Враг един. Книга вторая. Чёртов плод

– Что с тобой произошло, а? – тётка выключила телевизор и обессиленно опустилась на скрипнувший деревянный стул напротив мальчика, сжимая голову руками.

– Ничего особенного. Считай, что просто повзрослел немного раньше положенного, – отмахнулся он, вставая.

У Аспида не было ни сил, ни желания продолжать этот бессмысленный разговор. «Смертные нужны тули-па ровно настолько, насколько они приносят тули-па пользу», – так, вроде бы, любит говорить Вильф. Ну и… Значит, самое время было уже сваливать и не длить больше эту дурацкую мутотень.

Но не прыгать же при ней…

Мальчику больше не было противно находиться в этом доме, как это бывало когда-то, но всё здесь… этот запах вчерашнего супа из жёлтой алюминиевой кастрюли в розовый цветочек, стоящей на закопчённой плите, и эта уставленная посудой деревянная доска на стиральной машинке в углу, и эта паутина на запылённом окне под потолком, выходящем в ванную, – с некоторых пор всё это стало казаться мальчику каким-то неопределённо-тягостным.

Жизнь смертных такая короткая, и все так по-разному её проживают, ну вот почему, спрашивается?

Кейр бы его понял, точно. Он как-то признался, что чувствует себя похоже, когда видится с матерью. «Ты появляешься там, как такой, типа, пирожок с дерьмом, бро… ну ты понял меня, ага? Это ведь всё тебе просто вот так вот дали, и ты теперь такая раскрутая задница, так, да? А другим всё равно хреново, и нифига ты тут не сделаешь, вот хоть убейся…»

– Тимочка… – глухо проговорила женщина, закрывая руками лицо.

В её голосе внезапно послышалась такая неподдельная горечь, что Аспид поневоле почувствовал себя не в своей тарелке.

Вон, за стеклянной дверцей висячего кухонного шкафчика над раковиной, прямо рядом с выставленными в ряд пузатыми как маленькие бочонки хрустальными стаканами, стоит его фотография, где он, сидя на коленях у мамы, размахивает пластмассовым игрушечным вертолётиком. Эта фотография появилась за стеклом полгода назад, когда Аспид снова вернулся домой, и тех пор тётка её уже больше оттуда не убирала.

Ну вот что он тут, в самом-то деле…

– Вкусно так, – примирительно сказал мальчик, подцепляя пальцами с тарелки и отправляя в рот последний кусочек омлета. – Спасибо тебе. У меня всё в порядке, поверь, тёть.

Ему, кстати, и вправду всегда было вкусно. Впрочем, Аспид уже почти привык, что после Цитадели, когда человеческое тело заново училось осознавать внешний мир, даже самая обычная еда каждый раз начинала ощущаться каким-то необыкновенно изысканным деликатесом.

– Да куда же ты хоть раздетый-то, – безнадёжно спросила тётка, кивая на висящий за окном термометр, и снова оперлась лбом о ладонь. – На улице же, поди, градусов пять уже, ночью заморозки были…

Аспид внимательно посмотрел на неё и неожиданно подошёл ближе:

– У тебя голова опять, да? Давай-ка я тебе массаж сделаю…

Не дожидаясь ответа, он встал за спинкой стула и положил пальцы женщине на виски.

– Да не надо, Тимка… – едва слышным шёпотом отозвалась та.

– Сиди-сиди. Это быстро, ты же помнишь, – Аспид сосредоточился, считая про себя.

Одно касание – контакт, два касания – перехват, три касания – контроль…

(«Четыре – обруч, пять – игла, шесть – костёр, – тут же зазвенел в ушах насмешливый голос Вильфа. – Тише-тише, малыш, не дрыгай лапками. Мы ещё не закончили, кричать ты у меня будешь после восьмого…»)

…три касания – контроль. Лёгкий горячий зуд в кончиках пальцев, похожий на дрожь от вибрирующего мобильника. Вот это Аспиду всегда удавалось на удивление легко. Даже странно, насколько легко, если вспомнить, скольких трудов ему вечно стоили любые боевые трансформации. Впрочем, по словам Вильфа, гордиться тут было особенно нечем. «Снимать боль вообще намного проще, чем её причинять, юный воин, – отмахнулся тот как-то от его нерешительных расспросов. – Тут и объяснять нечего, так что избавь меня от этих своих… благоглупостей. Если тебе это когда-нибудь вдруг зачем-то понадобится, сам разберёшься».

Вильф оказался тогда прав, как, в общем-то, и всегда: вся хитрость заключалась лишь в том, чтобы удерживаться на уровне второго-третьего касания, остальное получалось как-то само собой, интуитивно. Приходящие образы были всегда спонтанными, но очень чёткими, и управляться с ними было совсем несложно. Сжимающаяся цепь – расколоть одно из звеньев, тлеющие угли – затушить, трепещущее на ветру полотно – разгладить, успокоить…

– Легче стало?

