Встреча с хичи. Анналы хичи

Когда я думаю о всех тех годах, когда человечество жило под гнетом комплекса неполноценности – потому что хичи достигли многого и намного раньше, – я испытываю множество сожалений. Мне кажется, больше всего я жалею, что мы не знали о двух эддах. Я имею в виду не сами эдды, потому что они добавили бы нам хлопот, правда довольно отдаленных. Я говорю о том, как эти эдды отразились на моральном состоянии хичи.

Первая песнь была создана на самом рассвете цивилизации обитателей грязи и оказалась очень неясной и двусмысленной. В ней рассказывалось о посещении богов. Они явились, сверкая так ярко, что даже рудиментарные оптические органы жителей грязи смогли их увидеть; их окружало море энергии, грязь вскипала, и многие умерли. Больше они ничего не сделали, а улетев, не возвращались. Сама по себе песнь не имела особого значения; в основном в ней рассказывалось о некоем грязевом герое, который осмелился бросить вызов богам и в качестве награды получил целую болотистую область планеты.

Вторая песнь оказалась более ясной. Она датировалась миллионом лет позже – почти в пределах исторического периода. В ней тоже рассказывалось о посетителях извне плотного домашнего мира, но на этот раз посетители оказались не просто туристами. Но и не завоевателями. Это были беженцы. На болотистую почву опустился один корабль, плохо подготовленный для жизни в холодном плотном ядовитом газе.

Здесь они скрывались. И оставались долго – по своим стандартам, больше ста лет. Настолько долго, что обитатели планеты успели их обнаружить и даже наладить с ними контакт. На беженцев напали чужаки-убийцы, горящие как пламя, владеющие оружием, которое давит и сжигает. Вся их родная планета обгорела. Все их космические корабли подверглись преследованию и были уничтожены.

И вот, когда поколения беглецов сумели выжить и даже умножиться, всем им пришел конец. Пылающие Убийцы отыскали их и испарили целый район планеты, чтобы погубить их.

Услышав эту песнь, хичи могли бы подумать, что это вымысел, если бы не один термин. Его оказалось нелегко перевести. Ему пришлось пережить и несовершенный языковой обмен, и прошедшие два миллиона лет. Но он их пережил.

Именно он заставил хичи бросить все свои дела и сосредоточиться на одном: подтверждении истинности старой эдды. Они искали планету беглецов и нашли ее – сгоревшую в лучах взорвавшегося солнца. Они искали и нашли артефакты предшествующей космической цивилизации. Немного. И не в очень хорошем состоянии. Но около сорока обломков и кусков расплавленных машин. Изотопный анализ показал, что они относятся к двум разным эпохам. Одна совпадала по времени с прилетом беглецов на планету грязи. Другая – на много миллионов лет древнее.

Они заключили, что рассказ правдив: существует раса Убийц; они уничтожают любую найденную космическую цивилизацию на протяжении более чем двадцати миллионов лет.

И хичи пришли к выводу, что эта раса существует по-прежнему. Потому что трудно поддававшийся переводу термин описывал расширение неба, которое пламенные существа остановили и повернули назад, чтобы звезды и галактики начали сталкиваться. Сделали они это с целью. И было невозможно поверить, что эти титаны, кем бы они ни были, не захотят увидеть результаты своих действий.

И яркая мечта хичи рухнула, и обитатели грязи запели новую сагу – сагу о хичи, которые навестили их, познали страх и убежали.

И вот хичи установили свои ловушки, скрыли большинство свидетельств своего существования и отступили в дыру-убежище в центре Галактики.

В определенном смысле жители грязи были одной из таких ловушек. ЛаДзхаРи знал это; все они знали; именно поэтому он выполнил завет предков и сразу сообщил о соприкосновении с чуждым разумом. Он ожидал ответа, хотя прошли годы, даже во времени ЛаДзхаРи, с тех пор как последний раз появлялись хичи, да и то это была обычная быстрая проверка с помощью ТПП. Он также думал, что, получив ответ, не обрадуется ему. Весь эпический труд строительства и запуска межзвездного корабля, все столетия, уже затраченные на это долгое путешествие, – все зря! Правда, тысячелетний путь для ЛаДзхаРи не больше обычного плавания для капитана нантакетского китобоя; но и китобою не понравится, если его остановят посреди Тихого океана и отправят домой с пустыми руками. Весь экипаж был расстроен. Возбуждение было настолько велико, что часть членов экипажа невольно перешла в повышенное состояние, жидкая грязь настолько нагрелась, что началась кавитация. Одна из самок погибла. Один из самцов, ТсуТсуНга, был настолько деморализован, что стал хватать выживших самок, и совсем не для еды.

