Церковный суд и проблемы церковной жизни
Для нынешнего Собора необходимо руководиться при решении всех вопросов практикою древнерусской Церкви, сохранившеюся у старообрядцев. Старообрядческая дисциплина, как в отношении организации прихода, так и в отношении мирян к иерархии – сохранилась в полной мере, считаться с этой практикой необходимо и в интересах общецерковной экономии[180].
Одной из насущных задач епископ Андрей считал создание новых канонов, отвечающих церковной действительности, таких канонов, которые могли бы выполняться верующими и были бы для них обязательными:
Мы, собравшиеся на Соборе, должны канонически благоустроить Русскую Церковь, то есть, может быть, дать Русской Церкви даже новые каноны, но непременно удобоприемлемые для церковного народа. Я не хочу сказать, что это должно непременно случиться, но я думаю, что это может быть, если этого жизнь церковная потребует. Даже такой осторожный церковный деятель и мыслитель, как московский митрополит Филарет, находил возможным и полезным появление новых канонов, при изменившихся обстоятельствах жизни; он буквально писал так: «Образ действования по древнему преданию должен прекратиться, когда новые обстоятельства не равны с древними»[181]. Само собой разумеется, что митрополит Филарет здесь говорит не о догматах веры, но о канонах, определяющих церковную дисциплину. Так необходимо принять за аксиому, что каноны могут быть изменяемы и что они должны быть изменяемы, когда этого потребует жизнь, то есть необходимость ее усовершенствования в нравственном и церковно-дисциплинарном отношении. В этой изменяемости канонов может проявиться вся жизнь Церкви, ее энергия и творчество. Не нужно бояться этой изменяемости канонов, нужно ее только приветствовать. ‹…› Каноны, утратившие свою силу и не применяемые, – это уже не каноны в собственном смысле слова, а только предмет изучения или церковных историков, или археологов. Каноны не могут существовать только в сборниках, сами по себе; они должны быть применяемы в жизни Церкви или должны быть заменены другими, чтобы жизнь церковная вообще всегда руководствовалась какими-либо нормами и законами и никогда не была предоставлена себе и случайным обстоятельствам времени[182].
В качестве мероприятий для поднятия дисциплины были предложены, в частности, немедленная организация православного прихода, с выделением всех колеблющихся из его состава; «строжайший учет верных сынов Церкви»; восстановление употребления епитимии, включая недопущение к причастию, отлучение от Церкви, лишение погребения; издание брошюр с дисциплинарными наставлениями.
В докладе владыки Андрея удивительным образом сочетались новаторство (особенно в высказываниях о новых канонах) и ориентация на старообрядческие дисциплинарные традиции. Все это не могло не вызвать у слушателей раздражения. Обсуждение на следующем заседании 9 октября 1917 г. приняло резкий характер. Далеко не все разделяли симпатии епископа Андрея к старообрядчеству. Архиепископ Таврический Димитрий (Абашидзе) отметил:
У Уфимского владыки все дороги ведут в Рим, он все сводит к раскольникам, у которых он рекомендует нам учиться. Я высказываюсь против этого[183].
Особенное недоумение вызвало предложение выработать новые каноны. Протоиерей Иаков Галахов[184] подчеркнул, что «умножение канонов мало повлияло бы на церковную жизнь»[185]. Протоиерей Владимир Садовский из Симбирска говорил о необходимости принципиальной постановки вопроса, правомочен ли Собор изменять каноны. Митрополит Владимир указал на неконструктивность доклада епископа Андрея: докладчик, по его мнению,
должен был доказать примерами, какие каноны изменяемы, какие нет; в целом же доклад похож скорее на литературную статью, чем на материалы для обсуждения[186].
