки, отданные детьми постарше, и принесли их, чтобы Донахтиру было мягче лежать. Но Фартультих, подлетевший справиться о состоянии брата, рассердился, приказав все вернуть.

– Великий Иглон Сверкающей Вершины, даже умирая, никогда не позволит себе нежиться на том, что необходимо женщинам и детям. А мой брат не умирает! – гордо заявил он.

Но, улетая, снял с себя верхнюю одежду со знаками отличия Иглона Нижнего Города, свернул её и бережно подсунул Донахтиру под голову.

Еще сутки измученные орели Шести Городов боролись с разъяренным вулканом.

Перепачканные пеплом Иглоны, не зная отдыха, следили за каждым участком сражения, равномерно распределяли силы в кольце своих подданных, окруживших вулкан, и отдавали команды сужать это кольцо по мере того, как остывающий воздух позволял приблизиться.

Но совсем на лад дело пошло только после того, как орели увидели Верховного Правителя, парящего рядом с уставшими братьями. Возле него сновали бдительные ольты, которые, кажется, уже были не рады, что привели его в чувство. Правитель и думать не хотел о своих ранах, и о том, что моральные и физические перегрузки запросто могут привести еще к одному обмороку, и случиться это может прямо над вулканом. Несчастье словно вдохнуло в Донахтира новые жизненные силы. Он только морщился от боли, когда, отдавая распоряжения, забывался и взмахивал больной рукой, пугая ольтов. Но даже они вынуждены были признать, что с появлением в первых рядах сражающихся Великого Иглона, вулкан начал заметно успокаиваться, а орели удвоили свои усилия. То ли их вдохновил вид Правителя, не совсем, правда, бодрый, но и совсем не умирающий; то ли, действительно, качнувшаяся в сторону жизни чаша весов незавершенного злодейства, заставила и вулкан сменить гнев на милость.

Как бы там ни было, но к исходу третьего дня последняя, изнемогающая от усталости смена орелей разомкнула, наконец, кольцо, и под затухающий в недрах горы рокот, жители Сверкающей Вершины смогли осмотреть, что осталось от их города.

Пригодных для жилья гнездовин совсем не было. Дворец Иглона и весь верхний ярус погребла под собой остывающая лава. Нижний ярус и соседние склоны, помимо разрушений, вызванных сотрясениями изнутри, были плотно засыпан каменеющим пеплом. И только на самых окраинах еще оставались жалкие остатки былого великолепия.

Но горестные стенания над руинами раздавались недолго.

Огромное количество орелинских семей осталось без крова и нуждалось в немедленном расселении. Поэтому, не растрачивая время на бесполезные горевания, большая часть орелей из других городов разлетелась по домам вместе с теми, кого они готовы были приютить в своих семьях.

На пепелище задержались только старейшины ремесленников вместе с Иглонами, да Донахтир, без конца отбивающийся от ольтов, которые требовали его немедленного возвращения в Главнейший Город. Бережно поддерживая раненную руку, Великий Иглон повсюду следовал за старейшинами и внимательно слушал, что они говорили.

А говорили они вещи малоутешительные. Город подвергся таким ужасным разрушениям, что для его восстановления требовались годы…

– Но восстановить все-таки можно? – с надеждой спросил Великий Иглон.

Старейшины пожали плечами.

– Нет ничего невозможного, – сказали они. – То, что было сделано руками всегда можно повторить.

– Отлично, – выдохнул Донахтир.

И вдруг побледнел, зашатался, беспомощно захлопал крыльями и стал падать туда, где прежде был балкон, или внешняя терраса какой-то гнездовины, а теперь дышала зловещими багровыми переливами покрывающаяся черной окалиной лава.

К счастью, ольты не дремали. Они успели подхватить своего Правителя, и после этого вопрос о дальнейшем пребывании Великого Иглона возле строптивого вулкана был, наконец, решен в пользу врачевателей. С видимым облегчением уложили они своего пациента на носилки и без лишних разговоров унеслись в сторону Главнейшего Города.

* * *

В то же самое время, далеко внизу, в разоренном Гнездовище, Старик и Тористин устало сидели на скамье Рофаны, предаваясь самым грустным мыслям. Они только что вернулись после целого дня бесплодных поисков и теперь переводили дух, горюя каждый о своем.

Жители поселения, как сквозь землю канули.

