Куратор
– Ах ты, срамник! – выругалась лоточница.
– Значит, правда, – кивнул Айк, будто торговка подтвердила его слова. Они с Ди двинулись дальше, но Айк крепко оседлал кулинарного конька: – А несоленых устриц даже в рот не тащи – верный способ подцепить холеру. Но это ты, наверное, знаешь.
– Да, – отозвалась Ди, – это я знаю.
ΔАйк умел выбрать самую короткую дорогу из точки А в точку Б и поддерживал широкую сеть знакомств и связей – от лисских старьевщиков до профессионалок с Южнилы, от конюхов, работавших в платных конюшнях возле мирового суда и казначейства под купольным сводом, до сапожников, портных и модисток с Силк-террас и Сейбл-стрит, от торговцев опиумом, сидевших на табуретах у щелей для писем в домах на Брейси-сквер в ожидании пароля с последней страницы ежедневной газеты, до работниц консервных заводов на Танни, от докеров Северо-восточной и Юго-западной эстакад до девчонок из Ювенильного пансиона, старавшихся всучить трубочки с корицей в Королевских Полях гуляющим ухажерам, от игроков и букмекеров, осаждавших ипподром в Олд Брикс, до дворников, бдивших тротуар перед магазинами на улицах Турмалин и Перидот, от спекулянтов, предлагавших миниатюрные бутылочки спиртного у театров перед спектаклем и раздававших скидочные купоны в салуны после представления, до золотарей, которые выгребали нечистоты за важными людьми, живущими в особняках в Хиллс, и вывозили это пахучее добро. Словом, у Айка везде были знакомые, и всюду он пользовался уважением.
– Мой бизнес – знать все ходы и выходы, – заявил он. – Поверь мне, мисс Дора.
– Я верю, Айк, – отозвалась Ди, и подросток бросил на нее быстрый взгляд – дабы убедиться, что она не улыбается исподтишка. И когда он увидел, что Ди серьезна, то сам расплылся в улыбке, не подозревая, что откровенное облегчение на его лице читается как в открытой книге.
Ди улыбнулась в ответ.
ΔНо революция все сбила с привычного курса, сокрушался Айк, когда они свернули с набережной на Лигейт-авеню, вступив в центр восточной части города. Лошадиные скачки, букмекеры и дома с профессиональными леди прикрыли незадолго до переворота, и непонятно, когда они снова откроются и откроются ли вообще. Мелкоту, придававшую будням пикантности, замели и приняли вместе с по-настоящему плохими людьми – политиками, банкирами и констеблями. Это вызывало у Айка озабоченность.
При встрече с новым человеком Ди всегда фантазировала, как он живет, чисто ли у него дома и сколько грязи он оставляет таким, как она, после своего внезапного бегства. Многое можно сказать о человеке, за которым убираешь. Роберт, например, в своих комнатах поддерживал порядок, но, переступив порог, начисто забывал об аккуратности и походя бросал окурки и мусор себе под ноги. Сразу было видно, что он из богатой семьи.
А для Айка Ди представила угол чердака или подвала какого-нибудь бордингауза, где пол устелен сеном, а от стены до стены натянута веревка с постиранным бельем – сменной рубашкой и подштанниками. На первый взгляд его жилище могло показаться грязным, но сено на полу лежало свежее и хитроумно скрывало неприбитую половицу, под которой рыжий хранил свои сбережения и особые сокровища. Это была приличная комната, полная надежды.
– Сама посуди, разве можно жить без досуга? – не унимался Айк, рассказывая о своих безработных друзьях.
– В самом деле, – согласилась Ди. – У тебя есть родные, Айк?
– Где-то есть. Я с ними познакомлюсь, когда сколочу капиталец и молва об этом разойдется по городу. Тут же явятся с визитами.
– По-моему, ты какое-то время жил в Ювенильных пансионах. Долго?
