Прохор достал бумажную карту и принялся кронциркулем отмерять пройденное расстояние, сверяясь по механическому одометру, который считал обороты турбин. Потом на бумажке производил вычисления и переставлял точку на карте.
Его уверенные, профессиональные движения успокоили. Сделав вид, что привык летать вблизи Неудоби, я задрал ноги на рули:
– Вам нравится Мирон Матьё?
– Нет.
– Я не разбираюсь в шансоне, но недаром же его пластинка «Хорошо, ординатёр» признана лучшей пластинкой столетия? Даже я признаю, что песня «Скрип» несёт в себе мощный заряд.
– Да.
– О, вы согласны? От неё хочется и плакать, и танцевать, и верить, что ты не просто «скрип горящих в Неудоби камней», как поётся в песне, или, как в припеве, «но я скри-и-и-п, я убогий, что я делаю ту-у-т? У-уу. У-уу»
– Нет.
– Под этот шансон охота совершить, что-то великое. Доказать, что ты не скрип, а просто не принадлежишь этому месту, не так ли?
– Нет.
– Мирон Матьё своим творчеством убеждает – мы все принадлежим иному миру, где не существует Неудоби, где нет угрозы очередной волны Большой Беды. Именно поэтому он хочет записать новую пластинку, используя атмосферу Неудоби. Понимаете?
– Нет.
– Артист утверждает, что таинственные вещи, которые происходят в глубине Неудоби, напоминают магию творчества. Гравитационная нестабильность и электромагнитные пульсации внесут в работу лампового аудио оборудования помехи, которые станут частью звуковой канвы. А радиация должна напоминать о хрупкости нашего существования…
Прохор Фекан вонзил в карту кронциркуль:
– Зовите клиента. Мы на месте.
7
Мирон Матьё был одет во всё чёрное. Лицо бледнее обычного. Парализованный глаз смотрел на меня, пробирая до дрожи, а второй – блестел от ажиотажа.
Мы спустились в трюмовую гондолу.
– Подъём, твари, – закричал Мирон Матьё. – Убрать к чёрту пудру и бухло. Живее.
Я не разбирался в титулах, но было странно видеть, как Мирон помыкал несчастными. Не мог не припомнить статью в музыкальном журнале, где Матьё назвали «величайшим гуманистом в истории».
Подгоняемые пинками гуманиста, «скоты» разобрали коробки с аппаратурой. Инфетки в белых трусиках самоотверженно тащили усилители, а инфеты помогали тянуть провода. Ряженные в выживанцев модники собирали стойки под динамики. Генриетта, избегая встречаться со мной взглядом, носила за контрабасистом ворох микрофонов, устанавливая в указанных местах.
Мимо прошёл Димон. У него лицо мертвеца, а волосы – седые от налёта пудры.
За полчаса трюмовая гондола превратилась в звукостудию. Челядь разбежалась по углам. Вжавшись в стены, замерли, стараясь не дышать. Мирон и музыканты прошли в центр. Взялись за инструменты.
Мирон сосредоточенно уставился мёртвым глазом вдаль.
У меня захватило дыхание от торжественности. Подумать только, новый шлягер Мирона будет рождён на моём аэронефе!
– Мосье капитан, – закашлял динамик общей связи голосом Прохора. – Ваша очередь на вахту.
Здоровый глаз Мирона Матьё бешено завращался:
– Заткнитесь все! Выключите двигатель! Вырубите радио и все устройства. Мне нужна тишина. Вы понимаете, имбецили? Нужно слышать Неудобь, а не то, как урчат ваши желудки или пердят ваши жопы. Убирайся вон, капитан!
Я бросился в рубку. Прохор передал руль и ушёл спать. Отключив связь, я убрал звук у датчиков радиоактивности. Чего бы ещё выключить? После недолгих раздумий послал сигнал заглушить движки. Через минуту в рубку ворвался Лев Николаевич:
– Тебе чего, сопляк, моча в голову шибанула? Нас же в Неудобь затянет!
– Когда начнёт затягивать, включим малую тягу для манёвра. Вы уж постарайтесь, дедушка, сделайте всё, что можно. Сил у меня не хватает за всем следить. Хоть на этот раз не ведите себя как враг. Прошу вас.
Сам не ожидал, что произнесу эти жалобные слова.
Лепестки волос хрыча затряслись:
– То-то же, сопляк. Лады, пойду, вручную отсоединю барильет форсажной камеры. Это от неё шум. Пущай голос поколения слухает шум Неудоби.
Лев Николаевич ушёл. Я одиноко сидел в рубке, стараясь не разреветься. Сквозь взрывы в Неудоби послышались звуки музыки. Уф, Иисус-дева-мария, наконец-то гений начал записывать пластинку.
Вошёл Димон:
– Пардон, Борян, загулял я. Одно, другое. Пудра, девочки… всё заверте…
– Позже поговорим, – сурово оборвал я.
– Буду следить за рулями, мой капитан.
– Рулить некуда, мы в дрейфе.
Я пошёл в каюту и рухнул на кровать. Бесконечные вахты закончились, хоть теперь высплюсь.
8
Димон тряс меня за плечо и выкрикивал:
– …убивает! Капитан!
Кажись, Димон впервые назвал меня капитаном без иронии и издёвки.
– Кто убивает кого? – сел я на кровати.
– …Он – её! Генриетту!
Помотал головой, отгоняя сон. Посмотрел на часы своего наладонника.
– Скорее же, – торопил Димон.
Мы вышли в коридор, который был полон «скотов». Многие из них испуганы. Пока двигались к рубке, я слышал обрывки фраз: