Сказки для 21-й комнаты. Фантастические рассказы

Лилит

Кто такая Лилит? Оу! Хех… что с вами? Те, кто не знает про неё – не узнают никогда, а кто знает… те не расскажут… Вы уверены, что хотите услышать мой вам ответ? Что ж…

Лилит… только с ней я мог умирать каждую ночь как маленький эмбриончик… Вам доводилось испытывать подобное? Не врите. То есть, молчите. Нет. Не приходилось. А мы… каждую ночь, точно вновь оказывались в материнской утробе, причём вдвоём.

Она пришла в мою жизнь украдкой, не оставив следов. Она – моя мать. В том смысле, что она родила и воспитала меня, заново. Но вы бы назвали это, скорее, дурным влиянием, а её – дрянью, алкоголичкой. Вы любите такие слова. Вы их мусолите в ваших поганых ртах, а потом с удовлетворением отравляете ими воздух вокруг.

Она пришла безвозмездно и не на час: те полгода, что она жила со мной она обратила в вечность. Ваши будни шли всё по тем же старинным расписаниям, а мы с ней погрузились в пучину, глухую и безмолвную, на самое дно бутылки. С каждым стеклянным глотком мы отрезали сгнивший ломоть этого мира, пока от него ни остались только мы сами. Нам было тесно, и мы жались друг к другу под тёплым одеялом, когда обоих прихватывали озноб и судороги во время ломки.

Но там, в темноте, под одеялом, блеск её глаз заполнял всего меня и, всё там же, под одеялом, вырастало маленькое поле с одуванчиками, травой по колено, но совсем не острой. Там были голубое небо и жёлтое солнце. Никогда до этого я не видел, чтобы трава была зелёной, небо – голубым, а солнце – жёлтым, только на картинках, и то я забыл, в какой книжке они были – я был тогда слишком мал, и мне хватало тепла матери. Но мама отдалилась от меня слишком далеко и слишком давно – с того света её уже совсем не видно, её огонь не горит. А здесь… она становилась ближе, а я – меньше. Я был меньше нейтрона, меньше протона, я мог бы гулять по электрону, как маленький принц.

А когда мы вылезали на промёрзлый пол, мы в спешке удовлетворяли свои самолюбивые тела пищей, водой, плотской любовью и продолжали жить друг в друге. Я окунал свой череп в её голову, а она – свой в мою, и взбалтывали коктейль нашего сознания…

Пауки… Паук в одиночку – ничто, козявка, а вот в группе он «один из», вместе они – мозг, вместе они – сила, стая, стадо. Человек пошёл по дороге паука и обогнал его: в одиночку мы – никто, в группе – ничтожное стадо или бешеная стая, но вдвоём, и только вдвоём, мы – единое целое. Только тогда мы люди.

Нам было хорошо. Мы плакали и смеялись, сами не зная, отчего. Мы молча плакали, мы молча смеялись. Нам была смешна яичница глазунья с жёлтыми зрачками, мы проливали слёзы над моими детскими фотографиями. Помню, мой нос был забит табаком, и ноздри походили на дуло старого ружья, забитого порохом. Я выдыхал ей табачную шоколадную крошку в лицо, и она ела её своими ноздрями, как маленькими ртами… Потом мы снова смеялись…

Это длилось вечность.

Я забыл, как назывался мир, в котором нас обоих когда-то необдуманно зачали и выносили, забыл, кто те люди, что вечно нам звонили по телефону, барабанили в дверь, что-то орали. Мы с ней тогда крепко вцеплялись друг в друга, боясь потеряться, боясь, что они ворвутся к нам и отнимут друг от друга, порвут наше единое целое, оторвут её от меня, меня от неё…

Мы выбегали в магазины только по ночам, когда те из людей, что меньше всего на нас походили уже давно спали в своих кроватках. Супермаркеты, гипермаркеты, мёртвые женщины за прилавками, разлагающиеся тёмные пятна на горизонте… а мы шатались пьяными по улицам и пели песни, которые нам нашёптывали наши боги. Героин мы добывали там же, за углом, где всегда стоял приветливый парень и часами ждал нас, только нас. И мы любили его за это, и даже называли его Фидо!

Пакетики, ложечки, резиночки, примочки, газ, плита, вена и рука. Хлоп, щёлчок, со скрипом перетянуть, вдох-пол, выдох-потолок. Танго!