– Пока уже выносить не смог, вот сколько.
– А сейчас где ты живешь?
– В «Метрополе», разве не видно? В пентхаусе. Раньше жил в «Короле Мейконе», но меня достал их кот с его капризами и…
– Эй, вы! Стоять! – Волонтер, поставленный на углу, махнул им рукой.
Впереди, совсем близко, маячил поворот в переулок. Ди схватила Айка за запястье, прежде чем подросток метнулся туда.
– Ты и так от него убежишь, если придется.
Айк зашипел.
– Сам же говорил, что зеленые повязки – шантрапа, – напомнила Ди, пока волонтер шел к ним.
Немолодой, с седыми висками, он был одет в мешковатый шерстяной костюм. Блестящие бежевые латки на локтях и коленях были явно вырезаны из тяжелой портьерной ткани. Он, безусловно, не принадлежал к студенческому крылу волонтеров. Ди показалось, что перед ней какой-нибудь радикал – профессор или журналист. Походка у него была переваливающаяся, торопливая – можно сказать, созданная для того, чтобы пробиваться сквозь толпу в баре, подталкивая попадающиеся на пути локти и заставляя расплескивать кружки. Ди представила себе запущенные комнаты, где повсюду лежат раскрытые чужие книги корешками вверх, а стол уставлен пустыми винными бутылками. За поясом у волонтера был длинноствольный пистолет.
– Это не твои сумки, оборванец, – начал он, наставив палец на Айка. На шее у него болтался свисток на бечевке. – Ты разве не знаешь, что воровство явилось причиной, по которой мы свергли старое правительство и обрели свободу? Больше никто воровать не будет. А ну, бросай сумки там, где стоишь!
Айк поставил сумки на тротуар. Когда он нагнулся, штанины внизу приподнялись, и Ди заметила костяную рукоятку, торчащую из-за края носка. Пожалуй, она недооценила своего рыжего помощника. Айк выпрямился, и рукоятка скрылась под брючиной.
Ди достала постановление из кармана фартука.
– Это мои сумки, сэр.
Волонтер выхватил у нее бумагу. Лицо у него пошло морщинами, пока он читал. Сложив листок, он подал его Ди.
– Я слышал о Ван Гуре, но здесь не написано, что у тебя есть право набивать сумки.
– Как же мне поддерживать порядок в здании без соответствующих средств?
Не ответив, волонтер снова повернулся к Айку:
– И о тебе тут ничего не сказано.
– Потому что я тут ни при чем. Она мне сказала, чтобы я помог, иначе она на меня заявит, и тогда мне не исполнить мечту всей жизни, и не вступить в чрезвычайный комитет по правосудию, и не видать зеленой повязки, как у вас, сэр. – Айк снял шляпу и, держа ее обеими руками, таращился на волонтера, часто моргая.
Волонтер всматривался в его лицо, соображая, можно ли верить рыжему шустриле, и не выпуская из пальцев свистка. Айк начал ковырять ножкой мостовую.
Там, где в носке у него был нож, обозначился небольшой бугор.
– Почему бы нам не поступить вот как, – вмешалась Ди. – Как ваше имя, офицер?
– Рондо.
– Отлично. Вы задерживаете мои сумки, а я отправляю донесение сержанту Ван Гуру, что офицер Рондо конфисковал мои вещи. Он пришлет к вам солдата за сумками, чтобы отнести в музей, или явится за ними лично, а вас поблагодарит за внимание к мелочам. Время сержант Ван Гур найдет, уверяю вас.
Волонтер засопел.
– Еще чего… – Он махнул одними пальцами: – Проходите. Сержант, может, и найдет время для такой чепухи, а вот я занят.
ΔЛикующий Айк внес сумки в музей и поставил у порога.