Тема изменяемости канонов была затронута в выступлении К.К. Мировича[187], который призывал признать право Собора на «творчество в канонической области»:
Нужно иметь в виду, что нельзя дисциплинарные каноны считать непреложными, в противном случае нам нечего здесь и делать, кроме разве некоторых несущественных изменений и дополнений в сборниках церковных правил. Многие из древних правил ныне с церковным сознанием не мирятся; так, например, в отношении иноверцев есть каноны, воспрещающие иметь всякое общение с ними: есть правило, воспрещающее лечиться у врача-еврея. В Отделе о внутренней миссии один из членов Собора указал, как невозможность понести тяготы, налагаемые некоторыми канонами, создает мнение и опасение некоторых членов Церкви, что они оставаться в Церкви не могут, и потому уходят в иноверные общества, таково, например требование канонов о соблюдении постов. При этих условиях строгость дисциплины может иметь результат – не поднятие, а падение духовной жизни чад Церкви. Посему я считаю нужным прежде всего поставить на обсуждение вопрос о праве Собора на свободное, в известных границах, творчество Освященного Собора в канонической области. Затем, определить те нормы жизни, выходя за которые член Церкви не может уже оставаться в Церкви и, наконец, рассмотреть частные случаи, требующие применения правил церковной дисциплины в системе[188].
Мысль о неприменимости всех канонов к действительности, о несовпадении церковного сознания и церковных правил неоднократно высказывалась и впоследствии. Однако систематическое рассмотрение этих положений в Отделе так и не состоялось.
К.К. Мирович коснулся и проблемы отделения от Церкви тех, кто фактически уже к ней не принадлежит. Большинство русского населения определялось как православные, в том числе и деятели антигосударственного движения, и прямые борцы с Церковью. Эта проблема была поставлена и в докладе епископа Андрея – возможность учета верующих не по документам, а по вере. Митрополит Владимир считал, что нужно отлучать не неверующих, а еретиков:
Отлучение – очень серьезная мера, она может быть произведена с разрешения Синода или Собора. Хорошо было бы войти в пленарное заседание Собора с предложением произнести анафему на всех еретиков. Результаты были бы хорошие. А тех, которые числятся православными, священники должны исправлять сначала дисциплинарными мерами, начиная с самых простых[189].
Однако по вопросу учета верующих Отдел также не сумел вынести решения. В конце концов, было одобрено предложение преподавателя Красноярской духовной семинарии И.В. Фигуровского снять доклад епископа Андрея с обсуждения, а изложенные им тезисы принять к сведению[190].
Кодификация и пересмотр канонов
Тема «Каноны и современная жизнь. (Об отмене отживших церковных канонов)» стояла на первом месте в списке вопросов, подлежащих разработке Отдела о церковной дисциплине[191]. Пожелание заняться рассмотрением этой проблемы неоднократно звучало на заседаниях Отдела. Однако предложение образовать особый подотдел для рассмотрения вопроса о канонах, не имеющих в данное время практического применения, было отклонено собранием членов Отдела в начале второй сессии соборных заседаний[192].
Возможно, причиной послужило то обстоятельство, что на пленарном 31 заседании Собора 28 октября 1917 г. уже был поднят вопрос об образовании комиссии из канонистов и юристов для подготовки нового свода канонических постановлений. Заявление с таким предложением подписали 30 членов Собора в архиерейском сане; первая подпись принадлежала епископу Калужскому Феофану (Тулякову)[193]. Задачей комиссии представлялось составление сборника правил из Кормчей, Номоканона патриарха Фотия, Номоканона при Большом Требнике, Синтагмы Матфея Властаря и других сборников, с изъятием всех правил, находящихся в Книге правил. По утверждении Собором было предложено издать наравне с Книгой правил этот не противоречащий ей сборник действующего церковного права[194].
В оглашенной на этом же заседании резолюции Соборный Совет признал «важным и необходимым, как для работ Собора, так и для церковной жизни иметь полный и верный сборник канонических постановлений», в связи с чем секретарь Собора В.П. Шеин[195] попросил профессора В.Н. Бенешевича[196] дать свое заключение[197].
