Летописи Белогорья. Ведун. Книга 1

Тогда ветераны отвернулись от власти, что была не от Бога, и вновь развернули свои овеянные славой боевые знамена и собрали под ними всех обиженных и обездоленных, да еще и кликнули на подмогу своих старых и верных боевых товарищей. Жулики же и лихоимцы ощетинились сталью наемников и прочего вооруженного сброда, не ведающего, что такое честь и совесть, но зато готовых за звонкую монету не то что вдов или сирот обидеть, а и мать родную без всякого сожаления зарезать, а сестру – продать в рабство.

И тогда заполыхало по всему Западу. Началось время гражданских войн – войн, в которых нет победителей и побежденных; войн бессмысленных и жестоких, несущих уничтожение моральных норм, сеющих ужас, горе, разруху; войн, изуродовавших и разрушивших судьбы многих людей некогда единого народа.

Голод, эпидемии, разруха, всеобщее остервенение стали нормой жизни в некогда мирных и процветающих краях. Почуяв слабость соседей, зашевелилась змеиная Великая Топь. Из тайных нор выползли на белый свет доселе затаившиеся и притихшие многоразличные предсказатели, заклинатели, некроманты и прочие малефики всех мастей, цветов и оттенков – из тех, что готовы за медный грош навести порчу, сглаз, проклятие, отворот или приворот: исполнить любой ваш каприз за ваши деньги. А из прорех, что наделал в Ткани мирозданья этот род лукавый и прелюбодейный, полезла в мир людей всякая разная неведомая да нечистая сила. И тогда уже совсем невмочь стало жить на тех землях простому люду.

Леса и заброшенные людские поселения, поля и пажити заполонили орды зверолюдов, всякой нечисти и иных тварей, определить которых затруднились бы и самые что ни на есть ученые мужи, растерявшие свое зрение в сумерках пыльных библиотечных хранилищ. А нежить, от чувства собственной безнаказанности потерявшая всякий страх, обнаглела уже настолько, что не боялась нападать на людей даже при свете солнца. Дошло до того, что упыри и вурдалаки стали воровали младенцев прямо из колыбелей, на глазах у оцепеневших от ужаса родителей.

Селяне снимались с насиженных мест и целыми деревнями отправлялись кто на юг, кто на восток, в поисках более надежной защиты себе, а своим детям – лучшей доли. Западные княжества и королевства обезлюдели – словно вымерли: никто не пахал, не сеял и не собирал урожай. И тогда правители спохватились и обратились за помощью к волхвам, ведьмакам и иным борцам с врагами рода человеческого, обещая им золотые горы, земли, привилегии и иные блага в обмен на их таинственное искусство. Как грибы после дождя, расплодились отряды охочих людей – борцов с многочисленными ордами нечисти и нежити. В один из таких отрядов и попал Сивый, когда после кампании на Оловянных островах пытался в одиночку пробраться в родные края.

Это был особый отряд, отряженный от Братства Волка и поэтому состоящий только из воинов-волков под водительством воина-медведя. Этим вожаком как раз и был Шатун – хозяин лесных угодий без угодий и без берлоги. Местные селяне за редкую удачу его стаи в деле истребления нелюдей называли его Счастливчиком или, что было чаще, Пестрым, а его отряд – пестрой стаей. Они боготворили своих защитников и везде и всюду на воротах своих домов малевали трехцветную медвежью лапу. Попервоначалу люди рисовали ее просто так – как символ того, что находятся под защитой пестрой стаи. Но вскоре они стали вкладывать в изображение медвежьей лапы иной, обережный смысл. К этому времени старыми людьми было подмечено, что места, помеченные медвежьей лапой, почти не подвергаются нападениям, потому что зверолюды, нежить и прочая нечисть обходила стороной места обитания волчьей стаи, ища себе более безопасной добычи за много-много поприщ от мест, помеченных медвежьей лапой.

Шатун тогда подобрал его, находящегося в полном изнеможении, полумертвого от ран и усталости, возле старого святилища, которое Сивый вместе с горсткой храбрецов из местного ополчения оборонял от целой орды нелюдей.