– А что я говорил? Эти зеленые повязки сами не знают, что делают! Сборище старых толстяков и прифрантившихся желторотых фантазеров! Ты его лицо видела? Впору в рамку вставить, чтобы всегда любоваться! – Невольное движение пуститься наутек явно было изъято из протокола, отчего Айк начал нравиться Ди еще больше.
Она расстегнула сумки и раскрыла их, предложив Айку взять что-нибудь себе. Он порылся в одежде и других вещах, потирая ткань брюк и рубашек двумя пальцами, чтобы оценить материал.
– Качественная, – похвалил он, – но уж ладно. Будешь мне должна.
Тогда Ди опустила руку в карман фартука и из-под сложенного постановления достала опасную бритву с рукоятью слоновой кости, которую реквизировала из тумбочки министерского сынка. Она не спеша раскрыла бритву на ладони.
Айк приподнял бровь.
– Я предпочту, чтобы Айк был мне должен. – Ди подала ему бритву рукояткой вперед. – На, положишь во второй носок.
Айк принял подарок и одобрительно погладил жемчужную инкрустацию большим пальцем.
– У меня на третьем этаже собирательница устриц без ведра, – сказала Ди. – Можешь достать мне ведро, Айк?
События, которые привели к свержению королевского правительства
Часть II
Беллоу, сын министра королевского правительства, подозвал Лайонела и предложил ему взять выходной и посетить Плавучий морг. Можно осмотреть труп Йовена, скверного посудника, покусившегося на убийство министра Вестховера.
После расследования, постановившего, что министр совершенно безвинен, невостребованное тело стало собственностью города, и власти решили выставить его в Плавучем морге, где тела известных преступников и прочих ненормальных индивидуумов сохранялись во льду и химикалиях и были доступны для всеобщего обозрения. Расположение морга на реке, как считалось, способствовало гигиене и предотвращало распространение болезней. Йовен находился в морге уже больше месяца.
Лайонел заподозрил подвох. Мнения о Беллоу он держался самого низкого.
– С чего вдруг ты решил там побывать?
– Так развлечься же хочется! – Беллоу невесело засмеялся и протяжно зевнул. Разговор происходил в университетской гостиной. Министерский сынок сидел развалясь, перебросив ногу через подлокотник кресла. – С утра меня прям осенило: «А сходить посмотреть на прожженного преступника?» Светлая у меня голова на плечах, раз меня осеняют столь блестящие идеи-то? Я говорю себе: спрошу вот первого, кто войдет, не составит ли он мне компанию. И тут входит Дейкин с расстегнутой ширинкой. Тогда я говорю себе: следующего спрошу, кто войдет и кто не дурак, и входишь ты, Лайонел! У меня прям отлегло – ты же не дурак, вечно о чем-то думаешь. Я хочу съездить в морг с тем, у кого в голове мозги, а не дерьмо. Ну, что скажешь? Признайся, заманчиво же забросить книжки на денек и проветриться! Будет тебе образование на выезде.
Это было почти смешно, а чувство юмора у Лайонела имело свои пределы. Как он слышал, Беллоу учебников отродясь не открывал и образованием не интересовался – ни полевым, ни камеральным. Профильным предметом Беллоу можно было считать привычку зонтиком задирать горничным юбки, а непрофилирующим – вопрос, нет ли у кого настроения сходить пожрать.
Лайонел знал о своей репутации ботаника и носил ее без сожаления и даже с некоторой гордостью. Поэтому он как-то рассчитывал, что уж к нему-то Беллоу потянется в последнюю очередь.
Беллоу совершенно не был популярен в университете. Если прилежание Лайонела снискало некоторую симпатию, то привычка Беллоу хвастаться своими деньгами и успехами у проституток не принесла ему ни одного приятеля.
Однако Йовен Лайонела действительно интересовал, в этом Беллоу не ошибся.
Газетные отчеты, в которых всячески выпячивалась «самооборона» министра финансов, неизменно коробили Лайонела. За вычетом конкретных персоналий и специфических обстоятельств происшествия оставались трое мужчин с пистолетом против одного, вооруженного тарелкой.
