Донесения из Константинополя. 1860–1865

© Герд Л.А., подготовка текста, предисловие, комментарии, 2013

© Издательство «Индрик», оригинал-макет, оформление, 2013

Архимандрит Антонин Капустин. Константинополь. 1860-е гг.

Предисловие

18 сентября 1860 г. в Константинополь прибыл новый настоятель русской посольской церкви – архимандрит Антонин Капустин. 43-летний ученый окончил Киевскую духовную академию, владел древними и несколькими современными языками, прекрасно говорил по-гречески и, что особенно важно, имел за плечами многолетнюю службу на Православном Востоке: в течение десяти лет он был настоятелем русской посольской церкви в Афинах.[1] Очевидно, что лучшего выбора для Константинополя Св. Синод сделать не мог. Перевод Антонина из Афин в османскую столицу, однако, был вынужденным. Антонин, который вложил свои силы и душу в строительство русской посольской церкви Св. Троицы в Афинах, ревностный исследователь древностей, тонкий дипломат и человек высокого духовного устройства, стал жертвой клеветы со стороны своих сослуживцев, распространивших о нем в демократической печати сведения самого низкопробного свойства. Была и другая причина перевода. Предшественник Антонина в Константинополе, архимандрит Петр Троицкий, был человеком строго канонических взглядов и сторонником греческого духовенства в назревавшем греко-болгарском церковном конфликте. Посольство же, напротив, придерживалось курса на поддержку славян, который стал официальной политикой русского правительства при Александре II. В 1850–60-х гг. От настоятеля посольской церкви, следовательно, требовались тактичность и гибкость, чтобы действовать в сложнейших обстоятельствах. Место ригориста о. Петра занял о. Антонин, на незаурядные дипломатические способности которого возлагались большие надежды.

Остановимся несколько подробнее на церковно-политической ситуации в Константинополе в 1850– 1860-е гг. Середина XIX в. – эпоха преобразований в Османской империи, Танзимата. Широкомасштабные реформы в государственном и административном аппарате Османской империи были вызваны разными причинами. С турецкой стороны было стремление к выходу из внутреннего и внешнеполитического кризиса, в котором страна находилась в первой половине XIX в. Для европейских держав, в первую очередь Великобритании, явившейся инициатором реформ, целью преобразований было усиление их влияния на Ближнем Востоке и ослабление влияния русского. В результате победоносных войн с Турцией XVIII – первой половины XIX в. Россия не только значительно расширила свою территорию, но и получила возможность вмешиваться во внутренние дела Османской империи: согласно Кючук-Кайнарджийскому миру 1774 г., русское правительство официально получило право покровительства православному населению Турции. Таким образом, было максимально использовано важнейшее преимущество ближневосточной политики России перед западными державами – общность православной веры с христианским населением Османской империи. Ряд выгодных для России договоров касательно прохода торговых и военных судов через проливы Босфор и Дарданеллы поставил Россию в первенствующее положение в Восточном Средиземноморье. Европейские державы, имевшие свои военно-политические виды в отношении Турции, не желали мириться с таким преобладанием русского влияния. Подорвать авторитет России и ее силу на Ближнем Востоке можно было разными путями: во-первых, Россия оказалась связанной договорами о взаимопомощи «Европейского концерта» против революционных движений, в том числе национально-освободительных; во вторых, необходимо было ослабить влияние России, осуществляемое как через непосредственные контакты с султаном и Портой, так и через Церковь. Вестернизаторские преобразования в Османской империи предоставляли западным державам возможность, с одной стороны, ограничить единоличную власть султана и его ближайших советников, а с другой стороны, постепенно вовлечь Церковь в административную систему империи, поставить ее под контроль государства и тем самым упразднить поводы к иностранному вмешательству в ее дела.