Случилось так, что Сивый, плывя на утлой лодчонке к истокам реки Белой, случайно заприметил неподалеку от небольшого лесного печища большую орду зверолюдов, среди которых были и явно больные особи, и даже нежити. Решив предупредить ничего не подозревающих селян о грозящей им смертельной опасности, он причалил к поселению и сообщил о нашествии местному старосте. Надо сказать, что его сообщение жители печища встретили довольно спокойно. Без суеты и паники они привычно собрали свои нехитрые пожитки и уже было вознамерились переправляться к заранее заготовленным схронам за рекой, как вдруг возникла заминка с местным жрецом. Старик наотрез отказался покинуть свое святилище, заявив, что Бог не допустит разорения своего дома и не оставит без попечения своего верного слугу, защитит его и непременно пошлет избавление. Никакие уговоры и доводы не возымели действия на старого упрямца, а между тем время было уже на исходе. К тому же, мужики, посовещавшись между собою, решили, что не оставят своего духовного отца на растерзание нелюдям, а лучше умрут вместе с ним. Поэтому они переправили на другой берег баб, детишек, немощных стариков и домашний скот, а сами, вооружившись, чем смогли, отправились на защиту своей святыни.

Глядя на этих бравых вояк, Сивый понял, что даже перед лицом неминуемой смерти он не сможет оставить этих мужественных людей один на один с озверевшей ордой людоедов. Устало вздохнув, он подошел к храбрым воинам и спросил:

– Кто у вас главный? Как думаете держать оборону? Какое оружие у вас есть?

Селяне почесали головы, о чем-то поспорили меж собою и, наконец, вытолкнули вперед крепкого, сивобородого мужика в вороненой кольчуге.

– Ты вот что, мил человек… – начал разговор выборный. – Ты, судя по всему, человек в ратных делах сведущий. Опытный, значит… Так, может, ты к нам в голову-то и встанешь? Вот и старец наш говорит, что, дескать, сам Бог тебя нам послал. А мы уж…

Что тут поделаешь? Пришлось Сивому облачаться в доспехи и идти осматривать место грядущей битвы. Святилище, как и все храмы, посвященные Единому, располагалось на самом высоком месте округи – на меловом холме возле реки, неподалеку от печища. К нему вела только одна узкая тропа, проходящая по самому краю глубокого оврага. Само святилище было небольшим, но, судя по всему, очень древним. Скорее всего, еще допотопное, а может быть, даже со времен Великой Стужи. Оно представляло собой вымощенное белым камнем пространство под открытым небом, с круглым алтарем в центре. Вся возвышенность была окружена огромными глыбами известняка, сплошь покрытого полустертыми узорами и письменами. Здесь же, возле алтаря, к одной из глыб притулился домик жреца – такой же древний, как и само святилище, да и сложенный, похоже, из того же белого камня. Это место как нельзя лучше подходило для обороны, и будь у Сивого хотя бы сотня воинов, он легко бы смог сдержать здесь натиск и более крупной орды. Но у него было только три десятка ополченцев. Охотников, рыболовов и оратаев.

По приказу новоиспеченного воеводы эти вои «от сохи» принялись возводить – прямо поперек тропы, на расстоянии перестрела от святилища – огромный, выше человеческого роста труднопреодолимый завал из возов, бревен, соломы и всякого горючего хлама. А самого предводителя сельского воинства позвал к себе – для благословения – местный жрец.

В каменном домишке было чисто и пусто. Очаг, стол, лавка и дубовая домовина в углу составляли все его убогое убранство. Сам жрец – сухонький седой старичок, одетый во все белое, – затворил за Сивым тяжелую дверь и пошаркал на негнущихся ногах к дубовой колоде.

– Ну-ка, сынок, помоги мне, – прошамкал он беззубым ртом. – Отодвинь-ка к стене мою домовину.

Неподъемная с виду колода на удивление легко съехала по подложенным каткам в сторону, обнажив плиты пола. Жрец снял со своей груди какой-то бронзовый штырь и вставил его в неприметное отверстие в освободившемся углу. Плита бесшумно отошла в сторону, открыв каменные ступени в подвал. Старик зажег светильник и, жестом позвав за собой ничего не понимающего гостя, начал спуск в подземелье. Сивый пожал плечами и молча пошел за своим странным провожатым.

В подземелье было сухо и чисто. Светильник давал ровный свет, который, отражаясь от белоснежных плит, открывал удивительное зрелище. Все стены уходящего во мрак помещения были заполнены полками, заваленными свитками, стопками сшитых шкур и дощечек, корзинами и коробами с клубками и папирусами… Такому книгохранилищу позавидовала бы и императорская библиотека!