Видный канонист, признавая первостепенную важность поднятого вопроса о кодификации канонического права, считал, что работа по кодификации слишком большая и сложная, чтобы могла быть завершена за время работы Собора. В обоснование своего мнения он указывал:
1) Сама «Книга правил» не может считаться удовлетворительной ни с точки зрения русского перевода, ни по качествам греческого текста, с которого сделан перевод,
2) составлять второй сборник правил из Кормчей, Номоканона патриарха Фотия, Номоканона при Большом Требнике, Синтагмы Матфея Властаря и других сборников крайне затруднительно отчасти потому, что в одних (например, Номоканон Фотия) не осталось правил, сверх вошедших в состав «Книги правил», в других такие правила есть, но не изучены самые сборники и не исследованы самые правила (например, в Номоканоне при Большом Требнике), а еще более потому, что пришлось бы русский перевод приспосабливать к переводу «Книги правил»;
3) существовать такой сборник правил рядом с «Книгою правил» не мог бы, потому что изложить его в виде набора правил было бы невозможно, а пришлось бы придать ему форму изложения по предметам содержания правил, и через это возникла яркая несогласованность с «Книгой правил», вредная для практического применения обоих сборников ‹…›.
Но было бы крайне желательно и необходимо осуществить мысль заявления об учреждении особой Комиссии для кодификации канонического права. Эта Комиссия могла бы к будущему Собору подготовить, если не самый кодекс канонического права, то надежный материал для его осуществления[198].
28 октября 1917 г. Собор, по предложению Соборного Совета, принял постановление об образовании особой постоянной комиссии при Святейшем Синоде по составлению канонического кодекса Православной Церкви. 17 апреля 1918 г. состоялось собрание членов Собора для обсуждения способа исполнения этого постановления. Присутствовали секретарь Собора В.П. Шеин, профессора В.Н. Бенешевич, И.И. Соколов[199], М.И. Арефьев[200], П.Д. Лапин[201], А.И. Бриллиантов, И.М. Громогласов, С.Г. Рункевич, Н.Н. Фиолетов[202], члены Собора Н.Ф. Миклашевский, С.П. Руднев[203], П.П. Менделеев, В.А. Демидов. В состав комиссии были избраны профессора В.Н. Бенешевич, И.И. Соколов, П.Д. Лапин, И.М. Громогласов и Н.Н. Фиолетов, которым было предоставлено право приглашать к участию в работах других сведущих лиц[204].
По-видимому, из-за обстоятельств революционного времени комиссия так и не приступила к работе.
Таким образом, ни работа по кодификации канонов, ни систематическое рассмотрение отдельных канонов с целью определить, применимы ли они к действительности, на Соборе, как и в Отделе церковной дисциплины, не состоялись.
Но вопросы о том, какие реформы соответствуют каноническому преданию, а какие нет, постоянно ставились как в Отделах, так и на заседаниях Собора.
Как пример дискуссии можно привести выступления на 69 заседании Собора, когда обсуждался вопрос о выборе епископов и об участии мирян в этих выборах. Епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский) выразил убеждение, что такое участие противоречит каноническим нормам. В связи с этим он поднял вопрос о правомочности Собора отменять постановления предшествующих Соборов и заговорил о необходимости выразить полное приятие Собором предшествующих канонов:
Итак, Собору предстоит: или остаться верными в решении этого вопроса вселенскому церковному сознанию, как оно выразилось в канонах, или отступить от него и принять совсем новое, противное канонам. Нам бы хотелось прежде всего поставить вопрос: имеет ли право настоящий малый Собор отменить постановления прежних соборов, особенно Вселенских?
Из деяний древних Соборов и из Книги правил мы можем видеть, что даже Вселенские Соборы (IV в правиле 1, VI в правиле 2, VII в пр‹авиле› 1) начинали свою работу подтверждением своей верности древним канонам и их неизменности. Настоящий Собор не сделал этого в начале, не установил твердой почвы и принципа своих работ, кроме господствующей в теперешней жизни психологии оппортунизма и приспособления к их настроению меньшинства непокорных людей, взявших засилие, он не хочет делать этого и теперь[205].