Реформы начались с провозглашением Гюль-Ханейского хатт-и-шерифа 1839 г., содержащего основные принципы, которым обязывался следовать султан, сановники и высшее духовенство Османской империи. Объявлялась необходимость принятия законов, которые бы гарантировали безопасность жизни, чести и имущества населения; провозглашалось равенство перед законом всех подданных султана независимо от вероисповедания; светские законы признавались выше воли султана, следовательно, его власть в известной мере ограничивалась; взятки объявлялись преступлением, так как всем чиновникам назначалось жалование.[2] На первый взгляд могло показаться, что провозглашенные принципы, за исключением равенства христиан и мусульман перед законом, не содержали в себе глубоких изменений в общественной жизни. На деле же они подразумевали ломку всего сложившегося уклада Османского государства. Западные державы, вдохновившие издание документа, по-разному реагировали на его появление. Англия и Франция встретили его с удовлетворением. «Английское правительство, – писал А. Д. Новичев, – видело в реформах средство, которое укрепит Турцию и превратит ее в антирусский бастион на Ближнем Востоке. В Англии считали, что осуществление провозглашенного в хатте принципа равенства мусульман и немусульман приведет к тому, что исчезнет повод для вмешательства России во внутренние дела Турции под флагом защиты единоверцев и „братьев-славян“».[3] Французская печать сравнивала указ с Декларацией прав человека. Австрийское правительство внешне приветствовало акт, но предостерегало Порту от приглашения европейских специалистов. Реакция России была однозначно отрицательной. А. П. Бутенев был застигнут врасплох. Если бы он знал о нем заранее, то мог бы убедить Порту не приглашать на его провозглашение европейских послов, и акт не имел бы международного значения.[4]

В целом реформы 1830–1850-х гг. были преждевременными и встретили ожесточенное сопротивление мусульманского населения. В результате противоречия внутренней и внешней политики Османской Империи после 1839 г. только усилились. Реформы проводились недостаточно энергично, что давало повод западным дипломатам оказывать давление на Порту. С одной стороны, многие турецкие сановники посчитали, что причиной европейского вмешательства являются реформы, и потому решили, что они вредны вообще. С другой стороны, инициатор реформ Мустафа Решид сам призывал державы оказывать влияние на султана и выступил с предложением созвать европейскую конференцию по вопросам проведения преобразований в Турции; он считал необходимым, чтобы в течение 8–10 лет западные дипломаты в Константинополе наблюдали за внутренними делами империи. Чтобы утвердить свое влияние, они должны были иметь каждый одно или два военных судна в Босфоре. В основе идей Мустафы Решида лежала уверенность, что сохранение суверенитета Турции выгодно европейским державам; целостность Османской империи лежала в основе его политики.[5] Однако провозглашение новых принципов только стимулировало рост национально-освободительных движений.

Победа над Россией в Крымской войне и подписание Парижского договора 1856 г. на время устранили русское влияние и дали возможность европейским державам навязать Порте дальнейшее развитие реформ. 18 февраля 1856 г. был опубликован новый султанский акт – хатт-и-хумаюн, который повторил обещания хатт-и-шерифа 1839 г. и расширил права христиан. Согласно этому документу, всем подданным Османской империи были гарантированы следующие права: 1) право быть назначаемыми на государственную службу; 2) право быть принятыми в любые военные или гражданские училища; 3) представителям всех религиозных общин, назначаемым султаном сроком на 1 год, предоставлялось право участвовать в заседаниях высшего совета юстиции; 4) местным междлисам было разрешено подавать в Порту проекты реформ, которые, однако, затем должны были получить одобрение султана.[6] Несмотря на свое крайнее несочувствие документу, Россия, в числе других государств, подписавших последовавший за тем Парижский трактат, была вынуждена выступить гарантом решений хатт-и-хумаюна. Принятие этого акта положило начало новой эпохе в истории христианского населения Османской империи. Теперь все требования греков и славян основывались на неопределенных положениях хатта. Поначалу христиане восприняли его как начало свободы в империи. Однако вскоре им пришлось разочароваться: благородные заявления правительства расходились с практикой и не могли быть в условиях того времени быстро реализованы.