– Я хранитель, – прошамкал между тем старый жрец. – Я стар и устал жить, но сегодня я наконец-то обрету долгожданный покой. Я долго молился и просил об этом Творца, и вот Он наконец-то снизошел к просьбе своего слуги и послал мне тебя. Что глаза таращишь? Твой мизинец на левой руке – это ведь «коготь сокола»? Значит, ты ученик Белуна. Вот, сынок, возьми этот ключ. Теперь ты хранитель этих сокровищ!

С этими словами он надел Сивому на шею цепочку с бронзовым штырем и, не говоря более ни слова, шустро полез обратно в свою келью. А когда растерянный воевода выбрался из подвала в комнатушку, старик уже лежал, сложив на груди руки, в своей дубовой домовине.

– А теперь иди, воюй, новый хранитель! А когда разобьешь врагов – окажи честь: приди проститься, закрыть крышку моей домовины да принять мой посмертный дух. Ступай себе с Богом! Мне теперь перед дальней дорогой собраться нужно.

Ошалев от нежданно-негаданно свалившейся на его голову ответственности, Сивый закатил колоду на прежнее место и, плотно притворив за собой скрипучую дверь, в молчании вышел из кельи старца.

У дверей жилища, застыв в ожидании распоряжений, его уже ждало посошное воинство. Пора приступать к обязанностям воеводы. Он привычно разделил бойцов на группы, расставил по местам и раздал все необходимые указания. Оставалось только ждать, – ждать и молиться о том, чтобы орда обошла печище стороной, исчезла, как дым, не осквернив своим смрадным дыханием камней древнего святилища. Но гроза не пронеслась мимо…

Солнце еще не пригрело макушку, когда шевелящаяся масса зверолюдов зловонной рекой затопила оставленное печище и, не найдя в нем себе поживы, двинулась к святилищу. Возведенный на скорую руку заслон, конечно же, никого не остановил. Нелюди, похоже, даже и не поняли, что это была преграда. Раскидав солому и растолкав по обе стороны тяжелые груженые возы, людоеды расчистили себе проход и начали потихоньку, бочком-бочком, по одному протискиваться в образовавшуюся щель, где на выходе их уже поджидала смерть в обличье Сивого.

Первым из завала выскочил невероятно лохматый зверолюд, весь с головы до ног измазанный белой и синей глиной. Он яростно зарычал, размахнулся огромной дубиной и… сразу же замер, напоровшись грудью на рожон, заботливо подставленный Сивым. Сзади напирала остальная стая, все глубже и глубже насаживая медведеподобную тушу на острый кол, покуда и вовсе не опрокинула ее на мостовую. Следующему находнику воевода полоснул остро отточенным лезвием копья по горлу. Еще одному распорол секущим движением брюхо, а там уже завертелось…

Тошнотворно пахло псиной, прогорклым жиром и еще какой-то тухлятиной и гнилью. Зверолюды вылезали из прохода, как крысы из норы, и на какое-то мгновение останавливались на свету, пытаясь осмотреть то место, куда они попали. Тут-то и подлетал к ним Сивый со своим копьем. Он вихрем крутился и вертелся промеж косматой вонючей плоти, коля и рубя пером так точно и быстро, что дикари отправлялись на поля счастливой охоты, так и не успев осознать произошедшее с ними.

Возле завала, превратившегося в огромную нелепую кучу мусора, валялись, загораживая проход другим находникам, уже десятки мертвых тел, а еще больше, рыча и скуля, катались по земле, путаясь в своих кишках и агонизируя на последнем издыхании. Атака дикарей на какое-то время захлебнулась, но всем защитникам святилища было ясно, что долго так продолжаться не может.

Копье Сивого, струясь в нескончаемом танце смерти, не знало роздыху, но доставало далеко не всех пробившихся сквозь завал, и вскорости вокруг одинокого воина начало образовываться довольно плотное рычащее кольцо вконец озверевших противников. Казалось, что зверолюды уже напрочь забыли о святилище и вообще забыли обо всем на свете, кроме этого ничтожного человечишки, стоящего между ними и их добычей. Они яростно били по нему своими топорами и дубинами, били – и никак не могли попасть. Они кололи его копьями и рогатинами, но каждый раз этому вертлявому человечку каким-то чудом удавалось избегать неминуемой смерти.