Старик не знал, что и думать. Три дня, показавшиеся бесконечно долгими, летал он в сопровождении опального ореля, пытаясь отыскать хотя бы след своих сородичей, но тщетно! Тропинка, по которой жители Гнездовища ушли ночью того страшного дня, когда по нелепой случайности погиб Лоренхольд, вела вниз, почти в самую Долину. На ней было множество мест, опасных для тех, кто не умеет летать, но вполне преодолимых. Старик помнил, что все хорошо проверил до самого пологого склона, поросшего незнакомыми деревьями и травой. Если бы по пути к нему случилась какая-нибудь трагедия, они бы с Тористином обязательно увидели. Но никаких следов не было вообще!

Старик ничего не понимал.

Раз за разом, исследуя тропу, они залезли в каждую щель, за которой угадывалась пещера, где уставшие путники могли устроить привал. Одну пещеру найти удалось, однако надежды на то, что жители Гнездовища в ней побывали, улетучились прямо на пороге. Пещера была слишком мала, чтобы вместить целое поселение. К тому же, она оказалась на удивление чиста, как будто её вымели. А устроить привал и не оставить следов орели, да еще в таком количестве, никак не могли.

Тористин огорчился не меньше Старика. Он изо всех сил старался загладить свою вину так, что на второй день даже согласился слетать прямо в Долину, чего ни один орель со Сверкающей Вершины не мог себе позволить. Кроме, разве что, Генульфа, но и он, к тому времени, когда спускался в Долину, уже был лишен права называться орелем со Сверкающей Вершины…

В Долине Старика с Тористином тоже ждало разочарование. Потратив на перелет больше половины дня, они опустились на небольшое плато, с которого хорошенько осмотрелись.

Глупо, конечно, было надеяться на то, чтобы увидеть здесь жителей Гнездовища. Но Старик хотел проверить весь путь до конца, прежде чем совсем отказываться от поисков.

Печально стояли два ореля, овеваемые ветром, над широко раскинувшейся Долиной. Где-то рядом журчал крошечный ручеек, стрекотали кузнечики, и какие-то растения источали дивный аромат.

Тористин впервые увидел землю.

Здесь все оказалось не так, как он привык – прекрасно и, одновременно с тем, пугающе. Мягкий мох, совсем непохожий на твердые надежные скалы, слегка пружинил под ногами, так что, сделав пару неуверенных шагов, орель едва не вывернул лодыжку. Вода в ручейке привлекла, было, его внимание, но дотронуться до неё, а тем более попить, как это сделал Старик, Тористин не решился. И воздух! Тому, кто с рождения привык дышать чистым горным воздухом, запахи земного лета показались удушающими. Нет, все же прав закон орелей со Сверкающей Вершины – Летающим не место на земле! И Тористин, когда вернется, ни словом не обмолвится о том, где был и что видел. Земля ему совсем не понравилась.

Зато Старик чувствовал себя вполне уверенно.

Глубоко вдыхая в себя ароматы трав и цветов, он остановившимся взглядом смотрел на Долину. И такая тоска была в этом взгляде, что Тористину невольно захотелось его чем-то утешить.

– Может твои сородичи за ночь успели спуститься до склона? – предположил он, потирая подбородок. – К полудню дошли сюда, а вечером, или ночью уже были во-он там…

Он показал рукой через Долину туда, где, подобно миражу, таинственно переливался в солнечном мареве густой лес.

Старик укоризненно посмотрел на ореля.

– Тористин, о чем ты говоришь? Мы с тобой и то добирались до этого места пол дня…

– Это потому, что без конца спускались и осматривали каждый камень. А вот, если бы летели без задержек…

– Летели? – Старик невесело усмехнулся. – Юноша, наверное, ты забыл – мои сородичи не умеют летать. За ту ночь они, в лучшем случае, могли пройти лишь половину горной тропы, которую мы осматривали вчера. А, чтобы добраться до места, на которое ты указал, понадобилось бы дней десять пути, да и то, если почти не отдыхать.

Тористин удивленно округлил глаза.

– Так долго?!

Он с сочувствием осмотрел Долину. Подобная медлительность нелетающих не укладывалась в голове ореля.

– Я и представить не мог, что без крыльев жить так сложно! Когда мы гостили в Гнездовище, то особенно над этим не задумывались – там не было особой нужды летать. А, если она и возникла, то только для нас, Летающих, когда приходила пора возвращаться домой. И мы всегда знали, что достаточно взмахнуть крыльями… Но жить вечно прикованным к земле, как какой-нибудь гард или нохр!. Наверное, это ужасно!