Реформы в Османской империи не замедлили сказаться на положении Православной Церкви. От завоевания Константинополя в 1453 г. до середины XIX в. ее положение в империи оставалось в целом неизменным, равно как и внутреннее устройство Патриархата. Во главе церкви стоял Патриарх, который сосредотачивал в своих руках духовную и гражданскую власть над христианами.[7] Власть Патриарх получал пожизненно, но мог лишиться ее вследствие добровольного отречения или по доказанному обвинению в политическом или церковном преступлении. Султанские бераты (документы, утверждавшие инвеституру Патриарха, в которых указывались его права) подчеркивают полную независимость Православной Церкви в ее внутренней жизни. Свобода сохранялась, по крайней мере официально, и в избрании нового Патриарха. В XV–XVIII в. Патриарх избирался всеми архиереями ближайших к Константинополю епархий, а также случайно оказавшимися в столице. В 1741 г. было введено изменение в избирательную систему: Ираклийский митрополит Герман выхлопотал у султана фирман, согласно которому впредь никто не мог назначаться Патриархом, если предварительно пять архиереев (Ираклии, Кизика, Никомидии, Никеи и Халкидона) не дадут доброго свидетельства о его жизни. Избрание Патриарха Самуила I Хандзериса (1763 г.) совершилось при участии не всех архиереев, а только 18. При этом Патриархе была проведена реформа администрации: шесть митрополитов (Эфеса, Ираклии, Кизика, Никомидии, Халкидона и Деркона) были объявлены постоянными членами Синода, геронтами, с правом участвовать вместе с Патриархом в решении всех церковных вопросов, и лишь изредка покидали Константинополь. Постепенно титул геронта распространился на первых 12 митрополитов по списку; они теперь составляли патриарший Синод. Совместно с геронтами финансовыми делами Патриархии заведовала комиссия из 12 светских членов, из числа фанариотов, которые образовывали «епитропию общины» и были обязаны наблюдать за благотворительными заведениями Константинополя. Каждый архиерей, назначаемый в епархию, был обязан платить «филотимон», определенный взнос в Патриархию: эта сумма могла выдаваться ему в долг под проценты. Новый порядок, введенный для улучшения системы управления Церковью, открыл дорогу многочисленным злоупотреблениям: неограниченная власть геронтов, тяжелый долг, которым был обременен каждый вновь вступающий в служение архиерей, привели к увеличению поборов с населения, с одной стороны, и к дальнейшему процветанию интриг и коррупции – с другой.

С началом Танзимата под давлением английского посла Стратфорда Редклиффа османское правительство потребовало от Патриархии реформы церковного управления. В результате, повинуясь султанскому распоряжению, в начале 1847 г. в Патриархате были выработаны 15 глав преобразований церковных дел, суть которых сводилась к привлечению мирян к церковному управлению. Теперь в состав Синода должны были входить три мирянина (великий логофет Николай Аристархис, самосский губернатор Стефан Вогоридис и Иоанн Психарис). В следующем, 1848 г., однако, эти нововведения были признаны неканоническими и упразднены.[8]

Новый этап реформ церковного строя наступил после обнародования хатт-и-хумаюна 1856 г. По словам российского посланника в Константинополе А. П. Бутенева, «сей лживый и не очень искусно составленный акт, придуманный и навязанный туркам западными державами более из ненависти к России и из опасения ее политического и церковного влияния на Востоке, чем по действительной заботливости о христианском населении в Оттоманском государстве – начало великих неурядиц в Константинопольском Патриархате».[9] С принятием хатт-и-хумаюна начинался новый натиск правительства на Патриархат с требованием церковных реформ. В апреле 1857 г. Порта отправила в Патриархат предписание немедленно приступить к намеченной султанским указом церковной реформе. Правительство потребовало учреждения церковно-народного совета с участием представителя – турецкого чиновника. Предстоящая реформа имела целью ограничить власть Патриарха, постепенно ликвидировать положение христианской общины как государства в государстве и подготовить будущее уравнивание христиан и мусульман. Непосредственным следствием этого было падение престижа Патриарха как духовного главы православных христиан и противника католического и протестантского прозелитизма на Востоке. Контроль послушной западным державам Порты над Греческой Церковью был одним из необходимых условий для ликвидации русского влияния и преобразования страны на удобных для Европы началах.