– Не делай глупостей, – взмолился ЛаДзхаРи. Для самца осеменение самки – а именно это и собирался сделать ТсуТсуНга – связано с такой затратой энергии, что угрожает жизни.

Для самок в этом нет угрозы – их тело для того и предназначено, чтобы нести оплодотворенное семя, но они, конечно, этого не знают, они, в сущности, вообще ничего не знают. Но ТсуТсу-Нга упрямо сказал:

– Если я не могу стать бессмертным в полете к другой звезде, по крайней мере могу стать отцом сына.

– Нет! Пожалуйста! Подумай, мой друг, – взмолился ЛаДзхаРи, – мы можем вернуться домой, если захотим. Вернемся героями в свои жилища, споем эдды, которые услышит весь мир… – Звук в грязи их домов передается как в море, и их песни разносятся далеко, как голоса китов.

ТсуТсуНга коснулся ЛаДзхаРи, кратко, почти презрительно.

– Мы не герои, – сказал он. – Уходи и дай мне закончить с этой самкой.

И ЛаДзхаРи неохотно оставил его и, уходя, прислушивался к затихающим звукам. Это правда. Они не герои, а неудачники.

Экипаж корабля не был лишен такой человеческой черты, как гордость. Им не нравилось быть… кем? Рабами хичи? Нет. Единственная служба, которой от них ждали, это сообщение о всяком контакте с космическим разумом. Они рады были сделать это и из-за самих себя, а не ради хичи. Если не рабы, то кто?

Подходило только одно слово – домашние любимцы, животные.

И поэтому в расовом сознании жителей грязи навсегда остался некий налет, который они так и не смогли устранить, сколь бы героические подвиги ни совершали в межзвездных полетах в своих огромных медленных кораблях. Они знали, что они домашние животные. Задолго до хичи они уже были имуществом существ, не похожих ни на хичи, ни на людей, ни на них самих; и вот, когда поколения спустя сказители прокричали в слушающие машины свои эдды, обитатели газовой планеты увидели, что хичи убегают. Так что домашнее животное – это еще не самое плохое.

Итак, любовь и страх жили во всей вселенной. Потому что любовь (то, что служит любовью жителям грязи) повредила здоровью ТсуТсуНга и угрожала его жизни. Видя сны о любви, я лежал в своей палате, просыпаясь ежедневно меньше чем на час, пока мои новые внутренности срастались с организмом. В ужасе от любви Капитан смотрел, как худеет и темнеет Дважды.

Потому что после отправления грузового корабля Дважды не стало легче. Передышка пришла слишком поздно. Некоторыми познаниями в медицине у них обладал Взрыв, оператор черных дыр, но даже в условиях самой квалифицированной медицинской помощи женские особи редко способны пережить неразделенную любовь и одновременное большое напряжение сил.

Поэтому Капитан не удивился, когда Взрыв с сожалением сказал ему: «Она вошла в соединенные умы».

Не дешевая это вещь, любовь. Некоторые из нас получали ее и никогда не платили по счету, но это только значит, что счет оплачивает кто-то другой.

Людям хичи оставили только небольшие разведочные суда; они старательно скрывали свои корабли специального назначения. Например, транспорт-пузырь. Это всего лишь полая металлическая сфера, снабженная двигателем для полета быстрее света и навигационным оборудованием. Очевидно, с помощью таких кораблей хичи перемещали громоздкие грузы; людям такие корабли были бы очень полезны. Каждый транспорт-пузырь по грузоподъемности равнялся примерно тысяче кораблей класса «С.Я.». Десять таких кораблей в десять лет решили бы проблему перенаселения Земли.

Робин не очень много рассказывает об обитателях парусников, потому что сам знает мало. А жаль. Они очень интересны. Их язык состоит из односложных слов – один согласный, один гласный. Всего у них пятьдесят различных согласных и четырнадцать гласных и дифтонгов, поэтому для трехсложных форм, типа имен, у них 3,43×10 в восьмой степени комбинаций. Это много, особенно для имен, гораздо больше, чем всех самцов вместе взятых, а самкам они имен не дают.