Епископ Феодор выражал уверенность в неизменяемости канонов, невзирая на те толкования, которые получила эта проблема в специальной литературе:
Если бы Собору угодно было принять формулу Отдела о выборе епископов, я лично от себя должен заявить, что как давший присягу в чине архиерейской хиротонии верности канонам, этого соборного определения подписать не могу[206].
Однако с подобным толкованием канонов не мог согласиться московский протоиерей Николай Добронравов:
Ни история, ни каноны не говорят против того, что клирикам и мирянам должно быть дано право избрания епископа[207].
В ходе другой дискуссии на 58 заседании профессор Новороссийского университета А.И. Покровский[208] заметил, что спор идет не о верности канонам, а о том, как их понимать: «Взгляды на каноны у людей разные и могут меняться»[209]. Он подчеркнул, что каноны нельзя считать единственным источником для суждений об организации церковной жизни в древности:
Каноны обычно издаются для пресечения отстранений от нормы, они имеют запретительный характер, ограждают Церковь от незаконных новшеств. Но те же каноны обычно не касаются уже установленного нормального порядка. Раз участие клира и мирян в церковной жизни стало обычным и общепринятым явлением, то каноны не имели особенного повода его отменять.
С IV века, когда стали твориться новые и обильные каноны, в церковную жизнь под влиянием государственной власти, начали проникать инородные начала церковного клерикализма, гражданского бюрократизма, и это, к сожалению, не могло не отразиться и на всем церковном строе. Заветы первенствующей Церкви были забыты, во многом нарушены. И, однако, мне все же неизвестно ни одного такого канона, где бы сотрудничество клира и мирян вместе с епископом было бы категорически воспрещено[210].
О неудовлетворительности положения свидетельствует выступление митрополита Новгородского Арсения (Стадницкого) на предпоследнем, 169 заседании Поместного Собора. Заявление видного архипастыря, не пропустившего ни одного из заседаний Поместного Собора и председательствовавшего на 140 из них, воспринимается почти как крик отчаяния. Замечая, что члены Собора опираются на одни и те же каноны для доказательства противоположных утверждений, владыка сказал:
Если так расходятся в понимании канонов специалисты, то что же говорить о рядовых членах Собора, которым не разобраться в деталях канонов?
Вот тут-то и является задача, которая должна подлежать решению Собора если не сейчас, то в будущем. Ведь нельзя же так, простите за выражение, жонглировать канонами подобно юристам, которые вычитывают статьи законов. ‹…› Защитники и противники доклада приводят канон, какой каждому из них нужен для их целей. ‹…› Это показывает, что к решению данного вопроса нужно приступить не с Книгою правил, но со знанием духа правил и Святого Евангелия. Канонично то, что согласно с духом Церкви и освящено обычаем. Забвение этой истины горестно отражается на судьбах Церкви. И мне думается, приближается время, когда нужно будет с достаточно твердостью и ясностью поставить вопрос о значении канонов в церковной жизни. Этот вопрос о значении канонов, к сожалению, забыли, и это отражается на силе канонической мысли[211]. Нужно решить, какие каноны имеют такое спасительное[212] значение, что я за них должен жизнь свою положить. Правда, наука и жизнь идут своими путями к решению этого вопроса. Наука показывает, что одни каноны догматического характера, как основные, имеют постоянное значение и не подлежат изменению, а другие применялись только к местным условиям и в течение известного времени[213]. Еще св. Григорий Богослов называл некоторые каноны мертвыми, так как они уже не имели применения к жизни. Почему же нашему или следующему Собору не заняться этим вопросом и не решить, что одни каноны как догматические имеют основное и неизменное значение, другие – только нравственное, а третьи уже утратили свое значение для всей Церкви. Ведь это предоставлено свободе Церкви и мы не должны думать, что Церковь могла свободно творить каноны только в период своего расцвета в первые семь веков. Разве Дух Святый только тогда действовал в Церкви, а теперь не действует? Разве мы не можем, по сношении с автокефальными Церквями, разрешить этот вопрос? ‹…› Канонично было то, что разумно применялось: в одной Церкви одна форма, а в иной – другая. Вот почему и мы, занимаясь устройством русской церковной жизни, несомненно, на канонических началах, должны применяться к данным условиям. Каноны потому и сильны были, что они сообразовывались с жизнью, утверждались не извне, а вытекали из жизни, и узаконяли то, что принято было церковным обычаем[214].