Реакция греческого населения на готовившиеся реформы была различной. Богатые константинопольские греки с введением мирского начала в церковное управление надеялись получить большее влияние на дела своего народа и Церкви. Многие греческие иерархи были рады упразднить самовластие геронтов и прекратить их злоупотребления. Консервативно настроенные митрополиты и в первую очередь сами геронты, разумеется, были категорически против всяких нововведений. Патриархия протестовала против некоторых пунктов проекта преобразований: по поводу необходимости для архиереев присягать правительству при вступлении в должность и по ряду других моментов. В результате было избрано церковно-народное собрание, состоявшее из семи митрополитов, 21 мирянина и двух чиновников; носило оно, разумеется, совершенно светский характер. Первое заседание собрания состоялось 3 октября 1858 г. Собрание обсуждало разные вопросы: первым из них был порядок выбора Патриарха. Мирским членам собрания удалось провести решение, предусматривавшее контроль над выборами со стороны мирян, и лишь окончательное избрание предоставлялось Синоду. Особенно горячие дебаты возникли по поводу введения жалования духовенству. Осуществление этой меры не только ставило духовенство в зависимость от правительства, но имело целью постепенный секвестр церковных имуществ, что в конечном итоге привело бы к ослаблению Церкви. Кроме того, приводился довод, что в государстве с иноверным правительством не может быть введена мера, практикующаяся в России, где царь и правительство православные и поэтому являются естественными покровителями Церкви. Поскольку геронты активно препятствовали работе совета, 6 июля 1859 г. было принято решение об их удалении. К началу 1860 г. были в общих чертах разработаны новые положения управления Церковью, известные под названием «Общих уставов» (Γενικοὶ κανονισμοί).[10] Из-за активного противодействия их введению со стороны нового Патриарха, Иоакима II, избрание членов Синода по новому уставу состоялось только в конце января 1862 г.

Согласно новому порядку, в случае вакантности патриаршего престола избирался местоблюститель, утверждаемый Портой. Затем все архиереи Патриархата должны были прислать в запечатанных конвертах имя того кандидата, который казался им наиболее достойным. Одновременно составлялось избирательное собрание: в него входили члены Синода и те архиереи, которые в данный момент находились в столице. Светскую часть составляли: три из высших чиновников Патриархии; члены смешанного совета; три из старейших чиновников, имеющих гражданскую степень, два имеющих степень военную и три из других гражданских чиновников; губернатор Самоса или его представитель; три представителя от Дунайских княжеств; четыре наиболее известных ученых; пять от торговых корпораций; один из банкиров; десять представителей цехов; двадцать восемь представителей от епархий. Таким образом, составлялся предварительный список из всех предложенных кандидатур, который представлялся Порте; последняя в течение 24 часов вычеркивала из него тех лиц, которых по политическим соображениям считала неподходящими для выбора на патриарший престол. После возвращения списка избирательное собрание посредством тайной подачи голосов указывало трех кандидатов, по большинству голосов, из числа не исключенных лиц. Из этих трех кандидатов духовные члены собрания также тайным голосованием с призыванием Св. Духа избирали одного из трех кандидатов. Если количество голосов оказывалось равным, то вопрос решал местоблюститель. Теперь патриарший Синод состоял из 12 архиереев, выбираемых сроком на два года, причем никто из архиереев, не являющихся членами Синода, не мог находиться в Константинополе без специального разрешения Патриарха; равным образом члены Синода не могли отлучаться из столицы. Заседания Синода должны были происходить два раза в неделю.