Но однажды я проснулся совершенно трезвым, и её со мною не было…

Люди сказали, что я всегда был один. Сказали, будто я один жался к холодным стенам по ночам, я один визжал по ночам во дворе, будто я не целовал её губы, пупок и глаза. Они лгали – я знал это, но не мог ничего исправить. Я едва не убил своё тело, пытаясь вернуться в вечность. Я знал: она заблудилась, заблудилась там одна, без меня и сейчас плачет одинокая, зовёт меня. А я рвался к ней, бутылка за бутылкой, какие-то таблетки, порошок, мухоморы – я глотал все возможные ключики от врат бесконечности. Я почти попал туда, но пролетел несколько остановок, и меня едва откачали, а потом я снова сбежал туда. Я кричал, я звал её, я расспрашивал попутчиков и плакал, а меня лишь крепче привязывали. Потом я сдался, сдулся, сгнил.

Я вернулся в холодное пространство своей комнаты и повалился в самый страшный угол. По-моему, я верил тогда, что углы на самом деле – порталы в какой-то другой мир, но измерения так и не сомкнулись… Я плакал, я звал, а в ответ лишь слышал стук по батареям. Они издеваются надо мной! Они похитили её у меня, а теперь издеваются и дразнят, нарываются, чтобы я сошёл с петель и убил их всех за то, что они сделали – тогда бы им позволили спрятать меня ещё дальше от вечности.

Бутылка за бутылкой, укол за уколом, боль, кровь, рвота, но всё бесполёзно – я заблудился и не смог найти ту дальнюю станцию, на которой она ко мне подсела. Поезд ушёл, да здравствует поезд!

На обожженном месте волосы растут сильнее – так в моём обожженном и истоптанном сердце сильнее проросла любовь к моей Лилит. Единственная любовь на этой планете! И если вы думаете, что это всё я говорю в бреду, то это значит исключительно одно – вы ни хрена не вдуплили!

Но потом я понял, что в действительности она меня дурачила. Она высосала из моего нутра и черепа всё, что смогла и сбежала к другому. Я понял это когда увидел её блеск в чужих глазах одного из прохожих. Я взбесился. Я почти вырвал его глаза, но меня поймали и спрятали от вечности на две скоротечных недели. Глупцы! Что ваши недели по сравнению с вечностью!

Потом я видел её блеск ещё во множестве глазниц. Оказывается, она дарила себя всем подряд, и все они попадали в вечность, а я больше никак не мог. Я теперь – чёрная птица с подрезанными по самое сердце крыльями. Искатели ищут, эта их профессия, но никто не обязывает их действительно что-то находить. Те из них, что искали вечность, находили её в водке, героине, смерти, там же их ждала и Лилит. Вот они молодцы: не какие-то там возвышенные искатели, а самые что ни на есть приземлённые находители! А моя Лилит…

На самом деле Лилит и вечность – одно целое… Моя Лилит…! Моя! Она не приняла меня в себя. Осмотрела, испытала и не впустила… сплюнула.

Но это не повод, чтобы не искать её вновь. Я буду искать и найду, даже если ради этого мне придётся переступить через могилу. Найду! Ведь я же люблю её… А как иначе? Ведь истина в вине. А я всю жизнь искал истину.

Уфа

Зима 2009

Забытая история

Пишу совсем кратко, спешу – я боюсь забыть всё в любой момент. А я обязан это запомнить! Моя история должна сохраниться!

Так вот, дело было так: лет эдак десять назад ехал я по одной междугородней трассе. Не буду её называть – всё равно не помню. Проезжая остановку, я заметил боковым зрением девчонку, сжавшуюся от холода, всю слипшуюся под дождём, словно кусок жёваной газеты в качестве патрона от рогатки. Отчётливо помню, что удивился, как сильно дрожат её волосы на ветру, одежда вся колышется, как флаг США в би-муви… Мокрая, обнимающая собственные плечи, дрожащая от холода… После всего этого тот жуткий холодный ветер представился мне каким-то злым насильником, собиравшимся сотворить мерзкий блуд с невинной девочкой. Этот образ так сильно зацепил меня, что я невольно затормозил, чтобы спасти беззащитную девчушку. Уже когда заглох мотор, я понял, что слишком сильно окопался в своей фантазии… а останавливаться мне совсем не надо было… Наверное, я спешил – не помню. В зеркале я увидел, как она, бедная, повернула серую сахарную головку в мою сторону. Я совсем не хотел выходить в этот тёмный холод, проклинал себя за то, что остановился, но и уехать прочь постеснялся. Наверное, пару минут я так и просидел в машине. Потом я всё-таки передёрнул рычаг скорости и подъехал к ней. А девочка всё стояла, как вкопанная. Я вышел из машины, махнул рукой, открыл рот, чтобы позвать, как вдруг всё вокруг заполонил яркий слепящий свет, а я упал назад. Упал и, видимо, сильно ударившись головой, потерял сознание…