Это выступление свидетельствует о том, что на Соборе проблема кодификации канонов не была решена и осталась задачей для последующего времени.
Последующее рассмотрение: Всеправославные совещания
Вопрос о кодификации канонов был вновь поставлен в связи с подготовкой Вселенского Собора (впоследствии стали употреблять выражение «Святой и Великий Собор Православной Церкви»). В июне 1930 г. на Афоне в Ватопедском монастыре была собрана Межправославная подготовительная комиссия. Среди тем для рассмотрения на Соборе был обозначен вопрос: «Кодификация священных канонов и канонических постановлений с тем, чтобы они вовремя получили одобрение Вселенского Собора»[215].
На первом Всеправославном Совещании в 1961 г. на Родосе был вновь составлен каталог тем для рассмотрения на Соборе. В этом каталоге содержался пункт «Кодификация священных канонов и канонических порядков, подлежащих утверждению Вселенских Соборов»[216].
Для разработки тем, предложенных Совещанием, при Священном Синоде Русской Православной Церкви была создана в 1963 г. Комиссия под председательством архиепископа Никодима (Ротова)[217]. Среди документов, подготовленных Комиссией, есть Проект канонического кодекса, состоящий из 150 пунктов. Большинство тезисов сопровождаются отсылкой к канонам, но есть и пункты, закрепляющие уже новые явления в жизни Поместных Церквей. Несомненно, что при выработке тезисов учитывался опыт Поместного Собора 1917–1918 гг.: как обязательные участники Поместного Собора названы епископы, клирики и миряне (п. 11)[218]; перемещение епископов допускается только в случае церковной необходимости (п. 126)[219] и т. д. Относительно мирян есть особая статья (п. 141), определяющая их место в Церкви:
Миряне принимают живое участие в богослужении и по благословению епископа могут участвовать в церковном учительстве (церковная проповедь, богословская учебно-воспитательная и духовно-просветительная деятельность), в церковных соборах, в избрании членов клира, в церковной административно-хозяйственной деятельности[220].
Всеправославное предсоборное совещание 1976 г. вынесло постановление о том, что «Собор не должен касаться священных догматов Церкви и священных канонов, хотя это не исключает возможности при рассмотрении поставленных проблем раскрытия богословских, церковных и канонических мыслей, истолковывающих и утверждающих православное догматическое учение и канонический порядок»[221]. Вопрос о кодификации священных канонов и канонических постановлений, так же, как вопрос об икономии и акривии, были отнесены к числу тем, препровожденных «для особого изучения поместных Церквей, с тем, чтобы в будущем получить межправославное рассмотрение»[222].
Глава 4
Проблема церковного суда
К стыду вашему говорю: неужели нет между вами ни одного разумного, который мог бы рассудить между братьями своими? Но брат с братом судится, и притом пред неверными.
1 Кор 6, 5–6.Интерес к проблеме церковного суда появился в русском обществе в связи с попыткой реформировать церковный суд в контексте общей судебной реформы 1860-х гг. Обсуждение этой реформы, принявшее острый характер, послужило развитию более широкой дискуссии о русском церковном устройстве и дало толчок к разговорам о необходимости проведения Соборов епископов.
В связи со спорами о реформировании церковного суда вышел целый ряд работ, посвященных организации и устройству церковного суда в ранний период христианства.