Были и иные алогичности, с недавних пор не дававшие ему покоя: старый официант из университетской столовой, который, примостившись на ящике на заднем дворе, перебирал объедки, тщательно очищая куриные кости и откладывая остатки мяса на салфетку, чтобы забрать домой; студенты вроде Беллоу, не проявлявшие интереса к занятиям, однако числившиеся в университетских списках по единственной причине – их родственники занимали посты в правительстве; необъяснимость того факта, что национальная великая армия вела войну за тысячу миль, по другую сторону океана, и при этом жизнь вокруг текла как обычно, ибо ни у Лайонела, ни у его знакомых не служили ни родственники, ни приятели. Можно было искренне забыть, что идет война, настоящая война под национальным флагом страны.
Лайонел сказал, что съездит с Беллоу в Плавучий морг.
– Класс! Вестховер с моим папашей дружбаны с самых тех пор, как они тут учились, – продолжал трепаться министерский сынок. – Как тебе идейка: может, один из нас когда-нибудь тоже пристрелит психа и наши сыновья пойдут поглазеть на его труп! Во ржачно-то будет, Лайонел!
ΔОт университета они поехали на трамвае на западную окраину города, где был пришвартован Плавучий морг. Беллоу, захвативший с собой фляжку, с ходу прицепился к какой-то нищенке, настаивая, чтобы она с ним выпила.
Женщина сидела напротив. Каштановые, с сильной проседью волосы, оплывшие черты лица – почти старуха. Она утопала в заплатках и лохмотьях, а мятые бумажные цветы, пришпиленные к обвислой коричневой шляпе, подрагивали в такт тряске вагона.
– Да ты понюхай, а потом будешь отказываться! – уговаривал Беллоу, размахивая фляжкой с отвинченным колпачком под носом у нищенки. Сидевшему рядом с ним Лайонелу не требовалось подносить к носу флягу, чтобы уловить запах: этим пойлом разило даже от кожи Беллоу.
Женщина испуганно обнимала непокрытую корзину у себя на коленях, наполненную поцарапанными дверными ручками, ржавыми петлями и непонятными бронзовыми штуковинами, и отвечала ручейком слов на незнакомом языке. Лайонел предположил, что женщина набрала хлама в обвалившихся постройках или на мусорных кучах, и вспомнил официанта, руки которого покрывали старческие пятна; он обирал волоконца мяса с куриных костей, бережно откладывая свою добычу на салфетку. Жизнь Лайонела спокойно текла в университете, тогда как другие люди вытягивались в нитку, чтобы выжить.
– Она тебя не понимает, – сказал Лайонел, желая, чтобы Беллоу оставил нищенку в покое. Министерский сынок и ухом не повел, убеждая женщину:
– Если ты сделаешь глоток этой живительной влаги, я куплю твою лучшую дверную ручку. Черт, да я и худшую куплю! А теперь, раз мы договорились по чесноку, давай сюда дверную ручку, а затем я дам тебе отхлебнуть. – Беллоу отпил, рыгнул и помахал фляжкой: – Видишь? Прямо мед на языке!
Женщина испуганно улыбнулась и что-то затараторила.
– Не понимаю я твоей тарабарщины, – отмахнулся Беллоу. – Будем пить или нет?
Нищенка поспешно сошла, едва дождавшись следующей остановки.
Беллоу пьяно засмеялся.
– Бедняки бывают ужасными снобами, скажи? – Он протянул фляжку Лайонелу, приподняв бровь.
Лайонел знал, что Беллоу полный дурак, но не предвидел, каково будет провести несколько часов в его обществе. Предприятие грозило обернуться публичным позором.
– Нет, спасибо, – отказался он.
Беллоу снова зашелся смехом.
– Мне больше достанется!