Церковно-народное собрание выработало также «Устав постоянного смешанного совета», особого административного учреждения, которого прежде в Константинопольской Церкви не существовало. Состоял смешанный совет из двенадцати членов – четырех архиереев и восьми мирян, под председательством одного из духовных членов. Выбирались члены совета сроком на два года, причем часть его должна была обновляться ежегодно. Членами совета могли быть только оттоманские подданные старше 30 лет, имеющие опыт в делах и пользующиеся уважением. Вознаграждения они не получали, а взяточничество строго преследовалось. В обязанности членов совета входило следить за исполнением завещаний и других актов, рассмотрение вопросов по наследству, наблюдение за школами, больницами и другими богоугодными заведениями и проч.

Патриарх, таким образом, лишился своей неограниченной de jure власти, которая оказалась раздробленной на две части: в церковных делах он был подчинен Синоду, в гражданских – смешанному совету. Вследствие подвижности состава Синода в нем не могло быть опытных членов. Иерархи, имевшие двухлетний опыт Синодальной деятельности, сменялись новыми, зачастую мало знакомыми с направлением центральной администрации и привносящими свои мнения и симпатии. Смена членов Синода предоставляла широкие возможности для интриг, а когда Патриарх оказывался в изоляции, он был вынужден «добровольно» отказываться от престола. Нестабильность патриаршего престола во второй половине XIX в. оставалась такой же, как и прежде. В 1860–1900 гг. престол последовательно занимали десять Патриархов. Самым значительным нововведением было образование смешанного совета, через который константинопольские миряне получили реальную возможность воздействовать на церковную политику. Полномочия совета были весьма обширными: он ведал даже тем, насколько хорошо Патриарх заботится о принадлежащих Церкви святынях и их имуществах. Узнав о проступках клириков, члены совета были обязаны доносить Патриарху и Синоду и предлагать меры воздействия на виновных. Допуск мирян в церковные дела прокладывал путь к политизации Церкви, которая попадала в зависимость от националистически настроенных греческих богачей Константинополя, тесно связанных с правительством Греческого королевства, в свою очередь, являвшегося проводником политики западных держав, в первую очередь Великобритании. Крайний греческий национализм был тем веянием, которое привнес в церковную жизнь второй половины XIX в. смешанный совет. Результатом стало обострение в церковной жизни национальных вопросов, в первую очередь вопроса болгарского.[11]

Мнения российских политиков относительно преобразований разошлись. Если посланник А. П. Бутенев скептически относился к реформам, усматривая в них лишь орудие, направленное против России[12], то его преемник, А. Б. Лобанов-Ростовский, приветствовал их и видел в них средство для установления порядка в церковных делах. Со стороны Русской Церкви преобразования встретили сильную критику. В первую очередь, против них выступил влиятельнейший из русских иерархов середины XIX в. митрополит московский Филарет (Дроздов). Дух смешанного совета, «пренебрегающий церковными правилами и вековым обычаем, поставляющий себя выше Синода, не обещает спокойствия», – писал он.[13] Митрополит Филарет указывал на неканоничность действий совета. Смешанный совет претендует на контроль за финансами Патриархата, что противоречит 38 и 42 Апостольским правилам.[14] Сменяемость членов Синода через каждые два года, по мнению митрополита Филарета, приведет к отсутствию в нем опытных архиереев.[15] Особенно резко высказывался он против назначения жалования духовенству: «Мысль о назначении жалования членам высшего духовенства возникла, прежде гатти-гумаюна, между греками-мирянами… Нельзя ли вразумить их, что сколько они ослабят высшее духовенство, столько ослабят свое национальное единство и силу?»[16] Митрополит Санкт-Петербургский Григорий указывал на то, что назначение жалования духовенству выгодно Порте, так как отнимет у греков силы для восстания; в то же время это даст простор католической и протестантской пропаганде в Турции. «Пропаганда на Востоке крайне усиливается, кажется, несомненно, не столько в видах веры, сколько в видах искоренения восточного православного исповедания для ослабления России», – писал он.[17] Вскоре после созыва в Константинополе церковно-национального собрания в российском МИДе были собраны имеющиеся на тот момент сведения касательно предстоящих преобразований. Русское правительство в тот момент не ожидало от реформ ничего благоприятного: «…с нашей стороны требуется особенная бдительность, чтобы Греческой Церкви не был нанесен тяжкий удар. Для сего необходимо, кажется, постоянно совещаться с лицами, понимающими положение Церкви, зорко следить за ходом и заранее внимательно обсуждать все последствия, могущие возникнуть из принимаемых ныне мер».[18]