Несомненным достижением явились работы Н.К. Соколова[223] и Н.А. Заозерского[224]. Кроме того, проблеме церковного суда уделялось внимание и в общих курсах церковного права[225]. В «Руководстве по истории Русской Церкви» А.П. Доброклонского также были помещены главы, посвященные церковному суду[226]. Архимандрит Николай (Ярушевич), будущий митрополит Крутицкий, в своей диссертации попытался рассмотреть историю церковного суда в России до 1649 г.[227] В советское время Я.Н. Щаповым были изданы княжеские уставы, которые фиксировали область церковной юрисдикции и частично нормы церковного суда[228]. Особенности устройства церковного суда применительно к киевскому периоду были рассмотрены им в книге «Государство и Церковь в Древней Руси X–XIII вв.»[229]. В целом история церковного суда в России по-прежнему остается малоисследованной, поэтому мы сочли необходимым дать здесь беглый ее очерк, чтобы читатель имел возможность разобраться в предпосылках той непростой дискуссии, которая так и не была завершена на Поместном Соборе 1917–1918 гг.
Церковный суд в древности
Необходимость существования церковного суда, вытекающая из понимания справедливости как основы христианской жизни, предельно четко сформулирована в посланиях апостолов.
Как смеет кто у вас, имея дело с другим, судиться у нечестивых, а не у святых? Разве не знаете, что святые будут судить мир? Если же вами будет судим мир, то неужели вы недостойны судить маловажные дела? Разве не знаете, что мы будем судить ангелов, не тем ли более дела житейские? (1 Кор. 6, 1–3)
Суд в ранней Церкви принадлежал епископам в силу их положения и наибольшего авторитета. Справедливость – это качество, которое требовалось от епископа (Тит. 1. 8). Дела, которые приходилось решать епископам, касались в первую очередь вопросов брака и наследства. Но церковная практика знала и третейский суд, когда обвиняемые сами выбирали судей, которым безусловно доверяли.
С признанием христианства императором Константином, римским государством был признан и суд епископов. Решение церковного суда признавалась наряду с решением гражданского суда без какой-либо апелляции[230].
Кроме того, епископы, в силу своего авторитета, могли вмешиваться в решения гражданского суда, если они видели его несправедливость. Согласно законодательству, епископ мог взять любую тяжбу на свой суд[231]. Иллюстрацией может служить хорошо известный пример из жития святителя Николая, который дважды останавливает решения несправедливого суда, спасая неповинных людей от смертной казни. В житии св. Иоанна Златоустого говорится о том, как к епископу Константинополя являются люди с просьбой защитить их перед императором. Вмешательство Златоуста в спор между вдовой и императрицей Евдоксией стало причиной его осуждения, так как на стороне императрицы был закон.
В эпоху Юстиниана, когда происходила кодификация законов, специальными новеллами было осуществлено разделение сфер церковного и гражданского суда. Все спорные церковные дела, а также и те, которые относились к управлению церковным имуществом, подлежали суду местного епископа; духовное лицо, недовольное судом епископа, могло апеллировать к митрополиту и к патриарху. Мирянин мог искать суда на духовное лицо у епископа, и если обвиняемая сторона в продолжение десяти дней не переносила дело в светский суд, то оно и оканчивалось судом епископа, а светский суд только исполнял его приговор. В уголовных делах участвовал и церковный, и гражданский суд. Когда на епископском суде разбиралось уголовное дело, и преступник оказывался осужденным, тогда епископ прежде всего лишал осужденного священства и затем передавал его гражданскому суду. Когда же подобное дело вел гражданский суд, то, определив степень виновности преступника, он посылал письменно свое мнение на рассмотрение епископа. Если епископ был согласен с этим мнением, то лишал осужденного духовного сана и возвращал гражданскому суду; но если епископ не соглашался с приговором гражданского суда, тогда дело переходило на рассмотрение государя, в суде которого, однако, участвовал и патриарх. Все спорные дела между епископами подлежали суду областного собора с митрополитом. Епископ не мог быть приглашен в гражданский суд для свидетельства[232].
Необходимо подчеркнуть то, что судебная система в Византии составляла одно целое и мыслилась как единая. Законы императоров дополняли то, что не было включено в определения церковных Соборов. Эти законы, в свою очередь, включались в сборники церковных канонов (отсюда и название этих сборников «номоканоны»). Законы не должны были противоречить церковным канонам. Законы запрещали гражданским судам вмешиваться в дела, касающиеся церковной жизни[233].