Когда самец осеменяет самку, он производит ребенка мужского пола. Но это происходит редко, потому что при этом самец теряет огромное количество энергии. Неоплодотворенные самки рожают самок более или менее регулярно. Но рождение самца, однако, стоит им жизни. Они этого не знают, они вообще ничего не знают. И в эддах жителей грязи нет любовных историй.

Робин не очень хорошо объясняет, чего именно боялись хичи. Они заключили, что сокращение вселенной приведет к тому, что она снова сожмется в один атом, потом произойдет новый Большой взрыв и начнется новая вселенная. Далее они заключили, что в таком случае физические законы, действующие в этой вселенной, могут измениться.

Но их больше всего пугала мысль о существах, которые считают, что им будет лучше во вселенной с другими физическими законами.

Все в заговоре против меня, даже моя любимая жена, даже моя верная информационная программа. В те короткие периоды, когда они позволяли мне не спать, мне предлагался широкий выбор.

– Вы можете отправиться в больницу на исследование, – сказал Альберт, посасывая рассудительно свою трубку.

– Или можешь остаться и спать до тех пор, пока тебе не станет лучше, – сказала Эсси.

– Ага, – сказал я, – я так и думал! Вы держите меня без сознания. Прошло, наверно, уже несколько дней, как вы опоили меня и позволили разрезать. – Эсси избегала моего взгляда. Я благородно заявил: – Я тебя не виню, но, видишь ли, мне обязательно нужно взглянуть на эту штуку, которую обнаружил Уолтерс! Неужели непонятно?

Она по-прежнему не смотрела мне в глаза. Вместо этого посмотрела на голограмму Альберта Эйнштейна.

– Он сегодня энергичен. Получше присматривай за этим хулиганом.

Изображение Альберта кашлянуло.

– Миссис Броудхед, медицинская программа не советует излишне вмешиваться на этом этапе.

– О боже! Если он не будет спать, он будет нас мучить днем и ночью! Все решено. Завтра ты отправляешься в больницу, Робин. – И все это время ее рука лежала у меня на затылке, поглаживала, ласкала: слова могут лгать, но в прикосновении невозможно скрыть любовь.

Поэтому я сказал:

– Я пойду тебе навстречу. Отправлюсь в клинику, но если пройду полную проверку физического состояния, ты больше не будешь возражать против моего выхода в космос.

Эсси молчала, взвешивая мои слова, но Альберт взглянул на меня.

– Мне кажется, это ошибка, Робин.

– Для того и существует человек, чтобы совершать ошибки. Что у нас на обед?

Видите ли, я рассчитал, что если продемонстрирую хороший аппетит, они примут это за добрый знак. Может, так и получилось. Я рассчитал также, что мой новый корабль не будет готов еще несколько недель, так что особенно торопиться некуда: я не собирался лететь в тесном вонючем пятиместнике, когда у меня скоро будет готова собственная космическая яхта. Но вот что я не рассчитал: я забыл, как ненавистны мне больницы.

Когда меня осматривает Альберт, он болометрически измеряет температуру, сканирует глаза и кожу в поисках признаков разрыва кровеносных сосудов, пропускает через мой торс гиперзвук, чтобы взглянуть на мои внутренние органы, и исследует то, что я оставляю в туалете, – биохимическое равновесие и состав бактерий. Альберт называет эти процедуры ненасильственными. Я – вежливыми.

Диагностические процедуры в больнице не заботятся о вежливости. Они весьма болезненны. Поверхность моей кожи обезболили, прежде чем углубляться внутрь. Там внутри не так уж много нервных окончаний, так что беспокоиться не о чем. Я ощущал только толчки, рывки и щекот. Но очень много, и к тому же я знал, что происходит. Светопроводы толщиной в волос заглядывали в мой живот. Пипетки, острые как иглы, брали образцы моих жидкостей и тканей. Изучались швы, оценивались рубцы. Все это заняло меньше часа, но мне показалось, что прошло много времени; и, честно говоря, я предпочел бы заниматься чем-нибудь другим.