В декабре 1858 г. в Константинополь прибыл новый посланник, А. Б. Лобанов-Ростовский (1859–1863). В конфликте между Патриархом Константием и геронтами он принял сторону Патриарха; к занятиям церковно-народного собрания посланник относился с большой симпатией. 4/16 июня 1859 г. собрание приняло решение об удалении геронтов из Константинополя.[19] Удаленные из Константинополя шесть митрополитов-геронтов (Эфесский, Ираклийский, Кизический, Никомидийский, Никейский и Халкидонский) немедленно обратились к российскому Св. Синоду с просьбой о заступничестве (11 июня 1859 г.). Поначалу Св. Синод склонялся к тому, чтобы поддержать их. Это встревожило Лобанова, который выступил категорическим противником того, чтобы Русская Церковь вступала в переписку с геронтами и давала им официальный ответ.[20] Митрополит Филарет, как всегда осторожный, со своей стороны также не видел в неопределенных жалобах геронтов повода к вмешательству Русской Церкви. Санкции против геронтов, на его взгляд, были небезосновательны, но само их удаление нельзя было рассматривать как прямое нарушение церковных канонов. «Желательно, – писал он, – чтобы Вселенскому Патриарху и народному собранию… поданы были полезные мысли; но сие, по моему мнению, должно быть сделано неофициальным путем, и с особенной скромностью и осторожностью» (записка от 6–8 ноября 1859 г.).[21] Один из самых веских аргументов против участия России в конфликте между геронтами и Патриархом заключался в опасности вмешательства в дело западных держав. «Если бы Святейший Синод позволил себе вмешательство в такое дело, турецкая дипломатия, вероятно, стала бы на сие жаловаться западным державам, как на политическое вмешательство России в дела Порты; и можно ли надеяться, что западные Державы потрудились бы изъяснить Порте сие дело с лучшей стороны, и не причинили бы труда министерству российскому», – говорилось в заключении Св. Синода.[22]

В апреле 1860 г. церковно-народное собрание выработало новый устав Церкви. Однако с его утверждением возникли трудности, так как духовные члены собрания нашли многие его пункты, в первую очередь установление контроля мирян над делами Патриархата, противоречащими канонам. Тогда русское посольство стало ходатайствовать перед Портой о скорейшем принятии устава. Здесь мнение МИДа резко разошлось с точкой зрения митрополита Филарета, который, напротив, был категорически против утверждения устава в данном варианте. «Полагаю, – писал он, – что если бы все сие благовременно известно было Святейшему Синоду, то он употребил бы убедительное ходатайство, чтобы по сему предмету русскому в Константинополе посланнику дано было иное направление, именно, чтобы он способствовал обращению актов к пересмотру, предложенному семью архиереями».[23] Противником посольства, вслед за митрополитом Филаретом, выступил обер-прокурор св. Синода А. П. Толстой, который также исходил из строго-канонического взгляда на вещи.[24]

Таким образом, русское правительство, хотя и весьма осторожно, заняло в конфликте сторону церковно-народного собрания и сторонников реформ. Одной из сильнейших побудительных к тому причин было национально-освободительное движение болгар, которое правительство Александра II энергично поддерживало. Действуя в рамках традицион ной османской системы миллетов (независимых немусульманских церковных общин), болгары стремились добиться признания Портой и Патриархатом болгарского миллета, отдельного от греческого; независимая от Константинополя национальная Церковь должна была служить прообразом независимого болгарского государства. По сути, борьба была церковной только по форме; содержание же ее было политическим. Это обстоятельство было отмечено еще в 1857 г. А. П. Бутеневым, который писал, что «нынешние домогательства болгар в обширном смысле есть не что иное, как первый отважный шаг к гражданской самостоятельности».[25]