Старик не отвечал.

Он снова вернулся мыслями в Долину, которую не видел уже много лет.

Далекие годы счастливой юности встали перед его глазами, оживленные запахами цветов, прогретой солнцем земли; и забытые разговоры прошлого зазвучали в шуме ветра, резвящегося среди деревьев.

Мать, отец, братья и сестры… Какими живыми и молодыми вспомнились они вдруг! Как много жило в их сердцах надежд на будущее, такое же счастливое, как их тогдашнее настоящее!. Куда все ушло? И почему прежде, вспоминая своих близких, Старик видел только их последние дни? Словно заботы о судьбе Гнездовища непроницаемым пологом закрыли все счастливые воспоминания! А ведь их было так много, что хватило бы скрасить еще одну столетнюю жизнь…

Старик вспоминал и кочевников. Как весело они смеялись возле своих костров, когда каждая трапеза превращалась в пир. Разве страдали они оттого, что не знали радости свободного полета? Ничуть! Лишенные крыльев, эти люди наверняка знали что-то такое, что делало их свободными, несмотря на земные оковы. И, может быть, это «что-то» они добывали именно во время своих медлительных переходов с места на место, наблюдая и размышляя о жизни во время пути.

А его жена? Незабвенная Сакола. Она была обделена столь многим, что должна была бы, кажется, заболеть высокомерием ущербных и уйти в свой собственный мирок, став для всех остальных живым укором в незаслуженном счастье. Но Фостин, (ах, как давно не вспоминал Старик своего имени), никогда не ощущал в ней отчужденности. Вместо обид на Судьбу, не давшую ей детей, Сакола жила каким-то внутренним счастьем, и где она брала силы на него, навсегда осталось загадкой. А уж ему, Фостину, это внутреннее счастье жены давало словно бы вторую жизнь, которая угасла, когда Саколы не стало…

– Нет, Тористин, – вздохнул Старик. – Когда тело без крыльев – это не страшно. Хуже, когда без крыльев душа. Тогда любой путь долог и уныл, летишь ли ты, или идешь по земле; уходишь, или возвращаешься – все кажется бесцветным, как в дождливый день. Однажды я пережил подобное состояние и знаю, когда душа складывает крылья, они складываются и за спиной.

Тористин невольно повел плечами. Он снова подумал о таинственной личности Старика, перед которым склонялись даже Иглоны. Кто же он такой, и, что за жизнь прожил?

В прошедшие три дня все разговоры между ним и Стариком сводились только к трем темам: куда могли исчезнуть жители Гнездовища, каким образом лучше восстановить разрушенные Тористином гнездовины, и, что же все-таки произошло в Верхнем Городе?

О том, что вулкан действительно взорвался, Тористин и слушать не хотел! Он горячо убеждал Старика в полной безопасности Сверкающей Вершины и в абсолютном умении Летающих орелей успокаивать любой вулкан, едва он начинал ворчать. Но, оставшись один в ночной тишине, Тористин начинал беспокойно ворочаться, кусая губы. Как и остальным жителям Сверкающей Вершины ему тоже упрямо лезла в голову мысль, что именно он стал причиной катастрофы в Верхнем Городе. Рассматривая свою руку, схватившую в тот злополучный день земное оружие, бывший страж Нижнего Города недоумевал, как такое могло произойти? Он пытался вызвать в себе те чувства, которые им тогда владели – вспоминал убитого Лоренхольда и высохшее в пещерке тело Тихтольна – но ничего не получалось. Гнев ушел, вытесненный чувством вины, и теперь, как бы Тористин ни старался, он не мог понять самого себя. Поэтому, ворочаясь по ночам, прикованный к Гнездовищу долгом и приказанием Великого Иглона, он тешился надеждой, что там, наверху, все обошлось – катастрофу удалось предотвратить, Правитель жив, Верхний Город цел, а сам он когда-нибудь будет прощен и посвятит остаток жизни искуплению своих проступков. Потому и летал Тористин со Стариком на поиски ушедших поселян, потому и обшаривал старательно каждую щель в горах, боясь пропустить даже крошечный след. А, вернувшись, кидался собирать камни, чтобы в одиночку восстановить пока хотя бы одну гнездовину.