Вдруг я очнулся и увидел несущиеся на меня автомобили. В моих руках был руль. Не сообразив сразу, я дёрнул руль в сторону и зацепил зад впереди нёсшегося грузовика. Хорошо так зацепил. Мой автомобиль тряхнуло, раздался чей-то женский вопль сбоку, и мы все внезапно полетели в сторону. Машину крутануло по оси, и она с силой влетела в бочки с водой. Вода залила всё лобовое стёкло. А моё лицо залил пот. А какая-то женщина справа от меня так и продолжала орать. Я обернулся и увидел рядом с собой блондинку лет тридцати, с парой явных пластических операций на лице и огромной грудью. Она смотрела вперёд, визжа, и махала руками перед лицом, словно хотела прогнать тысячу мошек. Не надо, наверное, говорить, как я был всему этому удивлён? Я был удивлён настолько, что, похоже, моя возможность удивляться превысила лимит и атрофировалась.

Я вылез из автомобиля и принялся шарить по карманам в поисках сигарет. Обратил внимание, что на мне совершенно другая одежда, зато те же ботинки. Сигарет не было.

– Есть курить? – спросил я у девушки, заглянув в окно. Не прерывая визгов, она меня послала матом.

Тогда я забрался внутрь, наверное, излишне грубо оттолкнул её и обыскал, впрочем, безрезультатно, бардачок. Вылез обратно и повалился без сил на асфальт, лёг морской звездой.

Через пару минут, успокоившись, из машины вылезла та девушка. Я лежал с закрытыми глазами, как вдруг почувствовал, как что-то перекрыло солнце надо мной. Пришлось поднять веки. Надо мною стояла она и протягивала тоненькую, уже прикуренную дамскую сигарету. Я присел, затянулся и поблагодарил её.

– Что случилось, Шепп? – спросила она.

Я промолчал.

– Шепп, что случилось, чёрт подери?!

Я всё так же молчал, и она сдалась – присела рядом со мною на тёплый асфальт.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – спросил я.

Мне этот вопрос показался тогда совершенно естественным, но она почему-то выпучила на меня свои химически-огромные глаза, как на сумасшедшего.

– Шепп… – прохрипела она, подавившись, – что с тобой…?!

Ну, тот разговор длился ещё долго, весь воспроизводить не буду. Выяснилось, что она – моя жена, а я, собственно, – её муж. Уже лет шесть. Но я этого не помнил. Я рассказал ей последнее, что было в моей памяти – это остановка, девочка, вспышка. Тогда всё и совпало. Моя свежеиспечённая жена сообщила, что я ей когда-то рассказывал, как за несколько лет до встречи с ней со мной что-то произошло, и я потерял тогда память. Полностью. А она, получается, выходила тогда замуж всё равно что за ребёнка. То есть, у человека, можно сказать, нет прошлого, нет никаких взглядов на жизнь, каких-либо конструктивных мыслей. Зато есть неплохая внешность, деньги, квартира. Неплохой мезальянс, а? Уже там, сидя на асфальте, я своими едкими комментариями к её рассказу полностью разрушил до основания наш идиотский «брак». Ну, его к чертям!

Теперь я всё вспомнил, всё, кроме тех лет десяти между вспышкой и аварией. Теперь всё наоборот.

Пару месяцев я втягивался: меня лечили врачи, я заново знакомился с друзьями, обнимал своих постаревших родителей, которых раньше не помнил, разводился с женой и много ещё чего… Самое интересное началось, когда однажды я проснулся в квартире, которую снимал в Палермо, а со мною спала молодая девушка. Я уж думал – опять вспышки, аварии, амнезии. Но вдруг она проснулась.