– Легче… – пробормотала тётка. – Матерь божья, как у тебя это получается-то, а, Тимка?

– Техника есть такая, эм-м-м… китайская. Точки там всякие, знаешь… друзья научили.

Аспид улыбнулся, опуская руки. На душе у него снова сделалось легко.

Но пора было возвращаться в Цитадель.

– …как видишь, от тебя не требуется ничего невозможного, смертный. Всего лишь быть там в нужное время и впустить его внутрь, – подытожил стоящий у балконной двери высокий блондин с грубым обветренным лицом. – А до тех пор можешь оставаться здесь, у себя в Бреслау.

Блондин отвёл в сторону тонкую, свисающую до пола зеленоватую тюлевую занавеску и рассеянно проводил взглядом первый тряский трамвай, продребезжавший за окном. Мелко зазвенели стеклянные подвески на тусклой золотистой люстре под потолком; световые блики от электрических лампочек испуганно запрыгали по выкрашенным бледно-серой краской стенам спальни, пытаясь развеять сгустившиеся вокруг Яна удушливые предрассветные сумерки.

– Они этот город теперь называют Вроцлав, Тео, – мужчина с рыжими волосами до плеч, оседлавший стоящий посреди комнаты на вытоптанном узорчатом ковре колченогий венский стул, слегка качнулся на нём, опираясь локтями о гнутую скрипучую спинку, на секунду вынул изо рта блестящую золотистую карамельку на палочке и усмехнулся.

– Ужасно звучит, как ты думаешь? – светловолосый обернулся к нему, поморщившись.

Эту пару Ян видел рядом с покровителем впервые. Он отчётливо различал, что между собой они оба вроде бы говорили по-немецки, но слова, обращённые к нему самому, почему-то слышал будто сразу на двух разных языках одновременно, и от этого у Яна каждый раз нестерпимо сильно ломило между бровей, а воздух вокруг него словно начинал дрожать, делаясь липким и тяжёлым, будто в отделении лучевой терапии рядом с линейным ускорителем.

Когда мужчины разговаривали с покровителем, Ян переставал разбирать их речь совсем.

«Сегодня минуло ровно три года с тех пор, как всё это произошло», – подумал вдруг Ян. Три года с того момента, как он, за минуту до того, как потерять сознание, с ослепительной ясностью понял, что всё произошедшее с ним было вовсе не сном – впервые разглядев жуткий подлинный облик покровителя, его огромные, словно высеченные из белого камня, полузвериные лапы с тёмными изогнутыми когтями, и его лицо, больше всего похожее на уродливую карнавальную маску.

С того дня Ян видел эту маску бессчетное количество раз. И вот сейчас она опять неумолимо плыла перед его внутренним взором, накладываясь на жёсткое азиатское лицо с прищуренными глазами, – отчётливая, словно медицинская голограмма во время операции. Обведённые густой тёмной каймой алые глаза, огромный расплющенный нос, широкая пасть с острыми оскаленными зубами…

– Ты хорошо понял моих соратников, Янек? – покровитель поднялся с потёртого мягкого кресла около окна.

…раньше тот всегда являлся к Яну в одиночку. А вот теперь, три года спустя, в канун Дня всех святых, он привёл с собой ещё и этих двоих… и они вытащили его прямо из постели, и теперь Ян стоял перед жилистым мужчиной с длинной чёрной косой, завязанной высоко на затылке, босиком на холодном как лёд деревянном полу, и дышать ему, как и всегда, делалось всё тяжелей, и мелкая колючая вибрация пробегалась по мышцам с каждым новым обращённым к нему словом.

Ян судорожно вздохнул и поднял голову, пытаясь говорить твёрдо:

– Зачем вам… Для чего я должен буду это сделать?

Все эти три года Ян принуждал себя не задумываться над тем, с какими именно силами он связался, не давать этим силам имени, даже про себя. Ян никогда не считал себя трусом, но думать о том, что он в действительности натворил и какую власть дал над собой этим силам, так опрометчиво произнеся тогда клятву, было просто нечеловечески страшно.

Только вот сейчас, видя перед собой этих троих, Ян как никогда отчётливо понимал: за ними стоит смерть. Бездонная, адская, неодолимая пропасть, и не оставалось в этом мире уже больше никого, кто был бы в силах помочь удержаться на её краю…

– Забываешь своё место, раб? – покровитель подошёл ближе, пристально глядя ему в глаза, и Ян невольно отпрянул к стене.