За всеми этими заботами он и думать забыл о странном поведении Иглонов по отношению к Старику. Но сейчас, когда этот таинственный старец сам вскользь упомянул о какой-то беде в своей прошлой жизни, Тористин снова задумался, кто же он такой, этот Летающий житель Гнездовища? Интуитивно чувствуя, что момент сейчас самый подходящий, он задал вопрос, который три дня тому назад остался без ответа:

– Кто же ты такой, Старик?

И замер в ожидании.

Но тишина, повисшая после его слов, длилась так долго, что Тористин совсем смутился. «Видимо, эту тайну мне никогда не узнать», – подумал он.

И ошибся.

Фостин, которого пробудили запахи Долины и ожившие воспоминания, вдруг тоже перестал понимать сам себя. С одной стороны, Старик в нем все еще сопротивлялся по привычке, но голос здравого смысла уже набирал силу. Какая нужда заставляет его хранить древнюю историю в тайне по сей день? Он все равно не смог предотвратить беды – Гнездовище исчезло. А этот Летающий и так скоро все узнает. Так, почему бы не теперь?. Очевидно, что бесполезные поиски придется прекратить, и сегодня вечером, в пустом поселении, которое покинула даже надежда, что им останется делать?

«Расскажу ему все, – решил Старик. – Пускай тени прошлого оживут в Гнездовище хотя бы на сегодня. А там видно будет…» И, повернувшись к Тористину, он впервые за последние дни, позволил себе улыбнуться без горечи.

– Летим обратно, юноша. Это очень длинная история.

* * *

Донахтир парил над Сверкающей Вершиной и любовался тем, что представало его глазам. Все Шесть Городов расположились рядом, окружив Сверкающую Вершину блистательным кольцом, и счастливые орели порхали туда-сюда, подобно членам большой дружной семьи, живущей на одном склоне. «Как хорошо! – восторгался Донахтир. – Как замечательно, что все они вместе, и все в безопасности! Отец придумал отлично! Теперь он никогда больше не уйдет в Галерею Памяти к тому страшному призраку из тайного тоннеля; я никогда не стану Великим Иглоном, и никто не полетит в Гнездовище, чтобы узнать правду о наследниках Дормата!»

Донахтир в блаженном парении повернулся к солнцу.

Огненный шар ослепил его, и Великий Иглон проснулся.

За окном действительно сиял яркий день. Вот только, вместо благостного сна, сразу же навалился недавний кошмар, от которого померкло в глазах. Ах, как бы хотелось Донахтиру, чтобы сном, пусть и ужасным, оказались и смерть Лоренхольда, и нападение Тористина, и взрыв вулкана, погубившего Верхний Город…

Великий Иглон прикрыл глаза здоровой рукой и болезненно сморщился.

Нет, раны не болели. Их хорошо подлечили, да и несколько часов глубокого сна сделали свое дело. Но боль, ушедшая из одного места, переместилась в другое, и теперь терзала душу Правителя гораздо сильнее, чем прежде терзала его руку.

Что-то не складывалось.

С первого дня своего правления Донахтир был вынужден делать выбор между двумя решениями, каждое из которых могло считаться неправильным. И не было рядом никого, кто мог бы уверенно сказать, где Правитель совершил свою первую ошибку.

Может, не стоило ТОГДА лететь в Гнездовище?.

Донахтир в сотый раз задавал себе этот вопрос, и в сотый раз сам себе отвечал, что, не полети они тогда, это ничего бы не изменило.

То, что сейчас необходимо было распутать, завязалось в узел давным-давно, и не по его, Донахтира, вине. Рано или поздно какой-нибудь другой Тихтольн обнаружил бы Гнездовище, и цепь иных, может быть, не таких трагических, (хотя, возможно, и еще более худших), событий все равно привела бы орелей к тому, что они сейчас имеют. Просто пришло, видимо, время запутанным узлам развязаться – Гнездовище исчезло, Старик уверен, что его братья вот-вот явятся – и выпало это время именно на период правления Донахтира.

От подобных мыслей сердце в груди Великого Иглона заныло еще сильнее.

Почему все должно завершиться такой ужасной ценой?!

Он бы смирился с какими-то личными потерями и невзгодами, но столько глупых и нелепых смертей, раздоров и разрушений… Зачем?! Ради чего?! Какой прок от того, что древнейший и прекраснейший дворец стал вместилищем лавы и, словно врос в вулкан? А ведь он был построен первым, для самых первых Иглонов, и именно там Сагдиф принял решение о начале строительства Шести Городов! С балкона этого дворца отец Дормата, Хеоморна и Генульфа порадовал орелей вестью о появлении наследников…