Трамвай покатил дальше, и дорожный компаньон Лайонела почувствовал тягу к описанию проплывавших за окном сцен.
– О, глянь! – Беллоу указал на выцветший дом, чиненый досками разных цветов. Под дверным молотком висела серая перчатка. – Эта означает, что жильцы заражены холерой и умирают. Ну что за кретины! Нельзя пить оттуда, куда гадишь и мочишься, – когда ж до них дойдет?
Вдоль трамвайных путей появились рыночные лотки, заваленные одеждой.
– Если у тебя закончится запас грязных тряпок, рекомендую пополнить дефицит, – съязвил Беллоу. Женщины в платках перебирали груды барахла. На махристом коричневом платке одной из них читались буквы «УКА». До Лайонела не сразу дошло, что платок выкроен из мешка для муки.
Дорога шла под гору, следуя особенностям городского рельефа – холмы на севере, Лис в низине.
– Смотри, смотри! – оживился Беллоу, тыча пальцем в стекло. Жилистый старик в одном жилете, с голыми руками, сводил мула по деревянной лестнице со второго этажа. С каждым шагом мула со ступеней сыпалась грязь, и вся постройка содрогалась от фундамента до крыши. Трамвай проехал мимо, прежде чем Лайонел успел разглядеть, благополучно ли спустились мул и его погонщик.
– Как считаешь, у них законный брак или они так, по любви? – Беллоу отпил из фляги. – Не захочешь – обалдеешь. Каждая тварь находит способ выживать.
Лайонел хотел сказать, что это люди, но понимал – Беллоу и это вышутит.
Мелом на кирпичных и дощатых стенах были написаны объявления:
«Семейный пансион на ночь»
«Братство докеров в 10 на обычном месте»
«Дешевый превосходный поташ Дримма»
«Опытный костоправ – спросите Колла наверху в задних комнатах».
Дымок, сочившийся из труб, торчавших из крыш и стен, был угольно-черным из-за всякой дряни и мусора, который жгли вместо дров; от химической вони во рту появлялся вкус дегтя. Когда трамвай свернул к реке, к тяжелому духу гари добавились запахи рыбы, речного ила и прочих субстанций. Из заводских труб ниже Южного моста валили серые клубы, размазываясь по небу; их рвал на ленты ветер над заливом. Этот более светлый дым принес ноту свежей краски, щекотал ноздри и давил изнутри на глаза, заставляя Лайонела сгорать от неловкости на удобном трамвайном сиденье.
– А сколько тут прелестных кошечек! – ехидничал Беллоу.
Кошек и в самом деле было много: они сидели на крышах, подоконниках и лестницах. Лайонел даже заметил кота, восседавшего на закопченной спине купидона на карнизе. Завернув полосатый серый хвост шестеркой, кот сонными желтыми глазами рассматривал грязное небо.
Беллоу одобрительно продолжал:
– Они борются с грызунами, а в суровую зиму вот тебе и мясо в супе. Местные клянутся, что ни-ни – дескать, кошки священны, но это вранье: и жрали раньше, и будут впредь, не сомневайся. Когда припрет, лопаешь своих слуг. Такой закон у человечества.
Маршрут заканчивался на западной набережной возле Южного моста. Плавучий морг был пришвартован в полумиле от остановки. На мосту у балюстрады Лайонел заметил группу детворы.
– Кажется, это называется «мало-помалу», – сообщил Беллоу. – Стараются попасть камнями в мусор на реке. Излюбленный спорт у маленьких кретинов, верь не верь.
Здесь берега Фейр были совсем отлогие. На отмелях старатели в закатанных штанах промывали песок, и хотя до осени было далеко, губы у них были синие от холодной воды, плескавшейся вокруг босых ног.
– На! – Беллоу припечатал фляжку к груди Лайонела, и на этот раз тот выпил.
ΔПередавая фляжку друг другу, они ждали в очереди на пристани, откуда на Корабль-морг были перекинуты сходни. Когда фляжка опустела, Беллоу достал вторую.