Один людоед в порыве ярости схватился за копье, пробившее ему грудь навылет и, сломав крепкое ясеневое искепище, вырвал его из рук Сивого. В тоже же время другой нелюдь, волочась по своим кишкам, выпавшим из распоротого брюха, схватил воеводу за ногу и тянулся к ней своей вонючей слюнявой пастью, явно желая достать ее клыками и, наконец-то, полакомиться сладкой человечинкой. И тогда Сивый подал сигнал лучникам. Десятки стрел железным дождем упали на головы и плечи находников, прорежая пространство вокруг воеводы. Второй залп – и зверолюды откатились от одинокого воина и замерли, облепив серо-коричневой массой то, что еще осталось от некогда высокого завала.

Постепенно к разворошенной куче стянулась вся орда. Стянулась и остановилась, пребывая в некотором замешательстве и даже суеверном страхе перед человеком-воином, с ног до головы покрытым кровью их сородичей. Сивый же одним движением вытащил из ножен меч и, перекинув со спины, взял в руку свой щит. Это был сигнал, и защитники святилища дали еще один залп, теперь уже обмотанными паклей зажженными стрелами, и еще один, и еще…

Стрелы летели сплошным огненным ливнем, и скоро вся куча мусора полыхнула одним могучим костром, ведь по приказу новоиспеченного воеводы селяне набили возы всем, что только могло гореть: деготь, земляное и растительное масло, даже сало и смалец – все пошло в дело. И огонь, благодарный за столь щедрое угощение, яростно полыхнул и принялся жадно пожирать людское подношение. От нестерпимого жара лопались горшки, разбрасывая огненные капли на голые волосатые тела. Огромный столб черного дыма с грозным гудением поднялся к небу. Тела дикарей, густо намазанные жиром, тотчас же вспыхивали, загораясь и чадя, как факелы. Горящая заживо орда издала рев боли и отчаяния такой силы, что задрожали даже неподъемные глыбы древнего святилища.

Сивый же, набрав полную грудь воздуха, начал выдувать его на этот огненный смерч, смешно раздувая щеки, как малый ребенок, распаляющий грудок. И тогда огненный смерч обратился волной бушующего огня, которая с воем и ревом обрушилась на застывших в ужасе зверолюдов. А вслед за этой волной нестерпимого жара в самый глаз огненного шторма бросился, скинув доспехи, голый, с одним лишь мечом в руке, воевода людского ополчения. При виде такого распалились сердца защитников святилища, и все они, как один, похватав оружие и отринув всякий страх, с воинственным кличем бросились вслед за своим вождем в самый огонь сражения, в самое пекло. Никто из них в этот миг не был трусом, но все они в едином порыве ринулись в бой, не помышлял о смерти, а лишь горя отвагой и желанием истребить врага.

А со стороны леса в лоб бегущим нелюдям неожиданно ударила пестрая стая, привлеченная к месту сражения эхом нечеловеческих воплей, столбом черного дыма и приторно-сладким запахом горелой плоти. Люди быстро взяли в «клещи» охваченное паникой разобщенное стадо и перебили зверолюдов столько, сколько успели до захода солнца, пока не устали их натруженные руки…

Пестрый тогда не просто спас ему жизнь, но и, несмотря на протесты своих боевых товарищей, принял в стаю, и даже посадил подле себя в круг – как равноправного воина. Не все из его бойцов были довольны таким решением вождя. Тогда он, в ответ на ворчание соратников, встал в самой середке круга, спокойный, суровый и властный, и очень тихим голосом прорычал:

– Нас здесь, в кругу, ровно восемь. И, стало быть, наш круг замкнулся, а бойцы нам более ни к чему. Но вы ведь знаете, друзья, что для нашей стаи до сих пор так и не нашлось талисмана. Волки! Посмотрите на знаки и шрамы, что покрывают тело этого отважного воина. Он молчит. К чему слова, если отметины говорят нам сами за себя? Вы же видите знаки сокола и медведя, а это значит, что вместе с нами в кругу сидит наш потерянный, но вновь обретенный брат. Впрочем, может быть, среди вас найдется какой-нибудь особо упертый ревнитель старых поконов, который посчитает, что я выжил из ума, и на этом основании захочет оспорить мои слова? Что же, вы все прекрасно знаете, как я отношусь к открытому и честному столкновению мнений, особенно в условиях боевого похода. Так что пусть этот достойный человек не лает из-за чужих спин, как брехливый пес из подворотни, а выходит с оружием в руках в круг, и честный поединок решит, кто из нас – я или он – освободит место в стае для новичка.

Желающих принять вызов отчего-то не нашлось, и в пестрой стае появился новый боец – Седой Лунь. Под этим прозвищем будущий Ведун и прошел через все горнило гражданской войны, никогда – ни на миг – не заставив Шатуна пожалеть о своем решении.