Потом мне разрешили одеться и сесть в удобное кресло в присутствии настоящего живого врача. Позволили даже Эсси присутствовать при этом, но я не дал ей раскрыть рта. Начал первым:

– Что скажете, док? Когда я смогу отправляться в космос? Не в ракете. В петле Лофстрома, а от нее вреда не больше, чем от лифта. Видите ли, петля просто тащит вас по магнитной ленте…

Доктор поднял руку. Пухлый седовласый Санта-Клаус, с аккуратной, коротко подстриженной белой бородкой и яркими голубыми глазами.

– Я знаю, что такое петля Лофстрома.

– Хорошо, я рад этому. Ну?

– Ну, – сказал он, – обычно после такой операции, как у вас, мы советуем избегать подобных перегрузок в течение трех-четырех недель, но…

– О нет! Док, нет! – сказал я. – Пожалуйста! Я не хочу болтаться здесь целый месяц!

Он посмотрел на меня, потом на Эсси. Она не смотрела ему в глаза. Он улыбнулся.

– Мистер Броудхед, – сказал он, – я думаю, вам следует знать две вещи. Во-первых, часто желательно держать выздоравливающего пациента все время без сознания. Электрическая стимуляция мышц, массаж, хорошая диета, соответствующая медицинская помощь – все это не дает ухудшить функциональные способности организма, а для нервной системы весьма плодотворно. И для всего остального тоже.

– Да, да, – не очень заинтересованно согласился я. – А второе?

– Во-вторых, вас оперировали сорок три дня назад. Вы можете делать что угодно. Включая поездку в петле.

Было время, когда дорога к звездам начиналась в Гвиане, или на Байконуре, или на Мысе. Приходилось сжигать на миллион долларов жидкого водорода, чтобы выйти на орбиту, прежде чем переберешься на корабль, способный лететь действительно далеко. Теперь у нас на экваторе размещены петли Лофстрома, огромные паутинные сооружения, которые не видны, пока не окажешься совсем рядом с ними – ну, ближе двадцати километров; тут расположены стартовые и посадочные площадки спутников. Я с удовольствием и гордостью смотрел на петлю, когда мы кружили и снижались для посадки. Рядом со мной хмурилась и что-то бормотала Эсси, она работала над каким-то проектом – новая компьютерная программа, а может, план пенсионного обеспечения ее работников Большого Чона; не могу сказать, что именно, потому что делала она это на русском языке. На портативной консоли прямо передо мной Альберт демонстрировал мой новый корабль, медленно поворачивая изображение и называя данные о его вместимости, дополнительных устройствах, массе и удобствах. Так как я вложил немало миллионов и своего времени в эту игрушку, я был заинтересован, но не настолько, чтобы забыть о предстоящем. «Позже, Альберт», – приказал я, и он послушно отключился. Я повернул голову, чтобы видеть петлю. Мы зашли на посадку. На ленте я видел капсулы, они двигались по трем полосам, набирали скорость, приближаясь к вертикальной части петли, и исчезали в голубизне. Прекрасно! Никакого химического топлива, никакого сгорания, повреждений озонового слоя. Нет даже затраты энергии, как при посадке аппарата хичи; кое-что мы делаем даже лучше, чем хичи!

В прошлом недостаточно было выйти на орбиту; приходилось совершать длительный Хоманновский перелет на астероид Врата. При этом бываешь испуган до предела: все знают, что изыскатели Врат либо богатеют, либо погибают; к тому же ты испытываешь космическую болезнь, проводишь в тесноте недели и месяцы, прежде чем доберешься до астероида; а главное – ты все поставил на карту, всем рискнул, лишь бы оплатить полет. А теперь нас на низкой околоземной орбите ждет чартерный трехместник хичи. Мы можем пересесть в него в своих летних рубашках и быть на пути к далеким звездам еще до того, как переварим последний земной обед. Да, можем, потому что у нас достаточно для этого денег и решимости.

Было время, когда выход в космическую пустоту был чем-то вроде игры в русскую рулетку. Единственная разница в том, что счастливый жребий мог обогатить вас – как это произошло со мной. Но чаще вас ждала смерть.

– Сейчас гораздо лучше, – вздохнула Эсси, когда мы выбрались из самолета и остановились, мигая на горячем южноамериканском солнце. – Где эта проклятая машина из проклятого блохастого отеля?

Я ничего не сказал о том, что она читает мои мысли. За время брака я к этому привык. Это не телепатия: всякий человек подумал бы то же самое, если бы занимался тем, чем все время занимаемся мы.