На борт Плавучего морга допускались по двое желающих зараз. Большинство возвращалось на пристань с явным облегчением и даже в приподнятом настроении.
– Ничего в нем особенного! Не понимаю, с чего Вестховеру вообще заблажило в него стрелять, когда он мог переломить его пополам, как палку! – сказал какой-то мужчина своему спутнику, проходя мимо. По качеству одежды и шляп и по частным экипажам, ожидавшим на перекрестке, было понятно, что это представители лучших классов.
От спиртного у Лайонела развязался язык.
– Только богачам придет в голову швырять деньги на подобные зрелища.
– Ха! – войдя в раж, гаркнул Беллоу. – Мы таки умеем развлекаться!
Захмелев, Лайонел сознательно не противоречил разбушевавшемуся Беллоу. Сынок члена правительства ничего не значил: тут люди жили в одной комнате со своими ослами и работали посиневшие от холода дети. Но Лайонел больше не считал, что сам он значит намного больше. Очередь медленно укорачивалась – они продвигались вперед.
У края пристани они вручили смотрителю два четвертака, получив взамен по клочку ваты заткнуть ноздри.
Беллоу нахмурился.
– Он же на холоде лежит, не протух?
– Сохранность у него нормальная, это от химикалий, которые не дают ему портиться. – Мешки под глазами сторожа набрякли до самых ноздрей, а кожа была какая-то растертая, словно он спал в сетях лицом вниз. – Не волнуйтесь, джентльмены, вы не зря потратите деньги, – добавил он, и то, как он произнес «джентльмены», заставило Лайонела отвести взгляд.
Они с Беллоу плотно заткнули ватой ноздри.
Лайонел первым прошел по расшатанным, огороженным цепями дощатым мосткам, соединявшим Корабль-морг с берегом, и ступил на скользкую палубу.
– Я прямо думал, этот смотритель меня расцелует, – хохотнул, догоняя его, Беллоу. – Ты небось ревнуешь, Лайонел! Небось завидуешь, что он не захотел расцеловать и тебя?
Лайонел, не сдержавшись, в упор глянул на Беллоу:
– Ты заткнешься, наконец?
Резкость его тона словно бы удивила Беллоу.
– Я просто прикалываюсь, приятель, – сказал он.
Переделанный из малого торгового судна, Корабль-морг так давно стоял на приколе, что корпус оброс ракушками до самого фальшборта. Ржавчина местами насквозь проела трубу, гребное колесо покрылось плотным слоем темно-зеленой слизи. Доски палубы всхлипывали и хлюпали под ногами.
Через рубку Лайонел и Беллоу по короткому трапу спустились в темноватый подпалубный трюм. В длинном помещении с низким потолком на деревянной платформе под висячей лампой стояла серая от окислов оцинкованная ванна в форме гроба, но шире и немного глубже. Воздух был затхлый и холодный. Вдоль стен стояли ведра с ледяными глыбами. Несмотря на вату в ноздрях, Лайонел почувствовал сладковатый медицинский запах.
Беллоу обошел ванну с правой стороны, Лайонел – с левой. Между ними, наполовину погруженный в суп из изумрудно-зеленой жидкости с плавающими кусками льда, лежал труп Йовена. Несмотря на малые размеры мертвого тела, Лайонел почувствовал, что не может воспринять этого человека целиком. Взгляд Лайонела блуждал от бугристого купола черепа с пятью волосинками, прилипшими к коже, к закрытым сморщенным векам, острому подбородку, лужицам зеленой жидкости, собравшимся в углублениях ключиц, узкой груди с двумя следами от пистолетных пуль – черными бескровными дырами, одна под другой, и к крупным, непропорционально большим для Йовена рукам, покоившимся ладонями вверх, с утолщенными суставами и грубыми мозолями там, где полагалось быть подушечкам пальцев.