Друзья встретились. Молча встали, обнявшись за плечи, в единый круг и соприкоснулись головами: образовали над костерком как бы живой купол, выделив своими тенями на гладкой черной поверхности древней скалы пространство для встречи. Все трое в молчании вдохнули в себя жар веселого костерка, в этот миг ставшего для них очагом, и разом выдохнули его обратно, смешав свое дыхание с силой живого огня. Не прерывая торжественного молчания, Ведун пальцем пробил крышку дубового бочонка и, отхлебнув из него прямо через край, пустил братину вкруг – посолонь. Когда же все соучастники приложились по разу к медовому напитку и соединились в пище, он разомкнул круг и, указав на камень у костра, несколько церемонно сказал:

– Милости прошу, гости дорогие, отведать нашего хлеба-соли! Закусим, чем Бог послал. – И с озорной искоркой в глазах присовокупил: – Бог послал, а принесла Яга. Налетайте, други! Таких пирогов, как она печет, вам никто и на княжеских пирах не подаст! Давайте рассаживайтесь в кружок потеснее да наедайтесь посытнее! Разговор у нас с вами пойдет долгий и на пустое брюхо неприемлемый…

И друзья поспешили отдать честь стряпне странной гостьи, что так по-хозяйски вела себя в урочище Ведуна.

Когда первый голод был утолен, а бочонок с медовухой опустел уже наполовину, Ведун собрал обратно в короб остатки трапезы, подкинул в костер дубовых поленьев и отер лицо и руки вышитым рушником. Гости поняли, что наконец-то наступило время беседы. Они также отложили еду, ополоснули и отерли лицо и руки и подобрались, приготовившись внимать словам побратима.

– Послушайте, друзья мои, что я вам скажу, – начал Ведун. – Есть у меня к вам две просьбы. Первая просьба простая, что называется, не в службу, а в дружбу. Суть ее состоит в том, что не далее как сегодня в полдень меня придут убивать. Попробовали проделать это со мной прошедшей ночью, исподтишка, но не получилось. Значит, непременно продолжат сегодня, и уже при свете дня доведут задуманное до конца. Мнится мне, что само убийство обставят как судебный поединок, разыграют все так, как положено в подобных случаях: с обвинениями в оскорблении чести и достоинства, которое не смывается ничем иным, как одной только кровью, и с непременным требованием принесения немедленного удовлетворения пострадавшему для восстановления его поруганной воинской чести. Да только там, где у воинов честь, у этих душегубов уже давно хрен вырос. Одним словом, внешне, со стороны, все должно будет выглядеть как судебный поединок. Так вот… Прошу я вас, друзья мои, соприсутствовать на этом поединке и проследить за тем, чтобы и правда все прошло честь по чести, а заодно – глянуть на одного паренька, которого я вернул с того света: все ли с ним подобру-поздорову. Вот, собственно говоря, и вся моя просьба. А вторая просьба – это даже и не просьба вовсе! Просто суждение ваше по одному вопросу услышать хочу. Совет ваш нужен. Так что давайте оставим ее на потом? Сначала с поединком разберемся, а уже после вечерней трапезы все вместе над задачкой моей и поразмыслим.

– Кто же это твоей смерти ищет? Живешь ты сейчас, насколько я знаю, тихо-смирно, сидишь себе на своей скале, как мышь под веником, носа не высовываешь, – задумчиво удивился Белояр. – Кто заказчик, кто исполнитель? Ведь такое дело, как поединок с птенцом Орлиного гнезда, далеко не каждому по плечу будет!

– Заказчик и исполнитель – оба одно лицо, и это лицо Серого Полоза, моего давнишнего соратника в Битве Народов. Это его ученика я намедни вернул с того света. Распустил язык воевода, сболтнул лишнего за хмельной чашей. То сболтнул, что моим ушам слышать было вроде бы как и не положено. Вот он и решил лишить меня ушей, а заодно – и языка, да вместе с головой, чтобы уже совсем наверняка. Одним махом, так сказать, разрешить все свои вопросы. Он ведь видит во мне только деревенского колдуна-погодника, знахаря-зелейника да еще воя-ополченца, по какому-то недоразумению носящего воинский пояс. А про Орлиное гнездо и все остальное ему неведомо. Вот и думает себе наш великий воин, что с таким деревенским увальнем, как я, он справится, как говорится, одной левой: даже не глядя.