– Хорошо бы Оди Уолтерс полетел с нами, – сказал я, глядя на петлю запуска. Мы все еще были в нескольких километрах от нее, на берегу озера Тегигуальпа. Я видел отражение петли в воде озера, голубое в центре, зеленовато-желтое ближе к берегу, где посеяны съедобные водоросли. Очень красивое зрелище.

– Если ты хотел взять его с собой, не нужно было давать ему два миллиона, чтобы он гонялся за своей женой, – практично заметила Эсси. Потом, пристально взглянув на меня, спросила: – Как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно, – ответил я. И почти не соврал. – Перестань обо мне беспокоиться. Когда в твоем распоряжении Полная Медицина Плюс, тебе не дадут умереть только потому, что ты достиг ста лет. Это плохо для бизнеса.

– Полная Медицина не очень поможет, – мрачно возразила она, – если пациент – отчаянный упрямец, гоняющийся за воображаемыми хичи! Ну вот, – повеселев, добавила она, – вот и машина, которая повезет нас к блохам. Садись.

Когда мы сели в машину, я наклонился и поцеловал Эсси в шею – это легко сделать, потому что она собрала свои длинные волосы в тугой пучок и закрепила чем-то вроде ожерелья. Так она готовилась к старту, понимаете? Она прижалась к моим губам.

– Хулиган. – Вздохнула. – Но хороший хулиган.

Отель на самом деле не рассадник блох. Нам дали удобный номер на верхнем этаже, выходящий на озеро и петлю. К тому же мы пробудем в нем всего несколько часов. Эсси принялась вводить свою программу в ПВ, а я отошел к окну, снисходительно говоря себе, что я вовсе не хулиган. Впрочем, это тоже не совсем верно: не подобает ответственному пожилому гражданину, обладающему немалым богатством и влиянием, устремляться в межзвездное пространство в поисках волшебства и приключений.

Мне пришло в голову, что Эсси не совсем понимает мотивы моих поступков. Возможно, она считает, что я ищу что-то другое.

А потом мне пришло в голову, что и моя точка зрения может быть ошибочной. Ищу ли я хичи на самом деле? Конечно. И все искали бы на моем месте: все очень интересуются хичи. Но не все оставили что-то в межзвездном пространстве. Неужели где-то в глубине моего сознания скрывается мысль, что я могу найти это безвозвратно утраченное? Я знал, что это такое. И знал, где потерял его. Но не знал, что стал бы с ним делать – точнее, с ней, – если бы снова нашел ее.

И тут я ощутил во внутренностях не-совсем-боль. Она не имела никакого отношения к моим новым трем метрам кишок. Это была надежда – и страх, что каким-то образом в моей жизни снова может появиться Джель-Клара Мойнлин. Оказывается, я более эмоционально к этому отношусь, чем полагал. На глазах у меня навернулись слезы, паутинная структура петли в окне задрожала.

Но у меня нет никаких слез на глазах!

И это не оптическая иллюзия.

– Боже мой! – закричал я. – Эсси!

Она подбежала и встала рядом со мной, глядя на пламя, охватившее капсулу, на то, как содрогается все хрупкое сооружение. Послышался шум, одинокий слабый взрыв, похожий на далекий пушечный выстрел, а затем низкий медлительный долгий гром. Это разрывалась на части огромная петля.

– Боже мой! – слабо повторила Эсси, хватая меня за руку. – Террористы? – И сама себе ответила: – Конечно, террористы. Кто еще может быть таким подлым?

Я открыл окна, чтобы получше видеть петлю и озеро: хорошо, благодаря этому они не вылетели. Другим в отеле не так повезло. Сам аэропорт не пострадал, не считая того, что был отброшен непривязанный самолет. Но все работники аэропорта были страшно напуганы. Они не знали, является ли нападение на петлю изолированным актом саботажа террористов или началом революции – никто, кажется, не верил, что, возможно, это просто несчастный случай. Действительно страшно. В петлях Лофстрома огромное количество кинетической энергии, свыше двадцати километров металлической ленты, весящей около пяти тысяч тонн, и все это движется со скоростью двенадцать километров в секунду. Из любопытства я позже спросил Альберта, и он ответил, что для приведения ее в работу нужно 3,6×10 в четырнадцатой степени джоулей. И когда петля разрушается, все эти джоули вырываются на свободу.

Примечания