Лайонел не мог отвести взгляд от этих мозолей, от которых после многодневного вымачивания начали отслаиваться крошечные полоски кожи. Ему вновь вспомнился официант, бережно очищавший куриные кости, обирая каждый кусочек мяса.
Лайонелу стало нехорошо, он отступил от ванны – и вдруг словно впервые целиком увидел мертвеца, лежащего во льду и химическом растворе. Наполовину надвинутая крышка контейнера закрывала покойника до пояса – Йовен будто лежал под одеялом. Он выглядел объектом жуткого жертвоприношения.
Все было неправильно. Все. Весь их мир. Лайонел давно это подозревал, но сейчас убедился окончательно.
– Честно говоря, – сказал Беллоу, – я бы, наверное, выглядел не лучше. Такая обстановка никого не красит.
От слов сочувствия Лайонела переполнило облегчение.
– Верно, – сказал он.
Беллоу вынул из пиджака вторую фляжку и постоял, пристроив руку на край ванны. Края ватных комков, торчавших из ноздрей Беллоу, трепетали от его дыхания. Он хмыкнул, указывая на ярко-зеленую жижу:
– Не стал бы я пробовать эту живительную влагу, даже на спор. За все деньги мира не стал бы.
– Да уж, – согласился Лайонел.
– Вот тебе и да уж, – Беллоу выпил. Беспощадный свет висячей лампы заливал труп Йовена. Корабль поскрипывал. Лайонел вдруг подумал о реке за стенками трюма, катящей свои воды к океану, и услышал собственный всхлип.
– Ты готов идти?
– Почти. – Беллоу убрал фляжку. – Вот только спрошу его кое о чем.
Сынок члена правительства нагнулся над телом, почти касаясь носом кончика носа Йовена:
– Я одно хочу знать: ты сожалеешь?
– Ты что делаешь? – Слова Лайонела прозвучали негромко, словно он боялся, что Йовен проснется. – Перестань!
Если Беллоу и слышал его, он не подал виду. Ватные концы раздувались, когда он засопел сильнее. Свободной рукой Беллоу взялся за губы мертвеца и, стиснув их так, что они выпятились, принялся возить их взад-вперед. Голос, которым Беллоу озвучил якобы ответ Йовена, вышел брюзгливым и ноющим:
– О да, о да, я о-очень сожале-ею, о-очень!
Беллоу поднял налитые кровью глаза:
– Что скажешь, Лайонел? Принять нам его извинения?
– Пожалуйста, – проговорил Лайонел. К горлу у него подступил комок, во рту появился вкус выпитого ранее.
Беллоу прищелкнул языком.
– Нет, я этого сделать не могу. Такое быдло всегда уверено, что раз у него в карманах начало побрякивать, так сразу в благородные угодил, хотя это всего-то слепая удача. Повезло ему, ясно? Ты должен радоваться, что тебе так свезло! В моче моего папаши больше благородства, чем в тебе. – Беллоу вынул из кармана опасную бритву и открыл ее. – Сейчас зуб возьму на сувенир, и мы покинем этот плавучий отстойник.
ΔМиновала полночь, когда ушли последние зеваки и смотритель, которого звали Зейнс, поднялся на борт и нагнулся втянуть сходни. На сходнях сидел кот. Драгоценные камни в его ошейнике сверкали в ночи. Кот был черный, с белой манишкой и белым подбородком. Он сидел аккуратно и выжидал.
Зейнс уважал старую религию. Он снял фуражку и отступил в сторону.
– Будь благословен, друг.
Кот взбежал на борт, не удостоив Зейнса взглядом, пересек палубу и исчез за дверью рубки.
Сторож спустился в трюм и нашел кота на Йовене: пушистый визитер уселся на сухом островке груди мертвеца, впившись в бескровную кожу когтями. Пристально глядя в лицо трупа, кот ровно мурчал.