– Чтобы Змей, да еще в достоинстве хозяина горы, сболтнул что-то лишнее?.. – с сомнением покачал лохматой головой Шатун. – Пусть его язык и раздвоен, но зато крепко-накрепко узлом завязан, и на устах его печать. Да и мастерству наводить тень на плетень их в ордене с малолетства обучают… Он же врет как дышит! Может быть, он тебе, Сивый, просто голову морочит?

– Все проще, друзья мои, все гораздо проще. Я ведь его ждал, сердце вещее мне его приход подсказало. Ну, и от ребят с реки как раз весточка прилетела, дескать некий Серый Полоз ищет Черную скалу. А у меня на самом краю болотной топи имеется одна полянка заветная: травы там всякие-разны редкие растут изобильно, но особенно много багульника. В жару не пройдешь – в голову так шибает, что аж с ног валит! Так вот… У меня в том самом месте как раз борть одна поставлена. Особенная борть! Какой взяток берут пчелы с той поляны! А каков медок с того взятка! Самому императору преподнести было бы не стыдно. Языки развязывает лучше, чем гетеры из тайной стражи. Прямо, скажу я вам, волшебный медок! Такой чудесный напиток, что и заклятых врагов в лучших друзей превращает – в таких близких друзей, с которыми только самым сокровенным, наболевшим и можно поделиться. Думалось мне: вот встречу старого боевого товарища, мы с ним посидим, выпьем за победу нашего оружия, вспомним минувшие дни и битвы, где вместе рубились… А оно вот как вышло.

– Ты что же это, Сивый, совсем стыд потерял и гостя, тебе доверившегося, зельем опоил? – как-то уж чересчур грозно прищурился Медведь, а волхв только усмехнулся в густые усы.

– Господь с тобой, Шатун! – все тем же игривым тоном продолжал хозяин урочища. – Я ведь вперед него сам из того кубка этот самый медок пил! Как говорит сам Серый Полоз, «негоже гостю пить подношение наперед хозяина». Да и не звал я его в гости-то! А незваный гость, как известно, хуже Змея Горыныча.

– Убьешь гада-то? – с затаенной надеждой в голосе спросил волхв. – Знаешь, Сивый, мои прихожане говорят, что если убить змею, то Бог отпустит сорок грехов.

– Ну да, а человеку, убившему за день двенадцать змей, можно рассчитывать на отпущение всех грехов, сколько бы их ни было и какими бы тяжкими они ни являлись… Не искушай, отче! Убивать этого Змея я пока не хочу. Но ведь ты и сам понимаешь, что схватка течет подобно разговору: заранее знать не можешь, в какую сторону и каким боком повернется, тут ведь многое и от собеседника зависит. Но, повторюсь, убивать я его не хочу. Мы сыграем ему другую мелодию: пусть попляшет под нашу дудочку. К тому же, сдается мне, что вояку нашего, Серого Полоза, кто-то очень сильно хочет подставить. Знаете, как бывает при игре в тавлеи, когда противнику специально жертвуют фигуру? Для того жертвуют, чтобы, воспользовавшись сложившейся в результате ситуацией, выиграть всю партию.

– Каковы же должны быть ставки в той игре, где спокойно жертвуют фигурами такого уровня? – задумчиво протянул Шатун. – И кто способен разыграть такую партию?

– Вот сядем с вами вечерять – и подумаем, – подытожил разговор Ведун. – А теперь простите великодушно, гости дорогие, да только мне подготовиться надобно! Не каждый день, знаете ли, тебя приходят убивать такие важные господа. Да и вам собраться-приготовиться не помешает. Медведь, накинь что-нибудь! Будет женская половина.

– Это кто у нас будет женщина-то? – сразу взвился Шатун. – Яга, что ли? Нашел перед кем стесняться! Да она же в Братстве Волка свое посвящение проходила – сестрой жила. Да за то время, что там хозяйство вела, она столько голых мужей перевидала, сколько иные и за всю свою жизнь не…

– Будет Мара, моя названная дочь. Молодая она еще, совсем ребенок, только этой ночью перешла в девичество. Сейчас вот с Ягой в доме шушукаются. О своем, значит, о женском. Прошу тебя, как друга: уважь молодую хозяйку! Ей такое видеть будет в диковинку, – оборвал разошедшегося было Медведя Ведун и встал, давая понять, что разговор закончен. – Пойду батожок от незваных гостей на лестнице поставлю. Проход со стороны соснового бора Яга уже замкнула.