– Опять он за своё, – сказал контрабасист. – Мы эту пластинку пятый год записываем.
– Творческая импотенция, – вздохнул модник в костюме выживанца. – Наш Мирон не может творить шедевры как раньше,
– Да, как в тот раз, на концерте в Ле Мулене. Он чуть не убил ту девушку.
Одна инфетка, с длинными красивыми волосами синего оттенка, сидела на корточках и курила:
– На этот раз он капец рехнулся. Точно зарежет. Как того парня в…
Я выдернул из её губ сигарету:
– Курение на аэронефах строго воспрещено!
Димон потащил меня в рубку:
– …он её.
До меня дошло, что Димон от страха не выговаривал «Мирон».
В рубке, рядом с лобовым стеклом, имелась дверца, ведущая на площадку, которую по старинке называли «капитанским мостиком», хотя капитаны давно не покидали рубку при управлении аэронефом. Мостик – наследие тех времён, когда не было точных приборов навигации.
Дверца открыта настежь. В неё прорывались вонючие облака пыли и пепла из Неудоби. Я испытал двойной приступ ужаса.
Первое: «Сестрёнка Месть» сдрейфовала далеко внутрь зоны Неудоби. Как мы все ещё не задохнулись? Навереное, нас спасла новенькая система вентиляции, установленная отцом.
Второе: на капитанском мостике Мирон Матьё обнимал сзади Генриетту. На секунду мне показалось, что они заняты бесстыжим половым актом на фоне Неудоби. Но в руке Мирона мелькнуло лезвие ножа, который великий гуманист держал у горла девушки.
Я выбежал на площадку. Дыхание перехватило от горячего, насыщенного пылью воздуха. Сквозь грохот услышал выкрики Мирона:
– …Прими эту жертву! Ты зовёшь, но мне ещё рано в твои объятья, Неудобь. Вместо себя посылаю её, преданную нам душой и телом. Часть меня в ней!
«Какая часть его в ней?» – испугался я.
– Вы что творите?
– А, малолетний капитан. Помоги мне забросить эту шлюху поглубже в пекло.
Выражение лица Мирона не было безумным, а соответствовало образу ироничного интеллектуала, который тиражировали на плакатах. Мёртвый глаз придавал мудрый прищур его одухотворённому лицу.
Генриетта безвольно висела в его руках. Конечно, она обдолбана пудрой и алкоголем, но не настолько же, чтобы не понимать степень опасности? Меня поразила её готовность на жертву ради прихоти шансон-звезды. Или она думала, что Мирон шутил и всё это часть театрального обряда для записи нового шлягера?
– Отпусти её, – в отчаянии закричал я. – Здесь вообще опасно стоять. Неудобь рядом! Пыль, радиация, отравленный пар…
– Капитан, наши мудрые предки приносили жертву Неудоби, останавливая её расширение. Но мы – новое поколение – забыли мудрость прошлого. Пойми, капитан, Неудобь расширяется из-за того, что мы больше не приносим жертвы, как делали наши предки. Я это точно понимаю. Я услышал это в её звуках. Слышишь?
Мирон не был пьян или нанюхан, ведь он проповедовал вегетарианство и отказ от стимуляторов сознания. В старости все шансонье или актёры театра становились трезвенниками и вегетарианцами. Даже пудру не нюхали.
– Возродив жертвоприношения, мы остановим новую волну Большой Беды, – махнул ножом великий музыкант. – А я напишу новый гимн эпохи. Твой голос, капитан, тоже зазвучит в хоре очищающей жертвы.
Я поймал взгляд Генриетты. Её помутневшие глаза ничего не выражали, но я убедил себя, что прочёл в них мольбу.
– Последний раз предупреждаю, Мирон. Отпусти или я приму меры. Здесь я капитан!
Не обращая на меня внимания, Мирон повернулся к Неудоби и продолжил вещать поэтическую чушь об «очищающей жертве». Капитанский мостик узок, Мирон закрыл себя Генриеттой, не подобраться.
Я вышел обратно в рубку.
9
Подошёл к заветному шкафчику и открыл его. Интересно, почему оружие из шкафчика стало моим главным ответом на все проблемы? Не от того ли, что однажды именно ружьё помогло мне справиться с Марин Лебэн?
Димон стоял рядом, повторяя:
– Что делать, что, мля, делать?
Отмахнувшись от него, я достал «Охотник По-по». При виде оружия Димон поменял скороговорку на:
– Ты что будешь делать, ты что будешь делать?
Проверив наличие патронов я обернулся.
Поклонники Мирона прилипли к лобовому стеклу, наблюдая за действиями шансонье. Другие разговаривали как ни в чём ни бывало, словно находились на светской встрече. Третьи были слишком обдлобаны, чтобы понимать, где они и что происходило.
– Эй, ты чего задумал, – остановил меня модник в костюме выживанца. Видать, костюм обязывал его вести себя круто.
– Освободите рубку. Все вон отсюда, – крикнул я, подняв ружьё на вытянутой руке.
Я думал, что вид оружия отрезвит их, но стало только хуже.
– Эй, да он собирается Мирона шмальнуть, – завопила синеволосая инфетка.
«Скоты» потянули ко мне руки, пытаясь вырвать ружьё. Синеволосая инфетка прыгнула на меня и впилась в руку мелкими белыми зубками.
Вложив в удар всё отвращение к этим недочеловечкам, я пнул её в живот. Кувыркнувшись, её хрупкое тельце отлетело в угол. Инфетка упала на голову, ногами вверх, показывая всем стандартные белые трусики.
Но остальные скоты навалились на меня толпой, выдирая из пальцев оружие. Среди их низкорослой толпы появился Прохора Фекана. Расшвыривая фанатов, подошёл ко мне.
– Капитан, я прослежу за ними, – сказал он и вытащил из ножен саблю. Фанаты Мирона тут же разбежались на расстояние клинка. Для усмирения обдолбанной толпы, холодное оружие оказалось эффектнее огнестрельного.
Я уже собрался выйти на мостик, как в дверях показался Мирон Матьё. Он так же держал нож у горла Генриетты:
– Брось ружьё, капитанчик, – крикнул он. – Мне без разницы, где её зарезать.
– Мирон, приди в себя, – сказал я. – Такое поведение недостойно звезды твоего масштаба.
– Откуда ты, мелюзга, знаешь, что достойно звезды?
Я не разбирался в том, как правильно вести переговоры с террористами, взявшими заложников, но даже я понимал, что если бы Мирон сильно хотел убить Генриетту, то уже убил бы, а не ходил бы туда-сюда, привлекая всеобщее внимание.