– Шепп, привет, – сладко промурлыкала она, не открывая залитых сном глаз. – Ты так сладко спал, я не стала тебя будить. Господи, как я соскучилась…! – я с силой зажмурил глаза и принялся считать до десяти. – Как затянулась эта поездка! Как мне тебя не хватало. Три месяца! Господи, целых три месяца! – она принялась целовать мою волосатую грудь.

– Я слышала, ты развёлся с женою. Что-то, наконец, случилось?

– Я всё вспомнил… – только и сказал я, а она сорвалась вдруг с меня, схватила одеяло и закрылась им, оставив меня, наоборот, голым.

– Ты вспомнил… всё? – переспросила она, надавив на последнее слово.

– Точнее, забыл… То есть… Я вспомнил всю свою жизнь до того момента как потерял память, а вот последние девять лет я как раз не помню… Ты кто?

– Ты помнишь… молнию? – спросила она. У неё было совершенно странное выражение лица… странное, но сексуальное… а я даже не мог прикрыть своё возбуждение.

– Вспышку? Да, я помню её, а ещё остановку, маленькую девочку… А ты моя… типа это… любовница, да? Как тебя зовут?

– Лика. Я – та девочка.

Она рассказала, что та вспышка, скорее всего, была молнией… Она ударила тогда нас обоих и ушла вся в сырую землю. Нас обнаружили, вызвали скорую, отвезли в больницу и пригнали туда моих родителей, которые и выхаживали меня и обучали всему заново потом, как младенца. Лика тоже потеряла память. Но, кто она и кто её родители так и не стало известно. Её определили в приют. Я же наблюдал за ней всё это время, звонил, интересовался, как дела и, в конце концов, снял для неё комнату, чтобы она не жила в приюте. Да, я не бедный. Потом между нами завязалась связь, и мы стали любовниками и продолжали ими оставаться многие годы, и даже когда я женился.

Под конец этой истории она разревелась, обернувшаяся одеялом, как толстая гусеница, в углу возле комода. А я сидел голый на кровати и курил сигариллы, сыпля пеплом на палас.

Мне было без разницы, что с ней будет, вспомнит она всё или нет, найдёт ли своих родителей: я внезапно осознал, что наш мир и наша жизнь – чушь собачья. Память, чувства, законы… чёрт возьми, да что угодно! Всё это неправда и чушь…! Пшик – и всё, пусто, нет ничего, как будто и не было…!

А потом я собрался и вышел. Я тут же забыл её лицо. А потом… потом… Чёрт! Я забыл, что потом!

Ах, да, да, помню!

Спустя некоторое время со мной связался по телефону один тип. Странный тип. Всё рассказывал, как мы с ним когда-то ездили на рыбалку, как я сопровождал его дочку на каникулы во Францию. Также, по телефону, он сказал мне, что имеет предположение, как бы можно было вылечить моё «беспамятство»… хотя бы попытаться.

Не знаю, почему, но я всё-таки заинтересовался и приехал. Представить себе не могу, как общался когда-то с таким чудиком, усатым лысым заморышем. Профессор ещё…! Всё бегал вокруг меня, гаденький, всё галдел что-то, всё совал под нос всякую целебную дрянь. Умник! Видимо, со стороны это выглядело очень смешно – он, маленький, снующий вокруг меня и я, озирающий потолок и не замечающий его бестолковых попыток. Вдруг я расслышал чёткий звонкий женский смех. Я вздрогнул и пошёл на звук. Профессор покраснел, засеменил за мною, но споткнулся и упал, почти как Чарли Чаплин. Я прошёл пару зал его особняка и застал в одной из гигантских комнат запыхавшуюся девушку, видимо, убегавшую до того подальше от меня.

– Дочь… моя… – пропыхтел, задыхаясь, Профессор и показал на девушку.

Сначала девушка смотрела на меня ошарашено, но вдруг успокоилась, выпрямила плечи и с игривым достоинством произнесла:

– Вы меня, видно, не помните… Я Изабелла, – и протянула утончённую ручку.

– Очень приятно, – я поцеловал руку – прямо сцена из рыцарского романа.

Профессор хотел что-то сказать, но захлебнулся воздухом и, махнув рукой, смолчал, поплёлся обратно в кабинет.