Тусклый пасмурный свет раннего осеннего утра, падающий из окна, показался ему нестерпимо ярким, будто он исходил от операционной лампы. Чёрная нейлоновая майка давно уже повлажнела от пота, веснушчатые плечи покрылись противными мурашками. Липкий холодок безотчётного страха привычно потёк по позвоночнику, и мужчина отчётливо различил шумное биение собственного сердца, болезненно отдающееся в висках.

Он никогда не мог этому сопротивляться.

Он просто не знал, как…

Твёрдые, словно отлитые из медицинской стали пальцы сжали ему подбородок:

– Ты хорошо знаешь, что бывает за неповиновение… Или, может быть, тебе стоит напомнить?

Покровитель говорил негромко и спокойно; он никогда, ни единого разу ещё не повышал на Яна голос. Мужчина сглотнул всухую, не в состоянии больше выдавить из себя ни слова. Он не хотел этого, не хотел, не хотел… К горлу подкатил ком, в груди что-то судорожно сжалось. Жёлтые пластиковые настенные часы над головой тикали, казалось, оглушительно громко. Слышно было, как журчит вода, бегущая по трубам отопления. За стеной в шахте приглушённо прогрохотал лифт.

– Я не слышу ответа.

Безжалостная хватка не разжималась. Отпечатки чужих пальцев жгучими пятнами проступали на скулах, острая сосущая пустота скручивала желудок. «Бессмысленно, – подумал Ян с отчаянием. – Всё это бессмысленно».

Любая попытка воспротивиться не стоит ничего. Чего он добьётся этим своим жалким бунтом?

– Я всё понял, покровитель, – еле слышно проговорил Ян, опуская взгляд.

Он успел увидеть, как беловолосый, повернувшись к нему спиной, снял с пыльной деревянной книжной полки, под которой на старом полосатом половичке грудой валялись растрёпанные журналы, плюшевую фигурку большеголового волчонка с большой буквой «S» на красной футболке – любимый талисман Агнешки, которая почему-то всегда была сама не своя до всех этих дурацких американских мультиков про супергероев. Блондин задумчиво повертел игрушку в руках, что-то тихо сказал и протянул её медноволосому, и тот почему-то громко фыркнул, широко ухмыляясь и подхватывая фигурку двумя пальцами.

«Не трогайте, – хотелось крикнуть Яну. – Не смейте…»

Он не решался открыть рта.

Рыжий перехватил его взгляд и неожиданно рассмеялся:

– Что, сентиментальные воспоминания, да, смертный? Наверное, какая-нибудь трогательная история, м-м? Мне прямо так и хочется взять этого малыша в заложники, когда ты так на него смотришь…

Он снова поднёс игрушку к лицу, с интересом её разглядывая, и Ян почувствовал, как, отзываясь на собственное бессилие, мучительно приливает кровь к его щекам. Рыжеволосый несколько раз подкинул волчонка на ладони и зашвырнул на укрытый шерстяным пледом диван в углу, и в тот же момент мужчина с длинной чёрной косой подступил к Яну почти вплотную; деревянные половицы жалобно скрипнули под его ногами.

– Ты ничего не забыл, Янек? – насмешливо спросил он.

– Покровитель… – Ян прижался к шершавой стене голыми лопатками, начиная мелко дрожать. – Пожалуйста, не надо… я не выдержу больше…

Пронзительные чёрные глаза стоящего перед ним ярко заалели у зрачков.

– Мне ли не знать, сколько ты сможешь выдержать…

Мужчина свёл запястья на груди, и Ян невольно зажмурился, чтобы не видеть крупной свинцовой ряби, которой подёргивается стоящая перед ним рослая фигура; всё его тело охватило лихорадочным паническим жаром, дышать сделалось больно.

– Не прячь глаза, Янек… – гулко, обжигающе зазвенело где-то меж висков.

Жилистая ладонь, покрытая мутными стальными чешуйками, прикоснулась к его груди, чёрные губы, едва прикрывающие острые белоснежные клыки, растянулись в жутком подобии улыбки. Тлеющие угли глаз, обведённые чёрным, хищно впились в побелевшее измождённое лицо:

– Ну?

– Силы и кровь, – выговорил Ян омертвелыми губами.

На запястьях монстра сверкнули пурпурные кольца, кисти его рук ослепительно запылали огненно-красным.

И в следующий миг огромная полузвериная лапа с длинными узловатыми пальцами погрузилась Яну в солнечное сплетение, будто плоть того превратилась в мягкое желе.

Мужчина выгнулся, тело его задёргалось, словно по нему пропустили электрический ток. По пригвоздившей Яна к стене руке побежали сгустки пульсирующего розового света, и он закричал, судорожно хватая ртом воздух. Кривые когтистые пальцы легли ему на губы – крик тут же оборвался протяжным мучительным хрипом. Дыхание сделалось частым и прерывистым, в уголках губ выступила пена.