– Ваш отец говорил, что мне когда-то доводилось сопровождать вас во Францию.

– Да… – она рассмеялась. – Простите, да, конечно, дорогой Шепп, да! И не только…

Казалось, меня всего окутало её волосами, складками мятой футболки, ароматом наспиртованных духов, шалыми искрами глаз. И внезапно моя тупая незапоминающаяся жизнь наполнилась смыслом.

Оказывается, эти десять лет я не терял времени даром!

Мы лежали с Изабеллой в кровати и курили сигары с шоколадным ароматом, сыпали шоколадный пепел в стороны. Она мне рассказывала мои же собственные сексуальные фантазии, которые она изучила за годы теснейшего общения со мной, а я раз за разом придумывал, как удивить её на этот раз. Прошла буквально неделька, пока однажды Профессор, наш забавный низкорослый «тесть», не позвонил и не испортил мне утопию.

– Моя дочь играет в странную непонятную игру… – говорил он. – Это жестоко… Вы ничего не помните, вы сами привели Лику ко мне лет десять назад, я удочерил её… Помните?

– Да-да, конечно.

– Она назвалась Изабеллой, она притворяется кем-то другим… выдумывает всякое на ходу, а вы верите… Я не знаю, зачем… Но это же неправильно!

– А что, по-вашему, правильно? – спросил я тогда, не соображая, кто это такой и о чём он вообще говорит.

– Надо быть тем, кто ты есть!

То есть, никем…

– Я вас не помню. Не звоните сюда больше.

Я положил трубку и выдернул шнур. Дурак. Зазвенел сотовый, мне пришлось отключить и его.

– Кто это был? – спросила Изабелла.

– Твой отец, Лика.

Я повалился на диван, полубеспамятный, полутряпичный, я окончательно запутался, кто есть кто, что есть что… что есть вообще, а что – сон… и главное, – не одно и то же ли это всё?

– Я не хочу тебя отпускать! Я же люблю тебя! Всю свою жизнь. С той самой молнии.

Я хотел ей что-то сказать, но её имя вдруг вылетело из головы и упорхнуло прочь.

Было ещё много чего, но я не ручаюсь за достоверность всего остального, не помню точно, так что пусть мой рассказ скакнёт чуть-чуть вперёд…

Спустя несколько месяцев я подъехал к той самой остановке, на которой в нас когда-то ударила молния. Я хотел убежать, но ошибся в расчётах – Лика уже ждала меня здесь. Может, я уже делал это раньше? Не помню… Я не мог быть с ней, не мог быть с кем-либо ещё и вообще быть, пока моя память вытворяет такое. Без моей памяти я никто: я – тело, а я не хочу быть телом, я хочу всё вспомнить! И стать собою… то есть… стать хоть кем-то.

Я подошёл к ней, и мы сплелись, как лианы, во влажном поцелуе.

– Я хочу… – мычал я, отрываясь от её засоленных слезами губ, – хочу помнить всё… или всё забыть… или то, или другое… И чтобы ты была со мною!

– Но молния не бьёт дважды в одно место, – сказала она.

– Чушь! – парировал я. – Уж мы-то с тобой знаем…!

Я не договорил – средь тишины и белизны всего-всего вокруг раздался гром, и в нас ударила молния.

Уфа

Весна 2009

– А о чём говорить…?

Набухла тьма, черней обычного, и небо разбилось на град. Вышли двое из шумной подворотни и, не замечая машин, пошли через дорогу. Холодные камушки били по ларькам и авто, по крышам домов и шапкам мужчин. Двое между тем молча ловили попутку. Один, тот, что старше, волнуясь, суетясь, махал руками, топал и вслед шустрым богачам пускал зловещие прямые угрозы. Другой, тот, что помоложе, по-барски развалился на скамейке, счастливо заливая себе глаза неоном и рекламой кока-колы, улыбался, закладывая ногу на ногу и меняя их местами.

Поймали машину. Водитель осторожно бросал недовольный взгляд в зеркало заднего вида. А там сидели: пожилой лысеющий мужчина, ворчливо пробующий про себя различные ругательства на зуб, а с ним – парень лет тридцати, бомжеватого вида. Один всё время ворчал, второй нахально улыбался.

Нужная улица, триста рублей – и вот уже двое побрели по Никитской.

– Тебе это нравится? – спросил тот, что постарше, разведя руки.

– Сейчас мне нравится всё…! Ты поймёшь это потом…

– Вот бы это потом никогда не наступило.

Они прошагали пару улиц и зашли в дорогой ресторан.

– Добрый вечер. Вам стол для курящих…?

– Нам плевать…

– Нет, нам для курящих! – перебил товарища тот, что помоложе.

Они уселись за стол, им были поданы меню. В ресторане играл джаз, шипели лампы, сигареты и костлявые женщины. Но при этом можно было расслышать, как хрустит пережаренная дрянь на чьих-то золотых зубах.

– А это что? – спросил парень, указывая старику в меню.

Тот нагнулся через стол, заглянул в его меню и ответил:

– Не знаю.

– Ясно…

Прошла минута, шелестели скатерти, скрипели ботинки и животы.

– А это что?

Старик надел снятые было очки и снова перегнулся через стол.

– Не знаю.

– Ясно…

Подошёл официант.

– Вы что-нибудь уже выбрали?

– Нет ещё! – грубо ответил старик, уныло глядя на товарища.

Официант вежливо кивнул и отошёл прочь, в уме послав мерзкого старика куда подальше.

– А это что?

– Я не зна-ю! – медленно и с напором, с нарастающей злобой, выдавил сквозь зубы старик, даже не глядя в меню.

– Послушай, ты здесь вообще когда-нибудь бывал?

– Бывал… – парень жестом показал, мол, продолжай. – С женою… лет двадцать назад…

– А с тех пор бывал?

– Нет.

– А жена когда умерла? – между прочим спросил парень.

– Через несколько дней после…

– И больше, я думаю, ты из своей конуры вообще не вылезал… Официант! Официант! Мы выбрали – нам…

Официант учтиво строчил заказ в блокнот, а старик мысленно ломал ему кости и выдавливал глаза. Парень заказал уйму дорогих изысканных блюд, названия которых старик никогда и не слышал. На заказанный ему товарищем фруктовый десерт в форме мужского детородного органа, роль которого исполнял банан, он лишь раздражённо посмотрел и десертной ложечкой размял его в кашу. Парень же ел с невероятным аппетитом: жевал, как огромный механизм по переработке мусора, грыз, пил напитки стакан за стаканом, многое глотал не жуя, и курил одну за другой сигары.

– Куда ты торопишься? Вся ночь впереди…

– Я тороплюсь? – спросил парень, заливая в глотку разом бокал шампанского. – Это я ещё не тороплюсь!

Прошло время, тарелки опустели. Старик, как мёртвый или как памятник какому-нибудь великому мыслителю, сидел, понурив голову, и созерцательно откручивал запонку.

– Слушай, старик, – обратился размякший от всего съеденного парень к товарищу, – а во сколько тебе обошлось всё это удовольствие?

– Твой… приезд…? – практически безучастно уточнил старик.

– Да-да, и вся эта увеселительная программа?

– Все мои сбережения.

– О! – обрадовался парень и хлопнул вздрогнувшего старика по плечу. – Это отлично! Ты даже не представляешь, как это классно, это самое то! Это…!

– Я понял.

Просидев ещё с полчаса, они удалились. Сумму старик выложил изрядную, чтоб расплатиться за весь заказ, но терпеливо дождался сдачи и официанту на чай ни копейки не оставил, естественно.

– Это всё? – спросил парень, когда они покинули ресторан.

– Нет, – сухо ответил старик и небрежно махнул рукой в сторону Тверской.

***

– Ну и сынок у тебя папаша…! Просто… уф…!

– Угу… понятно, ясно, – промямлил старик, стараясь не глядеть на проститутку.

Она натягивала колготки, пока старик, дрожа всем телом от страха и злости, упорно делал вид, что читает газету.

– Воняет, от него, конечно, папаша, уф… ты меня прости…

– Угу, – процедил в ответ старик.

– Но всё равно…! Прям, кобелюха…

Девушка одевалась, волны ходили по её причёске и груди. В это время слышался из душа довольный бас парня: «Я буду долго гнать велосипед…!».

Девушка оделась, накрасилась, надушилась – актриса безымянного кабаре – и, шутливо чмокнув опешившего старика в вспотевший лоб, удалилась к ожидающей её во дворе иномарке.